За короля и отечество - Страница 104

Голова менестреля резко дернулась назад, будто от удара невидимой руки. Лицо его исказилось от потрясения, которое почти сразу сменилось гримасой ненависти.

— Грязная ирландская сучка! Надо было свернуть тебе шею еще там, в лаборатории!

Она продолжала смотреть на него в упор, не произнося ни слова и не шевелясь.

Беннинг плюнул в нее; взгляд его был теперь полон такого безумия, что Стирлинга едва не стошнило.

— Мне жаль только, что я не успел отравить все до одного колодцы в Ирландии! — Беннинг дико расхохотался. — Возвращайся домой, МакИген, если сможешь. А если нет, знай: твое изгнание — последний подарочек от ольстерского оранжиста!

Стирлинг тоже встал бок о бок с Бренной.

— Как по-вашему, кто попросил ИРА и С.А.С. помешать вам?

Беннинг открыл рот, чтобы ответить что-то, но осекся под взглядом Стирлинга. Судя по выражению его лица, до него начало доходить, кто его предал, и осознание это лишало его последнего клочка почвы под ногами. В другое время, в другом месте затравленный взгляд Беннинга, возможно, и вызвал бы жалость. Однако всю свою жизнь Беннинг делал выбор в пользу ненависти и смерти, и эти злоба и жажда мести в конце концов лишили его рассудка. Стирлинг видел только один выход из этой ситуации — наверное, любой, оказавшись на его месте, сделал бы тот же выбор.

Негромко, но слышно в неуверенно перешептывавшейся зале Стирлинг произнес:

— От имени правительства и его величества короля Великобритании, я обвиняю вас, Седрик Беннинг, в терроризме и массовых убийствах. Если бы у меня имелось огнестрельное оружие, я бы приказал поставить вас к стенке и расстрелять — так ведь боевики оранжистов расправляются с предателями, да?

Беннинга начало трясти. Его дрожащие губы блестели от пота. То, с каким отвращением смотрели на него собравшиеся в зале короли, его не волновало, да он и не замечал этого, ибо взгляд его оставался прикован к лицу Стирлинга.

— Это, — Стирлинг обвел рукой совет, члены которого в потрясенном молчании смотрели на троих разговаривающих на незнакомом языке людей, — законный суд, которого вы, на мой взгляд, не заслуживаете. Если это согреет вашу душу, знайте, что убийством всего населения Дунадда вы, возможно, и добились того, чего хотели. Возможно, вы и изменили историю, уничтожив этим несколько миллиардов ни в чем не повинных людей. Мы, — он кивнул на Бренну МакИген, — не узнаем этого еще целый год, а может, не узнаем вообще. Но вы-то, Седрик Беннинг, этого не узнаете точно, потому что шанса узнать это у вас не будет. И да сжалится Господь над вашей душой, потому что мы этого не сделаем.

— Он, — продолжал Анцелотис на своем родном языке, — подтвердил свои намерения убить так много ирландцев и бриттов, как сможет. Гододдин голосует за то, чтобы передать его ирландцам, дабы они подвергли его наказанию по своему усмотрению.

Арториус, которому явно не терпелось узнать, на каком это языке они разговаривают и почему, одарил Анцелотиса хмурым взглядом, но ограничился кивком и предложил проголосовать за это предложение. В исходе его можно было не сомневаться.

— Лайлокен, — ледяным тоном объявил дукс беллорум. — Ты официально передаешься в распоряжение Даллана мак Далриады, который и приведет в исполнение вынесенный тебе обоими нашими народами смертный приговор. Если желаешь, христианский священник поможет тебе облегчить душу в последние часы твоей земной жизни.

Беннинг расхохотался как безумный.

— Господи, — прохрипел он по-английски, — потеха-то какая: доисторическая обезьяна предлагает мне исповедоваться паписту!

Арториус нахмурился и вопросительно покосился на Анцелотиса.

— Он не хочет священника.

— Ну что ж…

Когда король Далриады жестом приказал своим солдатам забрать пленника, Беннинг плюнул в них, то смеясь как безумный, то осыпая их проклятиями до тех пор, пока его бесцеремонно не вытащили из залы. Арториус устало потер глаза.

