За Камнем Жизни (СИ) - Страница 3

- Слишком много развелось разных Советов, – не скрыл раздражения Всевышний, – берущих на себя всё больше власти и попадающих под влияние враждебных нам сил, просачивающихся из вне. Придётся провести реорганизацию, сократив количество Советов и урезав их полномочия. А также строже подходить к подбору кандидатур, а то лезут в советчики кто ни попадя. Кстати, присмотрись-ка к Кураторам. По-моему, толковые ребята. Не зря у них красные дипломы с золотой эмблемой Высшей Академии. И за детей не переживай. Разрешаю тебе за ними присматривать, но…, – строго взглянул, – не вмешиваться в ход событий. Доверяй им. Да и я, если не сам вмешаюсь, так кого-нибудь из архангелов направлю в случае острой необходимости. Ну, не буду тебя задерживать. Ступай.

- Благодарю, Отец, – с любовью произнёс, вставая из кресла, Фейзиэль. – Я последую Твоему совету, – с этими словами посетитель покинул кабинет.

А Всевышний остался, задумчиво смотря на раскрывающуюся панораму миров. Сердце его болело за своё детище, за своё творение, о каждом разумном существе, обитающем в этих мирах. Все они молят его о помощи. Но, даже, с сонмом помощников, он не сможет ничего сделать для их процветания, если они сами не возьмутся за ум и не поймут, что от них их жизнь и будущее зависят больше, чем от него. «Просите и обрящете», но к просьбам прилагайте свои старания и усилия.

֎ ֎ ֎

Глава 1. Пробуждение

«И ступа с Бабою Ягой идёт бредёт сама собой… И ступа с Бабою Ягой идет бредёт сама собой… И ступа с Бабою Ягой…». Заело. Бред собачий!

- Бабуля! – прозвенел детский мальчишеский голосок над ухом. – Бабуля-я-а…

«И ступа с Бабою Ягой идёт бредёт…»

- Бабуля, вставай, – торкнулась в плечо детская ладошка.

В голове противная муть. Где-то на задворках сознания безостановочно крутится ступа с бабой Ягой. Куда-то бредёт и выбрести не может. А тут тело словно омертвело, глаза не открываются и ребёнок. Откуда у неё дома взялся ребёнок? Она уже шесть лет живёт одна-одинёшенька – ни детей, ни внуков и муж на кладбище.

- Бабуля, ну, бабуля, вставай кушать, – настойчиво теребил её ребёнок. – Ну, встава-а-ай…

«Голос, вроде как, Егорушкин. Но Егорушка тоже рядом с дедом лежит. Ещё вперёд улёгся». Мысли текли вяло, словно с трудом зарождались и пробивались до сознания.

- Ба, хватит лежать. Тебе поесть надо. Я зайца поймал. В печи с травами томится, – проинформировал ломкий мальчишеский голос.

«А это кто? Не Тимур же? И как они у меня оказались?».

«И ступа с Бабою Ягой…».

«Как она надоела эта ступа!».

- А-а-а-а-а! – это уже кричала пожилая женщина. – А-а-а-а!

Её скрючило болью, нестерпимой. Потом резко выгнуло дугой и отпустило. Она задышала, по всему телу вонзились иголки. До неё, вдруг, дошло, что всё это время она не дышала и не работало сердце. И только сейчас почувствовала его мощный удар в грудину, потом зачастило и, постепенно успокаиваясь, набрало нормальный ритм.

- Бабуля! Ты вернулась?! – воскликнул младший. – Хан! Хан, бабуля очнулась!

- Ба, это ты? – спросил старший.

Она с трудом разлепила глаза. Над ней склонился подросток лет четырнадцати-пятнадцати, не старше, коли голос ещё не переломался, пристально всматриваясь в её лицо. А она рассматривала его. Дорогие, любимые черты смуглого, цвета молочного шоколада, лица. Чёрные кучерявые волосы, черные большие глаза с густыми длинными ресницами, прямой тонкий нос и слегка пухлые, чётко очерченные красивой линией, губы. Такими изображали древнеегипетских фараонов. Только вот белые пятна на шее и в открытом вороте рубашки. Откуда они? Словно хлоркой пигмент выело.

- Ба, ты постарела, но это ты. Нам обещали, что мы будем вместе.

- Тимур? – прохрипела она. Кажется, она сорвала голос. – Тим, мы где? А это Егорушка? Но как вы оказались вместе? И кто обещал?

Она шептала, горло саднило, в голове туман и полный раздрай.

