За Камнем Жизни (СИ) - Страница 4

- Ну, что, Лукерья Савельевна, – проговорила сиплым голосом, – даже в пору раннего детства у тебя таких «удобств» не было. Нет, туалет-то тоже на улице был, а умывальник стоял на кухне в углу, заводской. Но, вот, чтобы деревянные вёдра и тазы… раритет средневековой российский. Куда же тебя занесло?

Малую нужду справила, умы…лась. У-мы-лась. Нет, ещё не умылась, а первую пригоршню воды на лицо плеснула, да руками провела… «Что такое? Что с лицом?! Примерещилось, что ли? Мёртвым может мерещиться?». Ещё раз по лицу провела ладонями. Это не её лицо…

- Это не моё лицо! – прошептала панически.

Стала ощупывать. Нос! Нос точно не её. Несколько длиннее и загнут крючком вниз. Немного до верхней губы не достаёт. Щёки глубокими морщинами испещрены, брыли повисли. Подбородок вперёд выпятился.

- Господи! Как только меня внуки узнали?! Я же страшенная, как смертный грех! То мне баба Яга со ступой мозги обрабатывала. Готовила, значит, – невольно слёзы брызнули. – Да что это такое?! За что мне это?! – паниковала женщина, шепча, чтобы дети не услышали.

«Ладно, положа руку на сердце, стоит признать, что красавицей я не была и в молодости, но и страшненькой никто не называл, – перешла на мысленное общение с собой. – Ну, то, что высокая была, метр восемьдесят пять, так это не в минус, а в плюс мне ставилось. Пока росла да созревала, конечно, расстраивалась. Все, кто во что горазд, как скудоумная фантазия подскажет, норовили кличку прилепить. И оглоблей-то была, и жердиной осиновой. Только не понятно, почему осиновой? И ещё верстой коломенской, каланчой. А, вот, когда вызрела и расцвела, многие девчата завидовать стали: стройная, высокая, все округлости на месте и нормально развитые, без излишеств. Лицом вот только не писаная красавица, и даже просто не красавица, но и не страхолюдка. «Ничё так, миленькая», – высказался, гостивший у кого-то парень. Парни от меня не отворачивались, даже низкорослые. Силантий-то мой вообще первым парнем на деревне был. И красавец, и гармонист, и танцор, и руки от нужного места росли. Мастеровые руки были. Девки из-за него косы друг дружке драли. Ох, и покуролесил он до женитьбы! Старше меня на восемь лет был», – грустно вздохнула при этой мысли.

- Вот почему одни попадают в молодые тела, другие и вовсе в детей и даже младенцев, а меня впихнули в старуху, древнее меня?! – возмутилась почти вслух. – Вот как мне перед внуками теперь показаться?

Попсиховала, поистерила по-тихому, чтобы внуков не напугать, да и успокоилась. Сколь ни психуй, ни истери, всё одно ничего не изменится. Пятернёй волосы расчесала. Они у неё густые, крепкие, только вот, седые полностью, длиной до поясницы, ни разу не стрижены, лишь концы подправляла. Косу заплела, конец узлом завязала, за спину перебросила. «Надо будет в сундуке посмотреть, может гребень с лентой найдётся. На шпильки уж надеяться нечего».

Неожиданная встреча с умершими внуками наводила на мысль, что и она умерла, оказавшись где-то в фэнтезийном мире вместе с ними. «Но это же бред, выдумки, сочинения людские. Не может же мозг выдать мне такую бредятину. Я же не увлекалась подобным чтивом. Прочитала-то всего пяток книжек из библиотеки – кто-то туда принёс».

֎ ֎ ֎

Лукерья Савельевна Матвеева, в девичестве Селиверстова, уроженка глухой сибирской старообрядческой деревеньки, бывшая учительница начальных классов, проработавшая тридцать пять лет в начальной школе, в небольшой деревне, жила одиноко в собственном доме. Муж её, царство ему небесное, Силантий Григорьевич Матвеев, тоже из семьи староверов, до пенсии работал шофёром.

Бог им на детей не расщедрился. Родили и вырастили одну единственную доченьку. Мариночку. Да где-то допустили в воспитании огрехи. Так-то она росла девочкой послушной, трудолюбивой помощницей. Школу закончила с золотой медалью и уехала в Москву учиться на переводчика. Поступила в МГУ. Лукерья с Григорием нарадоваться на дочь не могли. Гордились, что такая разумница выросла. Каждую лишнюю копеечку ей высылали. Что там стипендия? Не в областном центре, чай, живёт. Продуктов не привезёшь. Ей и одеться надо не хуже людей, и покушать. Вот и держали хозяйство большое.

