За мгновения до... (СИ) - Страница 35

- Ей решать, с кем быть. Это будет справедливо. И честно, - не унимается Крис.

- Только не говори, что и ты тоже по уши! – Рон словно не верит сам себе.

- А почему нет? Ева потрясающая, непохожая на других. Самая независимая, непредсказуемая. Она особенная во всём, и я хочу её с того момента, как увидел…

Договорить он не успевает, потому что от слов «хочу её» я снова теряю душевное равновесие. Удары в голову, в живот, в рёбра, но физическая боль не способна вытеснить ту другую боль, от которой так ноет в груди вот уже столько чёртовых недель. Глаза Криса светятся ненавистью и агрессией как у бешеной собаки, и я понимаю, что мы оба с ним на одном и том же крючке.  Прежде чем Рону удаётся нас разнять, каждый получает достаточно увесистых доводов в непоколебимости намерений. И я решаю не терять времени:

- Валите оба по домам!

Да, у меня есть козырь, и я собираюсь им воспользоваться.

{John Lucas Scatter My Possessions }

Нахожу в гараже чёрные полиэтиленовые мешки и занимаю голову и руки уборкой, стараясь не думать о ноющих рёбрах и животе. 

К трём утра дом приобретает свой обычный вид, я принимаю душ, любуясь на синие разводы на собственном теле, и заваливаюсь спать. 

Но глаза не закрываются. Перед ними её заплаканное лицо, и мне невыносимо думать о своём оскорблении. Извинился, но на душе кошки скребут: зачем вообще рот свой открыл? Зачем сказал то, что говорить нельзя? Я ненавижу её мать. Я ненавидел её саму и хотел бы ненавидеть дальше, но… перед глазами её губы, во рту их вкус, и, чёрт возьми, как же тяжело удерживать своё тело в этой постели, когда в каждой клетке зудит желание плюнуть на всё, рвануть вниз, выломать дверь в её комнату и…

И что?

И снова целовать её губы. Много. Долго. Жадно. Так, чтобы нацеловаться уже, наконец.

А потом будь, что будет.

За окном снова шумит дождь. Тихий умиротворяющий шелест.

Поднимаюсь и как есть, в одних только штанах, выхожу на свой балкон.

Конечно, я сразу же вижу её – стоит в белом махровом халате на своей террасе прямо подо мной и, закрыв глаза, наслаждается тем, как прохладная дождевая морось орошает её лицо. Я вижу каждую черту, нежность кожи, каждую каплю, стекающую по переносице, щекам, губам… Особенно губам. У меня останавливается сердце, я перестаю дышать и готов умереть на месте, только бы не выдать себя, не спугнуть её, продлить это мгновение насколько возможно.

Когда её веки открываются, она видит меня, но не двигается. Я, совершенно ополоумевший, нависаю над ней, перекинувшись через борт своего балкона, Ева стоит внизу, вцепившись в поручни террасы -  мы замерли в созерцании друг друга, глаза в глаза - магия, непреодолимая сила притяжения. И у меня снова появляется уже знакомое чувство, будто я в реке, и её тёплые, ласковые воды несут моё расслабленное тело навстречу чему-то необыкновенному, желанному. Давно желанному.

Tycho - Plains

Моё сердце колотится так громко, что я боюсь, его услышат на соседней улице. Не выдерживаю и опускаю голову,  отчаявшись ухватить хоть одну из тысяч мыслей, мелькающих в моей голове, самая частая из которых: «Он тоже не спит? Почему он не спит? Почему он до сих пор не спит, ведь уже почти половина шестого утра?!».

Одно быстрое движение - Дамиен резко перебрасывает ноги через борт своего балкона и спустя мгновение уже стоит передо мной.  Он раздет по пояс, его домашние светло-серые штаны уже намокли, но не так сильно, как я. И он делает то, чего я меньше всего ожидаю – обнимает. Его сильные руки заключают мои плечи в мягкое кольцо, мой нос оказывается уткнутым в его ещё тёплую, но уже мокрую грудь, и, вдыхая непривычный запах мужского геля для душа, я молюсь Богу, прошу его о том, чтобы всё это не было розыгрышем. Чтобы происходящее не оказалось глупейшей шуткой или просто сном. А если, всё же, это сон, то я хочу спать вечно...

