За что? - Страница 32

Они в хлопчатобумажных темно-серых рубашках и брюках. Спереди — накладные карманы. В отличие от других, одежду им, придуркам, выдали со склада новую, первого срока. Щуплый доктор с чаплинскими усиками и залысинами да еще с комическим беспокойством черных глаз кажется Паташоном рядом с фельдшером. Юный помощник на голову выше. Миша смахивает дождевые капли, залетевшие на лоб.

— Каждый трюм рассчитан на две тысячи; если подгонят две коробки, всех не возьмут, — чеканит рассудочный Иосиф Аркадьевич. — Тогда будем гужеваться здесь всю зиму, а там отхлопочем у майора обратный этап.

— Неплохо бы, — соглашается Миша. Он вытаскивает из кармана пару папирос, аккуратно завернутых в тряпицу. Закуривают, пускают дым, наслаждаясь запахом табака.

— Что обидно, Мишка, — в голосе Иосифа Аркадьевича фальцетом дрожит гнев, — обидно, что осталось мне до воли два года — и закандёхают хрен знает куда… Знаешь, — оживляется он, — боюсь за свою половину. Она у меня такая — пожар!.. Теряет сознание от страсти. Эмоции на первом плане. А познакомились мы чисто случайно. Тогда я жил на Колхозной площади…

Миша мигом переносится в далекий, как сказка, город.

— А рядом — Трубная, — восклицает он, желая, чтобы Иосиф Аркадьевич вспомнил еще что-нибудь столичное.

— Да, рядом Трубная, Садовое кольцо, — щурится Аркадьевич. — Переехал я к Ленке. Тесновато: койка к койке ее матери. Комнатуха обшарпанная, в старом двухэтажном домике на Мытной. Если помнишь, там угловой продовольственный магазин «Три поросенка». А зацапали меня за отца. Его как старого партийца расстреляли. Мне же пришили семь тридцать пять. Социально опасный… Как тебе кажется, — переменил тему Иосиф Аркадьевич, ткнув носом Мишино ухо, — почему она не отвечает на письма? Сколько я их отправил! Может, того… ее сунули в конверт? Нет. Не может быть: развод оформлен, красную корочку не отобрали. И теща отписала хорошо. Что скажешь, Михаил?

Миша молчит. Он переносится на Усачевку, здоровается с восторженными друзьями, обнимает слабенькую маму, гладит валик старого дивана — там еще пружина в середине выпирает — и смотрит не насмотрится через окно на шумный от детей и домохозяек двор.

— А что, если она загуляла?.. — запинается Иосиф Аркадьевич. — Я катану ей письмо, что достану ее и на краю света. Куда бы она ни спряталась. Своей рукой выцарапаю. Не уйдет, сучара! — всхлипывает врач. — Немедленно, не теряя ни секунды! В кабинку, — Иосиф Аркадьевич хватает Мишу за руки и уводит в барак.

В маленькой кабинке санчасти, отведенной для жилья медицинского персонала, стоят вагонка, два табурета и обструганный щербатый стол с настольной лампой. За перегородкой матюкаются, покашливая, больные. На верхней полке вагонки виден лоснящийся нос спящего санитара Петра. Доктор нагибается к нижней полке, где находится его постель, достает из-под подушки узелок, развязывает его, вытаскивает из кипы бумаг конверт, чистые листы для письма.

— Ну вот! — обнимает врач молодого земляка. — Садись! Ты ведь сочинял стишки, за что и угодил сюда. Так сделай мне доброе дело, Миха! Сочини, отрифмуй моей-то… Даю тебе полную волю. Но чтобы с чувством было, пойми меня. Правду о любви… Пусть поплачет на миг. Ну, давай же, — лихорадочно торопит он.

Миша садится у окошка, трогает решетку, глядит на снующие вдоль заборов лучи прожекторов. Напряженно сосредотачивается. Взгляд застопоривается в одной точке.

— Записывай, Аркадьич, — говорит он решительно. —

— О Леночке, о Леночке! — щебечет Иосиф Аркадьевич.

