За границами снов - Страница 2
Комментируя яркий снимок с выпускниками 2001 года, Марина Владимировна искренне улыбнулась, признавшись, что в тот день она была по-настоящему счастлива. Это были самые яркие годы ее профессиональной деятельности. После окончания Герцена ей сразу предложили взять классное руководство. Молодой педагог с радостью согласилась. Марина вспоминает, как на ее глазах выросло целое поколение, о котором она всегда будет вспоминать с легкой грустью и благодарностью. Теперь не те дети, не то время, не те отношения. Доктор Хаджи Хан внимательно слушал Марину, но все же позволил не согласиться: «В чем повинны дети? Они лишь принимают то, что им предлагают». Приятные воспоминания обернулись жаркой дискуссией на предмет воспитания и непреодолимой пропасти между поколениями. В доказательство своей правоты Марина Владимировна вынула из глубокого кармана серой кофты послание учеников, аккуратно сложенное самолетиком, и привела пример, который толкнул ее на столь отчаянный шаг. Хаджи Хан внимательно выслушал, затем заключил: «Что ж, дети объявили учителю фетву. Это нехорошо. Но их все еще нужно кому-то любить». Затем лояльный доктор рассказал Марине Владимировне о том, какой ценой достается пакистанским детям образование и какую великую радость вызывает каждая подаренная книга ученикам в удаленных районах высокогорья. Впечатленная Марина Владимировна решила пожертвовать все свои сбережения, которые легко умещались в металлическую коробочку из-под чая с заводным механизмом внутри. Она снова принялась шарить в ископаемых этажерки. Взволнованный доктор попытался отговорить бедную женщину от этого неразумного поступка. Он вдруг заговорил о необъяснимо загадочных обстоятельствах, которые привели его на этот балкон. Но едва его рассказ достиг кульминационной точки, как вдруг массивная этажерка рухнула со страшным скрипом на пол, и ее содержимое, одним словом назвать которое можно – «ВЕТОШЬ», заполнило теперь три четверти и без того тесного пространства.
Раздражительный Владимир Лукич уверенно зашагал в сторону «зоны катастрофы», по пути осыпая дочь самыми «лестными» комплиментами. Но каково было удивление старика, когда в груде мусора на балконе он увидел Марину, говорящую по-английски с музыкальной коробочкой чая в руках. Она предрекала ей великий момент, опять и опять заводя маленький ключик с боковой стороны. Владимир Лукич выводы сделал сразу и поспешил огласить приговор: «Мать твоя покойница тоже вот так бубнила себе под нос, пока не отмучилась». Марина посмотрела с сочувствием на отца. Лет ему было много, и пережил он немало. Марина понимала, маразм мог подкрасться в любой момент. Она была готова ко всему.
«Папа, познакомься, у нас гость, – доктор Хаджи Хан. Мне не ведомо, когда он пришел, но в одном я совершенно уверена – он пришел вовремя. Я хочу помочь детям Пакистана получить образование», – сказала Марина со всей серьезностью.
«А я хочу спокойно посмотреть новости! Заканчивай этот балаган и огурцы полей, вон они как посохли! Вся, как мать, криворукая точно!» Владимир Лукич указал на высокий цветок хлопчатника, припрятанный от посторонних глаз в правом углу балкона за свернутым в рулон ковром. Марина раздоса-дованно покачала головой: «Простите его. Он всегда был такой», – сказала она и протянула коробочку с инвестициями собеседнику.
«При всем уважении я не смогу принять этот щедрый подарок. Понимаете, я, как бы это сказать…» – не успокаивался доктор.
«Я настаиваю. Это моя последняя воля. Записку писать не хочу, да и кому она нужна», – продолжала жалеть себя Марина Владимировна.
Владимир Лукич наблюдал за тем, как его дочь ведет диалог с воображаемым собеседником. Он переступил порог, разделяющий балкон и маленькую комнатушку, и занял место незнакомца напротив дочери.
«Смотри. Это я! И никого тут больше нет, понимаешь ты это? Ты – спятила! Слышишь? Ты – спятила! А кто теперь колоть будет? У Варвары завтра смена в больнице», – отец тряс Марину за плечи и кричал, как утопающий.
Марина Владимировна постепенно стала осознавать весь ужас происходящего, все еще надеясь обнаружить пакистанского хирурга на своем балконе. Доктора нигде не было. Этого не может быть. Тронуться умом всегда казалось Марине страшнее не только самоубийства, но даже встречи с самим дьяволом. Хотя, кто знает, возможно, это одно и то же явление.
