За что? - Страница 112

Принято благодарить за ответы, я соблюду этот обычай и скажу — благодарю.

Но чтобы у Вас не осталось никакой иллюзии насчет исполненного Вами долга перед одним из корреспондентов, добавляю, что Ваш ответ меня совсем не удовлетворил.

Ваше письмо не является ответом по существу <…>. Оно показало мне:

1) что Вы уклонились от ответа на основной вопрос: являетесь ли Вы полным сторонником Союза, умом и сердцем преданным ему во всем, или Вы, как квалифицирует Вас один критик-марксист, Горбачев, тот, кто «в конечном счете по отношению к буржуазному строю проявил себя как типичный индивидуалист-романтик, анархически презирающий и проклинающий этот строй на словах, но не способный примкнуть к тем, кто его разрушает, на деле».

Вот ведь что примерно спрашивалось мною, на что я ждал ответа. Ответа нет; знаю теперь бесповоротно, что его никогда и не будет.

2) что бесполезно спорить об «эллинизме», так как дух его, как видно, Вам мало понятен, иначе Вы глубже бы разобрались в том, что я сказал <…>.

3) что «эллинизм» и вообще классический мир не были в программе «Моих университетов» — это уже было видно из Вашего спора с Асеевым, пожелавшим развенчать Италию. Вы не нашли нужных слов одернуть его по-настоящему, а ограничились спором с ним за ошибки географических названий и за прочие мелочи. А о всем том, что взрастила почва, на которой и Вы живете, что дали Рим, а позже Италия, современной культуре, — ни слова.

Гете вернулся из Италии «эллином», многие другие поэты и писатели возвращались оттуда «эллинами». Было бы не вредно и Горькому вернуться хоть немножко «эллином» <…>.

Сказанное немного догматично, но Вы подумайте над ним как следует. Возможно, что те эмигранты, на которых Вы нападаете, и говорят о мщении, ослепленные злобой на нелепость своего положения за границей. Вы приводите рассказ белоэмигранта о виденном им генерале-звере. В описании генерала и его недалекой жестокости против нарушителей порядка не видно никакого сочувствия. Просвечивает любопытство к человеку, своеобразно понявшему счастье родины. Испытанный чекист с не меньшим удовольствием будет показывать фотографии расстрелянных какому-нибудь не в меру любопытному коммунисту. Все эти обличения поверхностны и мелки. Человек злобен, а когда он изолирован от жизни, он становится болезненным. А Вам, знатоку человека, следовало бы это помнить.

В России сейчас бешеный поход против интеллигенции. Травят социалистов, ученых, артистов. И что характерно: печатают все гнусности не в таких органах, как «Правда» и «Известия», а в гнусных отравных листках, как «Рабочая Москва», «Вечерняя Москва», «Труд» и т. д. Чем не погромная агитация? Читайте про головановщину в Большом театре, про контрреволюцию в Донбассе, Общ<ество> Содейств<ия> строению социализма, выборы в Академию наук — везде найдете травлю, погромные слова. И ко всему этому вою Вы присоединили на старости лет свой голос.

Вы, должно быть, получаете массу писем. Что ж, письмо, м<ожет> б<ыть>, и неинтересное, и Вы, прочитав его, недоумевающе улыбнетесь. Я студент 25 лет. Мне бы еще хотелось написать, что резать и убивать эмигранты не будут, а будет убивать та же черная братия (ваньки), которых пичкают погромной агитацией (часто несознательно, как та, так и другая сторона), и дубину-то, собственно, следует вложить в руки не рабочим, не босякам и не только тем доведенным до безумия эмигрантской изолированностью, — но и Вам, дорогой Алексей Максимович <…>.

Прочитав Вашу статью о белоэмигрантской литературе, я хочу поделиться с Вами теми мыслями, на которые навела меня Ваша статья.

Меня удивило, что Вы такого плохого мнения о нашем народе в лице его крестьянской части. Вы думаете, что только большевики спасли нас от анархии и гибели всей культуры, когда этот «народ серой лавиной покатился с войны в деревню». Но кто же призывал его к совершению анархических действий, советуя обратить свои штыки от германцев на своих сограждан? Кто призывал их к грабежам, издавая декреты о захвате имущества помещиков, у которых отбирали и одежду, и пищевые продукты, и все предметы домашнего хозяйства, что несогласно ни с каким социалистическим учением и имеет все признаки простого грабежа? Наша гражданская война была полной анархией, к которой привели нас большевики, желавшие ее, так как уже в февральские дни они кричали: «Да здравствует гражданская война!» — и, разогнав совершенно свободно избранных всеобщей, прямой, равной и тайной подачей голосов народных представителей Учредительного собрания, они и достигли своей цели — вызвали гражданскую войну.

