За что? - Страница 21

«Господ офицеров» произнес с особым нажимом и бегло — одной только узенькой щелочкой — скользнул по офицерским шапкам. Нет, это уже слишком. А впрочем, ведь и в самом деле…

Минуту погодя руки потянулись к кошелькам, от кошельков — к студенческому шапокляку, и двадцать восемь трешниц исчезли вместе с шапокляком в конторке хозяина «Лондонской кофейни».

Игра началась. Студент, вероятно, играл в ловитки лучше, чем в шахматы. Студент бегал по кругу, точно скаковая лошадь — по ипподрому, студент беспечно насвистывал «Яблочко», влепляя фигуры, как мальчишки — снежки в мимохожую шубу, и только подскакивая к доскам офицеров, самых слабых игроков кофейни, простаивал почему-то дольше всего, глядя, впрочем, не столько на доску, сколько на своих партнеров. Но едва те, вспотелые, напряженные, поднимали на него взбешенные взгляды, как Патлатый вскрикивал: «Ш-ш-шесть!», бросал ферзя из края в край и перелетал к соседнему столику.

Только эреб Пинхос не принимал участия в диком этом сражении.

Пинхос стоял, заложив руки за спину, с потухшей трубочкой в зубах, позади играющих, в сонном каком-то одурении. Хе-хе, старая капота, вы думали, что вы, эреб Пинхос, всесильный конь на решающей клетке «e5»… Но вы же просто урыльник, да и то разбитый… Этот босяк с рыжими глазами (он же сразу — не будь он еврей — заприметил наглые рыжие эти глаза!), эта бабская кофта играет, хе-хе, как сам Морфи. Разве это человек? Это шахматный клоун, сумасшедший акробат, честное слово! Он прыгает по доске, как рыжий по цирковой арене (недаром же у него такие рыжие-рыжие глаза). Он жертвует ферзя (этот шпингалет!), как будто это вовсе не ферзь, а кусок засохшего кизяка, — но ему еще мало, ему мало, говорю вам, этому фокуснику, — он отдает еще черного офицера и кричит, как еврейский мальчик-сопляк, выигравший две пуговицы с орлами, — он кричит:

— Шаховный пан, наше вашим-с с соленым огурчиком. Мат в семь ходов…

Пан Пигуцкий будет его бить сейчас правым ботинком по рыжим глазам. Тут такой же мат, как у него, Пинхоса, дамское декольте… Что, что? Этот босяк дает-таки мат — пешкой и конем. Его король подходит, как ночной бандит к собольей шубе, и дает — Боже мой! — мат пешкой и конем… У Пана Пигуцкого отнялась вторая нога — тут можно, говорю вам, получить апоплексию в два темпа! Пан Пигуцкий завтра придет со вторым протезом… А эта кофта хохочет, как обыкновенный клоун, влепивший пощечину другому клоуну, и мчится дальше… Он просто издевается, этот босяк, издевается над теорией, над позицией, над здравым шахматным смыслом, он играет на шахматных досках, как Бим-Бом — на бутылках или бычачьих пузырях, он презирает великую игру и всех игроков, и главное, тысяча проклятий, этот садист выигрывает, выигрывает! Интересно, когда она думает, эта цирковая лошадь, и где расчет, и где же мысли, мысли — в этих булькающих от смеха глазах и губах, где одна хоть морщинка — на этом ровном, как мраморная ванна, лбу?..

Трубка падает из Пинхосова рта на пол, Пинхос машинально наступает на нее ногой, у Пинхоса — лицо испанского марана на инквизиторской дыбе, у Пинхоса мертво отпадает челюсть и нитка слюны падает на старенький пиджак.

Он смотрит стеклянно на то, как разрывается круг, как выходят из игры разбитые игроки вместе со столиками, он слышит задушенный шепот (люди потеряли вдруг голос):

— Это сатана, говорю вам…

— Да, да, дьявол, наряженный в дамскую кофту…

И вот — длинная жердь шлепает тощими костяшками пальцев по последнему столику, обращаясь к прыщавому офицеру:

— Ну, кончено. С вами, сударь, ничья. Два коня не дают мата. Получайте трешницу сдачи.

И отсчитывает из вернувшегося к нему картуза три рубля прыщавому детине.

— Итак, почтеннейшие милорды и, некоторым образом, миледи (кивок на приклеенный к стене египетский профиль), итак, двадцать семь выигрышей и, простите, не без этого, одна ничья — с господином офицером! — И Патлатый жеманно приседает в реверансе перед прыщавым детиной.

У детины лоснятся и острятся все прыщи, он улыбается потно, обалдело, хрипит:

— Д-да-с… Со мной а-а-ад-ним ничья-с…

Но тут все обступают Пинхоса, и двадцать восемь орут властно, угрожающе:

— Вы, вы должны с ним сыграть — или вы больше не чемпион кофейни.