Отец поднялся, спокойно взял большую лейку обеими руками со стула и протянул дочери. Марина приняла лейку и равнодушно направилась к Хлопчатнику, цветы которого пожухли, но все-таки успели набрать коробочки белого золота, похожие на сундуки кладоискателей. Отец переступил порог комнаты и, оглянувшись, добавил: «Даже огурцы у тебя не растут». Вздохнул и растянулся на диване.
Небо сокрушалось проливным дождем, характерным для этого времени года и ситуации в целом. Марина Владимировна равнодушно заливала хлопчатник. Мысли ее были где-то далеко. Тишину нарушил все тот же мягкий понимающий голос: «Я решил спасти ваш цветок, вы не против?». «Нет», – ответила Марина Владимировна и опустила глаза. На расшатанном табурете, где обычно стоял хлопчатник, сидел доктор Хан. В руках он держал увесистый горшок. Быстрые ручейки из лейки стекали по его густым волосам, лицу и аккуратно подстриженной бороде. Марина Владимировна скривилась в улыбке, потом перевела взгляд за окно и опустила лейку на пол. «Дождливый спектакль близится к финалу. В антракте нужен перекур», – подумала она и достала мокрую пачку сигарет из бездонного кармана вязаной кофты, служившей ей «китайской стеной» долгие годы.
«Простите за любопытство, но почему хлопок? Довольно опрометчиво для городской квартиры», – любопытный доктор поражал своей осведомленностью.
Марина продолжала стоять спиной к воображаемому иностранцу. Без особых эмоций она рассказала о том, что однажды хотела завести кота, потом собаку, но обе эти попытки оказались напрасными. У отца аллергия буквально на все, кроме Варвары Михайловны, навещающей время от времени старого друга. Единственное, что ей было позволено сделать, – это высадить самоопыляющиеся огурцы на балконе по рекомендации той же Варвары Михайловны, с восторгом воспевающей экопродукты и приусадебный участок в 12 соток. Пару лет Марина Владимировна честно растила огурцы, а потом ей все это осточертело. Да и отец не любил ничего приготовленного ее руками. Вот она и посадила хлопчатник. А Владимир Лукич разницы не заметил.
«Вырастить и собрать хлопок – большое дело. Ему тепло нужно и много света. В Пакистане с этим сложно», – констатировал доктор Хан.
«А в московской квартире самое оно. Разряжает обстановку. Вместо кактуса», – иронизировала Марина Владимировна.
Ей почему-то захотелось съесть две большие ложки соли, и она напомнила себе о том, что случится в полдень следующего дня.
«Знаете что. Уходите, пожалуйста. Я вас очень прошу. При вас мне будет трудно это сделать», – со слезами в голосе попросила она.
«Что вы собираетесь делать?» – доктору стало невообразимо жалко маленькую женщину, ранимую и одинокую, да еще в такую непогоду.
«Вы, кажется, искали Нащокинский переулок. Так вот идите, куда шли. А мне пора навести здесь порядок», – она начала небрежно закидывать разбросанные вещи на этажерку, занимая себя делом повышенной важности. Требовательный голос отца напоминал, что пора ставить капельницу и готовить кашу. В этот момент Марина Владимировна как раз старалась воткнуть рассохшийся фотоальбом в дальний угол. Прямо ей в руки упал снимок, где она совсем еще девочкой вместе с мамой и папой гостила на даче лучшего друга отца – Иннокентия Петровича, женой которому приходилась Варвара Михайловна. Марина уже давно знала, что всю свою жизнь отец любит эту женщину, но глубокая преданность другу и слово офицера, даже после его смерти, не позволили Владимиру Лукичу признаться в чувствах. Марина была уверена, что Варвара Михайловна догадывалась об этом, и, возможно, это было взаимно. Однако именно сегодня со всеми тайнами «мадридского двора» будет покончено.
«Каша пригорела. Ешь, что дают», – приказным тоном сказала дочь, в мгновенье превратившаяся из тихой шизофренички в тюремного надсмотрщика. Отец покривился, но спорить не стал. Марина Владимировна готовила физраствор и капельницу. Владимир Лукич неторопливо ковырял ложкой в тарелке, наконец характер взял верх.