Приезжала дочь только летом на каникулы. На месяц. От работы по хозяйству не отлынивала. Знала, что для неё всё живущее и растущее во дворе и огороде. Последние два лета не приезжала. Написала, что замуж вышла, по окончании учёбы приедут вместе.

Приехали. Вся деревня взбаламутилась, бабы, да и мужики тоже, только о Мариночке да её муже языки чесали. Зять-то африканцем оказался. Но не чёрный, а шоколадный. Красивый. Высокий, стройный, гибкий, как лоза. Сына они привезли. Теймира. Трёх лет. В метриках-то у него имя не из одного слова прописано, а фамилия Сулейманов.

В общем, Тимурчика они родителям насовсем привезли. Уехали в Африку, в какую-то глушь тмутараканью, в родное племя зятя. Деньги они на Тимурчика исправно высылали раз в два месяца. Хорошие деньги. Муж Мариночкин из семьи непростой. Сын вождя племени, владелец чего-то там. У Мариночки серёжки золотые с драгоценными камушками, колечки на пальчиках тоже с камушками. А от родительских денег, пока училась, не отказывалась, но и не тратила. Им же все привезла для Тимурчика.

Тимурчик на отца один в один, словно под копирку деланый. Глазищи большущие, ресницы девчонкам на зависть, кожа только чуть светлей, чем у отца, словно молоком разбавлена. Мариночка-то светленькая, в отца уродилась. Волосы, что овсяная солома, золотистые и волнистые, лопатки прикрывают.

Вот и у Тимурчика волосы чёрные, из кольца в кольцо завиваются. Бабушка с дедушкой его на лысо машинкой стригли до школы. Потом Лукерья сама приспособилась его стричь, чтобы и не лысый, но и не длинные были.

В школе Теймира Тимуром звали, а ещё Пушкиным. Потом, когда в средних классах по истории про Темир-Хана узнали, у Тимура появилась прозвище Хан. Так ведь не только ребятня, взрослые имя прозвищем заменили. Так на пятнадцатом году стал Тимурчик Ханом.

Учился Тимур легко. В отличниках не ходил, но из хорошистов не выбивался. Дома любую работу выполнял, даже готовить научился. После школы собирался в институт поступать, на истфак. А раз жить в общежитии придётся, так впроголодь сидеть не будет – и суп любой сварит, и картошки с мясом потушит. Даже плов сможет приготовить. В общем, не внук, а золото.

Летом, после восьмого класса, не стало у Матвеевых внука. Ребята на тополе, что на берегу речки рос, искривившись над водой, верёвку прикрепили с перекладинкой и, раскачавшись, прыгали в воду. Даже в воздухе развернуться успевали и вниз головой ныряли. Да и не они это придумали. С этого тополя и их отцы в своё время ныряли. И откуда там взялся железный зуб от бороны, одному Богу известно. Но как Тимурчик нырнул, так там и остался.

Ох и погоревали дед с бабушкой, но сколь ни горюй, а внука не вернёшь. Отписали родителям о трагической гибели их сына, но ответа не получили, а деньги больше не приходили. Значит известие до них дошло. Через год приехала Мариночка и привезла Егорушку. В шесть лет он выглядел как трёхлетний. Маленький, слабенький, тоненький, что тростиночка. Но у-умни-и-чка-а-а. Взгляд печальный, обречённый. Всё про себя понимал. Мариночка, оказалось, разошлась со своим африканцем и уже живёт в Австралии. Муж у неё фермер, овец разводит. Из русских переселенцев. Тоже, как и она, блондин. Дедам она в телефоне его показала и трёхлетнюю дочку Софьюшку, Сонечку. Она на Егорушку сильно похожа – оба беленькие, синеглазые, а реснички и бровки тёмненькие.

У Егорушки болезнь какая-то неизлечимая. Врачи определить не могли. Мариночка сказала, что ему жить осталось не более двух лет. Странно. Болезнь определить не могут, а срок жизни могут.  Две недели погостила и уехала. И о себе больше ни одной весточки не прислала. А Егорушка остался. Его областные врачи поддерживали, курсом витамины и ещё какие-то лекарства прокалывали раз в полгода. Он в больнице по три недели лежал. Прожил он два с половиной года. Говорун был неумолчный. Всё-то ему было интересно. А это что? А это зачем? А почему? Читать научился. Лукерья ему из библиотеки детские энциклопедии приносила. И математикой с ним занималась. Арифметикой и немного основ геометрии. Так что он о геометрических фигурах, как плоских, так и объёмных, представление имел и площади с объёмами высчитывал.