Они же своей политикой натравливания деревенской бедноты на зажиточных крестьян привели нас ко всем ужасам голодного года. Ни Гражданской войны, ни ужасов голодного года у нас не было бы, если бы большевики не разогнали Учредительного собрания, куда народ наш послал без всякого постороннего влияния тех, кого хотел и кому доверял, и именно — представителей ссыльной массы нашего народа — крестьян, затем — рабочих и менее всего представителей буржуазии. Конечно, такое Учредительное собрание совершило бы все политические и социальные реформы в интересах нашего земледельческого класса, не пренебрегая и интересами рабочего класса — столь близкого ему. Несомненно также, что оно не посягнуло бы на все те культурные достижения и ценности, какими мы обладали.

Далее Вы возмущаетесь, что большевиков обвиняют в жестокостях, умалчивая о жестокостях белых. Позвольте же мне, бывшему свидетелем происходивших (в Севастополе и Крыму) событий в бытность там добровольцев при Деникине, Врангеле, сказать, что если и были репрессии и даже казни, то они были направлены только против активных деятелей коммун<истической> партии и потому были мало заметны и малочисленны. Совсем иное положение было с приходом большевиков, которые сотнями расстреливали всех более или менее влиятельных или зажиточных граждан, нисколько не причастных к политической борьбе. Еще до прихода большевиков сочувствовавшие им матросы говорили: «Будем резать буржуев». Жуткую картину представлял город, когда по ночам большевики обходили дома более зажиточных граждан, арестовывали их и отправляли на Малахов курган для расстрела, последнего, простого, примитивного способа политической борьбы. С приездом ЧЕКА началась уже планомерная и более организованная борьба. Кто же там распоряжался жизнью граждан? Не знаю, как в других местах, но в Балаклаве в этом почтенном учреждении были несомненные садисты, зверства, о чем я заключаю вот по чему. Там ЧЕКА творила суд и расправу в доме моей невестки, очень образованной, с демократическими убеждениями женщины, в высшей степени правдивой. Вот она и рассказала мне, что когда ЧЕКА уже покончила свою расправу с обреченными ими жертвами, то почтенные товарищи-судьи подняли вопрос о том, как быть с хозяйкой дома и ее сестрой, и решили, что нужно с ними покончить, хотя ни та, ни другая не были причастны к какой-либо политич<еской> борьбе. Моя невестка подслушала этот разговор, а ее прислуга-большевик подтвердила это. Обе спаслись от неминуемой смерти только бегством.

Что большевикам присуща жестокость и кровожадность, свидетельствуют те многочисленные казни, которые теперь совершаются у нас даже за маловажные политические и иные преступления, как растраты; об этом же свидетельствуют многочисленные убийства многих наших лучших людей, всею душою преданных интересам народа, как напр<имер> д-р Шингарев; о том же свидетельствует зверская расправа с детьми царя.

Вы говорите, что такая же жестокость присуща и всем противникам Совет<ской> власти. Однако, когда власть была Временного правительства, где главную роль играли соцдемократы, их первым законодат<ельным> актом была отмена смертной казни <…>. Неужели Вас не возмущает эта жестокость правящей партии и Вы не должны <…>, пользуясь своим авторитетом и влиянием, показать ей всю гнусность и мерзость такого легкого отношения к человеческой жизни, всего лицемерия их возмущения и протестов, когда другие правительства применяют неизмеримо более слабые наказания и репрессии к членам коммунист<ической> партии, когда те прибегают к насильственным средствам захвата власти. Против таких гнусностей царского правительства возвышали голос когда-то наши лучшие люди — Л. Толстой, В. Соловьев, В. Короленко; выступали против них и представители науки, обсуждая с разных точек зрения этот вопрос. А теперь. Все молчим, как в рот воды набравши. Ниоткуда нет протеста и осуждения, как будто так и должно быть. А вот расточать лесть Советской власти — на это у нас сколько угодно охотников; не гнушаются этим и люди науки. Все это очень печально, так как показывает страшный моральный упадок всей нашей интеллигенции. Происходит оно, это замалчивание, в силу одобрения таких действий или за отсутствием мужества осудить их. Скорее всего, причина — в недостатке мужества, в чем убеждаешься на каждом шагу. Когда власть как теперь, все боятся свободно и искренне выразить свое мнение по тому или другому политич<ескому> вопросу или действию правительства, боятся говорить, боятся писать в частных письмах и только шепчутся, оглядываясь по сторонам.

Я пережил царствование Александра II и III и Николая и решительно не помню такой страшной, прямо позорной боязни — касаться всего, что относится к политике и правительственной деятельности. Если Вы этого не знаете, то значит, не знаете современной России, а если знаете и не возвышаете своего голоса, то берете на себя тяжелый грех. Вы, Алексей Максимович, конечно, высоко ценили и уважали Л. Толстого, Чехова и Короленко. Как, Вы думаете, они отнеслись бы к Советской власти, ее правящей партии? Несомненно, с величайшим осуждением, не молчали бы.