- Ба, всё потом. Пока не разговаривай. Ты вставай. На сундуке одежда. Одевайся. Тебе в туалет надо – за занавеской ведро с крышкой. На улицу ты ещё не сможешь сходить.

Мальчишки вышли, а женщина стала осматриваться. «Куда же я попала и как?».

Рубленая изба, старая. Брёвна ровные, одно к одному, но с трещинами. Пазы аккуратно проконопачены мхом. Изба не большая. Она лежит на деревянном топчане, на матрасе, набитом сухой травой и застеленном старой простынёй из неотбеленного льняного полотна. Укрыта тоже простынёй. Подушки нет. Топчан широкий, квадратный, немного более двух метров по стороне. «Мы, наверно, на нём спали втроём», – сделала вывод.

Встала. Закружилась голова. Пришлось сесть. Топчан не высокий, на уровне табурета, стоящего рядом. На женщине льняная рубашка до середины голени, ворот круглый с разрезом, на завязочках. Рукав прямой до середины предплечья, то есть на три четверти. Окоём рукава украшен узенькой дорожкой вышивки растительного узора. Наверно, и по вороту есть вышивка. Зеркала нет.

Топчан стоит у стены не плотно, имеется проход, доступ к другой стороне топчана, а изголовьем плотно к стене. В ногах печь с лежанкой. Между топчаном и печью неширокий проход. На лежанке свёрнутая в рулон постель. Рядом с топчаном у стены стоит сундук, старый, потемневший, закрыт на висячий замок, какими запирают дома. В скважине торчит ключ. На сундуке одежда. Юбка тёмно-серая, полушерстяная, но не очень длинная, до середины голени. В татьянку, на узком поясе и с застёжкой – деревянной пуговицей-палочкой. Кофта, блузкой язык не поворачивается назвать, синяя, линялая, с круглым воротничком, на костяных пуговицах с ноготь большого пальца и с четырьмя отверстиями. «Бельевые, что ли?». Пришиты шесть пуговиц лапкой, суровыми нитками. Ещё одна рубашка, короче той, что на ней – до середины бедра. «Понятно. На мне ночнушка», – догадалась женщина. Под юбкой скромно прятались панталоны по колено, на верёвочке. «Потом пуговицу пришью, если нитки с иголкой найдутся. А то узел затянется и фиг снять успеешь», – пообещала себе. Ещё кожаные жилетка со штанами. Штаны Лукерья прикинула – её размер, аккурат в пору. В жизни не нашивала кожаных штанов. Ведь в них и сопреть недолго в летнюю-то пору. Кожа тонко выделанная, мягкая, тёмно-коричневого цвета. Застёгиваются штаны и жилетка опять-таки на те же бельевые пуговицы. «Других нет, что ли?», – подумала придирчиво. Пока надевать не стала. Да-а, ещё шитые чулки, чуть выше колена с верёвочными подвязками. И белый платок льняной. Ну, не совсем белый, тоже застиранный, зато по краям с мережкой. Платок тоже не надела.

Над сундуком окно. Небольшое, на четыре квадратные шибки. В раму вставлены мутные зеленоватые стёкла. Низкого качества, с полосами искажения. Такие стёкла были в пору её детства, только тоньше и прозрачней. Правда, там ещё песчинки попадались. Окно открывается на две створки и закрыто на крючок. Взрослый в окно не пролезет, а худенький подросток сможет. Занавесочки на окне раздвинуты на две стороны, линялые. Были когда-то голубые. Тоже льняные. За окном можно разглядеть лес.

На широкий шаг от окна занавеска, отгораживающая угол. Занавеска тоже не первой молодости, потерявшая свой голубой цвет, но ещё помнила о нём. Крепилась на продёрнутой в подгиб верёвочке, концы коей были привязаны к гвоздям.

За занавеской висел в углу глиняный умывальник литра на два в форме заварочного чайника с длинным прямым носиком и округлым выпуклым дном. Помнится, такой висел в сенях у бабушки Дуни. Бабушка называла его рукомойником. С боков имелись ушки, через которые продёрнуты концы шпагата. Пересекая угол крепилась к стенам доска, на коей и висел на деревянном крюке рукомойник.

При близком рассмотрении деревянный крюк оказался сучком, сколотым, видимо, с чурки и закреплён на доске железными скобками. Рядом на стенах с двух сторон на таких же «крюках» висели льняные полотенца: одно бывшее белое, а другое неотбелённое серое – для лица и для рук. Белое ещё и промережено по концам, и бахрома выпущена.

Под рукомойником на широкой чурке стояла небольшая лохань. А рядом с чуркой – деревянное ведро, накрытое крышкой. В ведре в небольшом количестве воды плавала запашистая трава.