За что? - Страница 29
Иосиф Аркадьевич согласно кивал головой. Как не быть довольным?! Побывал в другой обстановке, встретился с врачами — коллегами по несчастью, узнал в сангородке о подготовке к большому этапу — обратно, к Хабаровску. У вахты городка их никто не встречал, но черт с ним, пусть врет, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Доктор поддакивал Лаптю, посасывая из кружки спирт.
Юрченко пил молча. Миша же закашлялся с непривычки. Постепенно все захмелели. Расположились, словно в домашнем уюте, в забытой обстановке.
— Я на фронте был, — буянил Лапоть, размахивая руками, — из окружения два раза выходил, в блокаде Ленинграда голодовал. А еще до тюряги в киевском «Динамо» мячи катал. Первый хавбек на всю Украину!
— Катал, катал, — дразнил Юрченко хмуро, — срока катал: «Зима-лето, зима-лето, зима-лето — сроку нету…»
— А кто московскому «Спартаку» летом 46-го вкатил в ворота семь мячей? Я — Алексей Лаптев.
— Неужто забил? — глумился Юрченко. — Жопой али пузом?
Внезапно погас свет.
— А вот ты сейчас увидишь, чем я забивал, — в слепой непроглядности прошептал Лапоть.
— Зарезать хочешь? Так режь, Лешка. Режь! Вот я! — крикнул Юрченко сорванным голосом.
Как потухла неожиданно, так в сей же миг вспыхнула электрическая лампочка, осветив Юрченко. Никола сидел на кровати Иосифа Аркадьевича, держа рукой подушку для защиты. В другой — поблескивало жало длинного лезвия.
Лапоть выгнулся по-кошачьи у стола, направив вперед два ножа. Не помня себя, Миша кинулся между ними и крепко схватил Лаптя за локти. Дверь распахнулась. Вбежал парень, стоявший на «атасе», быстро обезоружил одного и другого.
— Пошутили! Хватит — баста! Обезличиваетесь перед фраерами! — укоризненно молвил он, внимательно приглядываясь к своим хозяевам.
— Что это мы, Никола? — спросил Лапоть, убирая с побледневшего лица ненужную ухмылку.
— Пойдем, Лешка! — накуксился Юрченко.
Когда Миша выбрался в коридор, он наткнулся на стоящих в обнимку Юрченко и Лаптя. Те расцеловались взасос так, что скрипнули зубы о зубы. Хлопнули по ладоням и разошлись в разные стороны.
Святая ложь
«Кровинка моя, Женюра!
Мы все покуда живы, здоровы. Шибко скучаем по тебе. С отцом я вроде поладила. Он тверез даже по выходным. О тебе сокрушается. Переиначился Василий Степанович. В семье, слава Господу, — склад».
Пальцы пишущей старушки дрогнули. Она глянула вылинявшими глазами на проломанный старый шкаф с остатками уцелевшей посуды.
«Пьянь проклятая! Поросенок! Снова назюзюкался! Третий день пропадает, не высыхая. К лупоглазой Нюрке небось завалился», — ворошилось в ней тусклое негодование.
«Лидка твоя с ребятенком перебралась к своим. Не беспокойся. Она по тебе сохнет. Письма от нее получишь отдельно. Так мы договорились. Дружки твои навещают меня, антиресуются. Шлют тебе непременный комсомольский привет. Гришута-малой — и тот чиркнул открыточку. Она — в посылке».
Старушка перекрестилась, задумалась, поправила пуховой платок, сползший с худых плеч. Бывшие друзья сына перебегали улицу, лишь бы не встречаться. Правда, один только Гриша Иванов — «малой» — проявил порядочность: навестил, отписал пару строк. Да и то — бухнулась старая перед ним на колени. Пустила слезу…
Позавчера она добилась приема у важного начальника. Ее принял и усадил в кожаное кресло вежливый полковник. Аристократически холеное лицо его, открыто-светлый взгляд располагали к откровенности. Который раз старушка вновь расплакалась, горестно умоляя помочь.