— Докажите ему, эреб Пинхос…

— О, Пинхос ему покажет!

— А ну-ка, кукурргуза, докажите этой к-кофте!..

— Что вы думали, молодчик, картузом море вычерпать! Вот сразитесь с ним, со стариком, попробуйте…

— Почтеннейшие короли и герцоги, прежде всего, я голоден. Милейший хозяин абсолютно серьезного заведения, нет ли у вас чего-либо, хотя и не абсолютно серьезного, но… относительно съедобного? Котлет, например? Есть? Великолепно, дайте дюжину. Тети-дяди, это просто чудесно… А теперь можно и в розницу сыграть. Хотите, старче, коня вперед?

Пинхос отступает, пятится в угол, и синие губы его прыгают.

— В-в-вы м-маль-чиш-ка, господин студент. Пинхос укажет вам в-в-ва-ше место…

— Место местом, равви, но десяточку ставите? Как раз на котлеты хватит. Я, конечно, с «маэстрой» и так на так сыграл бы, одначе выигрыш нужен мне на пальто и штиблеты, и то, пожалуй, сотнягой не откупишься. А посему потормошим у вас десяточку — возражений нет?

— Иг-ра-ем… — выдавили синие губы.

— Значит, принято единогласно… «Итак, мы начинаем», — запел из «Паяцев» Патлатый.

Нападал юноша, играя белыми. Пригнув голову к плечу, весело прищурив правый глаз, он иронически прицеливался, хитрил и медлил и вдруг выстрелил боковой пешкой: «b2» — «b4».

— Дебют гиппопотама! — залихватски объявил Патлатый.

— Гиппопотама? — удивился Пинхос.

— Не нравится? Что ж, пускай тогда называется: прыжок африканской зебры или гамбит шмарагонца. Я такой, мне не жаль.

Цирк, форменный цирк, решил эреб Пинхос. Но это же даже не цирк. Просто зверинец, шмарагонский — хе-хе — зверинец. Эта полосатая зебра не знает даже, что нужно развиваться в центре. Он стреляет на флангах, как партизан из кустов, и думает подобными финтиками-минтиками провести старого Пинхоса. Пинхос вонзил коня в клетку «e5» и другого коня в поле «e4», и теперь — хе-хе — этот шмарагонский гиппопотам может прыгать себе на голове, сколько в него влезет. Но… что он делает? Патлатый берет обеими руками тарелку с котлетами, на тарелке всего только дюжина котлет и три фунта жареной картошки, и преспокойно рассаживается в другом конце кофейни… Он решил, видно, сдаться? Еще бы: когда кони Пинхоса господствуют над доской — вы понимаете, фушер облезлый, что это значит — занять конями… К-как? Он диктует ходы из угла? Он будет с Пинхосом играть вслепую? Эта зебра набила себе баки котлетами и картошкой, вытаращила от жадности первобытные рыжие зенки, чавкает и клямкает на всю кофейню, выворачивает пальцами из-за десен застрявшие куски, а на Пинхоса и на его коней — ноль внимания… Этот голоштанник, видать, не ел со дня сотворения мира… Из какой пещеры, интересно спросить, он вылез? Его щеки шлепают, как старая капота под ветром, его зубы… Да, но конь Пинхоса как будто…

А тот подмигивает, тот знает, о чем думает Пинхос:

— Хо-хо, — подмигивает Патлатый, разламывая руками котлету, — а ваш-то победный конь на «e5» — тавво… за-па-то-ван…

— Мой к-конь… — поперхнулся Пинхос, точно проглотив Патлатого вместе с его котлетами.

— Угу, в-ваш к-конь запатован… — издевается кофта, совсем прикрывая правый глаз.

— Вы слышите, вы слышите… Его конь…

Толпа отделила черным забором старика от Патлатого, толпа рассуждала и советовала, ужасалась, охала и хихикала… Вот тебе и конь…

Да, его конь… оба коня… два коня погибли под двумя пешками. Этот акробат нафокусничал что-то своими пешками, и кони… такие кони… И он себе смеется… Он заказал бульон и смеется. А Пинхос должен сам с собой играть… Акробат диктует, а Пинхос по его приказу сам над собой изгиляется, сам на себя наступает и хватает себя за горло…

Кто его выдумал, этого дикаря? Быть может, сам Пинхос? Быть может, нет никого, а он сидит на полу между двух трупов и сам на себя идет в атаку… Весь мир, весь мир сошел с ума… По всей земле сражаются гиппопотамы и зебры, и сражаются без доски, вслепую… Но… Нет, Патлатый — не призрак. Зачем призраку так жадно жвакать желваками?