Я зажимала в себе это упрямое чувство слишком долго и слишком жестоко, но теперь оно вырвалось наружу: израненное, измученное, кровоточащее рваными царапинами от колючей проволоки моего благоразумия и упрямства. Но оно такое огромное, необъятное! Я ощущаю его  везде, повсюду, оно во мне и вокруг меня, в моей груди, ладонях, пальцах, в глазах и даже в носу, но больше всего его на моих губах…

Мне страшно. Мне до безумия страшно, что Дамиен отнимет руки и скажет, что всё это было каким-нибудь идиотским спором. Этот страх парализует настолько, что я не могу дышать: так и стою, затаив дыхание, прижавшись щекой к горячей, пахнущей мускусом и мылом коже.

- Ты вся мокрая… нравится мокнуть?

- Да…

- Чтобы заболеть? 

- Чтобы у тебя был повод прийти и вылечить…

И я слышу это бум-бум, бум-бум в его груди. Размеренное, спокойное, искреннее. Так не бьётся ложь, жестокость, вероломство. Так бьётся сердце, и почему-то я ему верю. В эту секунду, в этот момент мой страх рассеивается, и я совершаю свой первый глубокий вдох, открывая замки, распахивая настежь двери, чтобы впустить его полностью – моё чувство. Я дышу, и я люблю.

Прижимаюсь всем своим телом к его мокрому, сильному, обнимаю его обеими руками, тянусь, стараюсь обхватить как можно больше и для этого даже встаю на цыпочках. Закрываю глаза и впервые отпускаю себя, позволяю раствориться, отдаться тому, к чему так безумно тянет.

И меня встречают именно так, как было написано в моих девичьих сказках-грёзах: мягкие замёрзшие губы целуют мои веки, брови, скулы, и делают это настолько нежно, осторожно, будто я – и не я вовсе, а несбыточная мечта. Эти неугомонные, но пока ещё робкие губы любят мои глаза, нос, щёки - они повсюду, но больше всего их на моих губах. Мы не целуемся, нет, мы познаём друг друга медленно, неспешно, осторожно, не замечая, что дождь усилился, что оба промокли, что уже почти рассвело, и скоро начнут просыпаться соседи.

Дамиен развит физически и так красив... Мои ладони скользят по его плечам, бицепсам, предплечьям, пальцы растирают дождевые капли и струйки по груди, прижимаясь к которой я чувствую себя маленькой хрупкой птицей.

Он удивлён и, может быть, даже шокирован такой откровенностью моих действий, но я не знаю, что будет дальше, что ждёт меня завтра, и сегодня, пока он мой, хочу трогать его, гладить, узнать, каков он на ощупь, насколько упруги его мышцы, как много нежности в его поцелуях и силы в объятиях…

Меня пробирает дрожью, но не от холода, а снова от страха, от панической боязни проснуться, и осознать, что всё происходящее  – извращённая игра моего воображения.

Дамиен обнимает крепче, уткнув мой нос в собственное плечо,  словно знает, в чём именно я нуждаюсь и даёт всё, что необходимо: и поцелуи, и объятия, и время. А я так устала от одиночества, от полнейшего отсутствия в моей жизни человеческого тепла и ласки, что все принципы готовы сдаться.  Его горячая ладонь медленно сползает по спине, задерживаясь на пояснице, обжигая, умножая ту самую сладко тянущую боль в нижней части моего живота:

- Ева…

Его голос - самый важный во всей Вселенной, самый восхитительный, самый сладкий в природе звук.

- Ева…

И это бархатное, томно растянутое «Ева» окутывает всё моё существо мягким покрывалом интимности. В нём так много всего, что мне не нужно слов, признаний, заявлений.  Всё, что необходимо знать, я слышу в каждом выдыхаемом им звуке, во вкрадчивом шёпоте, в растянутом «А», в восхищённо - возбуждённом «Е». Дамиен раз за разом повторяет моё имя, будто заговаривает, заколдовывает, и я и в самом деле чувствую, как волшебство его касаний, поцелуев, ласк усмиряет мой нрав, растушёвывает сомнения, выпускает на волю то чувство, которое уже невозможно давить.

- Ева…

- Да?

- Я не хотел оскорблять тебя… и твою мать тоже. Я так не думаю, не считаю ни тебя, ни её…  Прости!

- Прощаю…

Не успеваю опомниться, как оказываюсь в крепких руках, проплываю свою комнату, лестницу наверх, попадаю в просторную мансарду и приземляюсь на его огромный икеевский матрас.