— «Леночке от твоего Оси. Целую крепко-крепко», — заканчивает «свое» письмо Иосиф Аркадьевич.

Письмо попало к оперуполномоченному Кулебякину. Он прочел его не спеша и, молча усмехнувшись, аккуратно разорвал.

Иосиф Аркадьевич и Миша в тот день поднимались по трапу парохода, следовавшего на Колыму…

Приморский вечер залил фиолетовым лаком стекла окон. Чуткое безмолвие сулило грозу: блатари необычно тихо, почти незаметно вымелись из стационара. Омертвела и зона — в ней вместо полутора тысяч зеков осталось от силы четыре сотни, а может, и того меньше. Бараки опустели… В предпоследнем этапном угоне Чалдон предостерег Иосифа Аркадьевича, чтобы тот держал ушки на макушке — средь ворья застряла на пересылке самая неуправляемая «махновщина»: мелкое шакальё. За них бы не поручился никто. Даже мелюзговые паханчики покинули санчасть. Тотчас перебрались в воровской барак. На открытом месте, посреди своего тамбура Миша обнаружил зазубренный, никуда не годный тесак. Уход воров и подкинутое не без злого умысла оружие — недоброе предзнаменование. В тревожном ожидании чего-то пакостного медики остались наедине. Иосиф Аркадьевич решил закрыться: накинул крючок, задвинул дверную щеколду. Но себя разве так спасают?

— Подскажи — как? — растерялся всегда находчивый врач.

Миша не нашел ответа. Запинаясь, сказал:

— Придется ждать!

Ждать пришлось чуток.

— Лепилы, где вы?

Грохнула щеколда, сорвался крючок. Влетела чертова дюжина неизвестных молодчиков.

— Попрятались! Ну, шевелись! Крабы вверх! Морды к стене!

— Санька, лови кишень[29]! Спихни углы[30]! Ишь, сколько косяков зацапал[31] коновал. О-о! Шкары, правилки, лепень[32]! Братва, кажись, бочата[33] в заначке!

Доктор не выдержал грабежа — повернулся, изловчился выскользнуть из рук стерегущего. Влез в гущу расхитителей. Судорожно вцепился в чемодан.

— Это мое. Не отдам!

Бандиты выхватили ножи.

Миша поспешил на защиту — разорвал живую стену и заслонил собой Иосифа Аркадьевича.

— Вы что? На кого прете? Здесь — Красный Крест!

— Брысь! Отчаль, Михаил Аронович! Лепила еще спляшет на сходке. Должон дать отчет, кому чернуху кидал, кого технически угробил отравой. Фершал! Ты оставайся тут за хозяина. Канаем, хлопцы!

— Нет! Я — только с врачом и никуда больше.

— Ну и вали к своему кирюхе!

Иосифа Аркадьевича и Мишу под остриями заточек спровадили в воровской барак. Там их прислонили к столбу, уходящему к стропилам. Они сами догадались чутьем сдвинуться ближе, стать спиной к спине.

На двухъярусных нарах рисовались белые нижние рубахи, кальсоны, грязные ступни. Книзу выставились гроздья голов. Паучьи глаза так бы и съели приведенных, с любопытством предвкушая расправу.

— Попались, куркули!

— Умыть бы плешь мойкой!

— Да проще — полотенцем! Удавить, и баста!

— Атанда! Атас, огольцы!

Гвалт по ярусам сразу стих.

«Начало сходки», — подумали одновременно пленники.

С нар спустились крепыши-распорядители, шуранули тех, кто вольно разлегся на полу. Этим решительным крепышам и предстояло открыть сходку.

— Воры! Слухай! — начал один из них. — Воры, ставим вопрос: что сотворить с лекарями? Сколько они обещали — одна брехня. Куды затырили калики? Ага, нет слов! И начальству продались, чтобы ловчее угнать нашу масть на Колыму. Порешим их? Кто «за»? Голосуйте! Лапы выше! Еще будем трёкать?