— Благодарю вас, короли и королевы Британии, за мудрость, выказанную вами на этом совете. Нам всем пора вернуться к домашним делам и уборке урожая к грядущей зиме. Завтра мы соберемся еще раз, чтобы обсудить, как нам поступить с захваченными саксами землями.

Совет — а вместе с ним и война — подходил к концу.

По крайней мере, решил Стирлинг, до тех пор, пока саксы не окрепнут и не наберутся храбрости для новой попытки. И уж он-то слишком хорошо знал, что так оно и будет. Он встретился взглядом с Бренной МакИген и прочел в ее глазах ту же решимость оставаться здесь и бороться за этих людей — так долго, как это возможно. Возможно, хоть этим они смогут возместить этим людям те беды, что обрушил на них двадцать первый век. Совет плавно перетек в празднование победы, вино лилось рекой, а ожесточенные споры сменились смехом. Такого облегчения Стирлинг не испытывал с момента прибытия сюда несколько недель — и целую жизнь назад.

На протяжении всего праздника Ковианна Ним почти не отходила от Арториуса, подливая ему вина и улыбаясь ему в глаза в ожидании, когда сделаются заметными признаки отравления. Когда глаза его начали слипаться и он, извинившись, встал и пошел из залы, она улыбнулась про себя, убедилась в том, что Ганхумара полностью поглощена общением с молодежью и дальнейшим разрушением своего доброго имени, и выскользнула за ним следом.

Шатаясь как пьяный и то и дело останавливаясь, чтобы вытереть пот со лба, Арториус добрел до своей комнаты в соседнем доме, куда поселили их с Ганхумарой. Ковианна дождалась, пока он скрылся внутри. Когда в окошке его комнаты замерцал свет лампы, она бросилась в свои покои и достала из своей поклажи длинный узкий сверток. Она сунула его себе под плащ и спустя минуту уже стояла перед дверью Арториусовых покоев. Убедившись, что поблизости никого нет, она отворила дверь, шагнула внутрь и закрыла ее за собой.

Дукс беллорум удивленно повернулся к ней.

— Ковианна? — спросил он, нахмурившись, чуть заплетающимся языком.

— Вид у тебя был нездоровый, когда ты уходил, — улыбнулась она. — Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке: ведь совершенно очевидно, что твою жену твое здоровье не заботит ни капельки.

Глаза его потемнели от боли, и он сел, а точнее, почти упал на край кровати.

— Спасибо за заботу. Очень мило с твоей стороны. — Он недоуменно зажмурился. — Перебрал вина, только и всего. Надо выспаться…

— Конечно. — Она снова улыбнулась. — Позволь рассказать тебе одну историю на ночь. — Она пересекла комнату и отвела мокрую от пота прядь волос с его лба. — Очень давнюю историю, Арториус. Тебе она понравится. — Она провела пальцем по его лицу. — Много, много лет назад в моей жизни был один очень важный для меня человек. Учительница, наставница. Она обучила меня многим древним знаниям.

Он нахмурился, с трудом не позволяя векам слипнуться.

— Я любила ее как родную мать, — прошептала Ковианна, коснувшись губами мочки его уха. — Она научила меня всему, что было важного в моей жизни. Как использовать травы, как использовать силы, как ослепить и привязать к себе мужчину. — Ковианна улыбнулась в глаза Арториусу. — Можешь себе представить, Арториус, каково это было, когда она умерла?

— Должно быть… — он едва ворочал языком, — болезненно…

— О да. Еще как болезненно. Знаешь, как она умерла, а, Арториус?

Он мотнул головой и попытался провести по лицу рукой, но не смог даже поднять ее и так и остался сидеть, не веря своим ощущениям. На лице его начал проступать страх.

— Ее убили, Арториус, — нежно прошептала она ему на ухо. — О, это было проделано со всей торжественностью закона, но все равно это было убийство, хладнокровное и жестокое. — Ковианна отступила на шаг и снова улыбнулась ему в глаза. — Право же, тебе не стоило приговаривать Маргуазу к смерти, Арториус. Она стоила десятерых таких, как ты. Двадцати.

Потрясение мелькнуло в его глазах.

— Маргуаза? — чуть слышно прохрипел он. — Но… как…