— Чего волноваться? У нас — точность и порядок, как в аптеке на часах. Да не расстраивайтесь, Екатерина Егоровна! Кормят, поят вашего единственного наследника по солдатской норме. Спит он на вагонной полочке, словно в поезде дальнего следования. Пусть трудом искупит свою вину. Он, сукин сын, научится жить по-людски. Вернется домой сильным мужиком. Рявкнет: «Здорово, предки!» Может, и девку с собой прихватит…
— Извините, уважаемый товарищ начальник! Простите меня, глупую! Есть у него жена и ребятенок… Сам-то как малое дите!
Полковник потемнел… Щелкнул крышкой карманных часов. Двинул через стол лакированным ногтем мизинца пропуск.
Бог с ним…
«Посылаю, сынок, это ты любишь — халву, плавленый сыр, леденцы. Может, в следующий раз отправить гармонь? Поразвлечься на отдыхе! Есть и припасенная пара шелковых дамских чулочек. Сочтешь нужной — отложу. Ты, Женя, помни и слушай меня. Мне уж немного осталось до гробовой доски — побереги себя. Слушайся, что скажут ваши воспитатели. Будь примером для всех. Трудись на совесть — во славу Родины и нашего родного народного вождя. Бодрись, а я помолюсь за тебя. Чаю непрестанно — свидеться.
«Здравствуй, дорогая мамочка, — выводил Женька Кулагин на линованном бледной клеткой листе, вырванном из школьной тетрадки. — Живу я отлично, здоровье — в порядке. Работы хватает. От ее полезности никуда не денешься. Что поделывает моя Лидочка и мой малец? Растет, чай?
Не шли мне, мамуся, рулеты-конфеты да всякие шоколады. Приелись по завязку».Кулагин покосился на темный внутренний угол барака, где кантовались блатари. Два месяца назад они уделали его до полусмерти за утайку кулька ирисок из посылки.
«Насуши лучше черных сухарей да закупи кус свиного сала. Грубая пища полезней. Она тут в ходу. Вообще-то кормят нас сносно. Особой нужды в жратве нет», — коряво отписывал Женька, сглатывая голодную слюну.Ксива отправлялась тайком от посторонних. Намотав на ус злоключения такого же посылочника, которого под ножами заставили вытребовать из дому самые ценные вещи — скрипку, меховую зюйдвестку, часы, он продолжал:
«Не шли, мамочка, гармошку с бабскими чулками. Категорически против излишества. Без них хлопот полон рот. Ну, а если хочешь доставить удовольствие, — купи стограммовый люировский шприц и медицинский справочник по лекарствам. Я тут снюхался с врачами. Может, научат чему полезному, а там, глянь, сам одену белый халатик».Женька почесался: кажется, все — не забыл просьбу лепил.
«Так что не трепыхайся, мамуля! Передай поклон моей драгоценной женке. Кланяюсь друзьям. Горю надеждой на возврат в Москву. Авось все пройдет, как с белых яблонь дым.Малыш
Оперуполномоченный Кулебякин расслабленно потер вену на сгибе локтя, опустил закатанный рукав. Ванночку с ампулами и стерильным шприцем предусмотрительно запер в сейф.
Бледное лицо старшего лейтенанта оставалось бесстрастным, хотя расширенно-водянистые глазищи морфиниста блаженно пучились из орбит, озирая пустой кабинет.
Уже окончились работы в зоне, когда он затребовал к себе Кулагина. Ждать пришлось не много. Чудесный наркоз еще не улетучился, как в дверях застопорилась грязная заплатанная телогрейка.
— Евгений Васильевич? — вопросил опер, гипнотизируя сумасшедшим взглядом порядком уставшего зека.
— Так точно, гражданин начальник! — вытянулся во фрунт Женька.
— Двадцать седьмого года рождения?
— Так точно!
— Родом откуда?
— Из Москвы.
— Где проживал до ареста?
— Там же, в столице.
— Адрес?
— Новослободская улица, дом шесть, квартира двадцать первая.
— Холост?
— Женат, гражданин начальник. Имею ребенка.
— Ясно! Хорош гусь!