Южный Урал, № 6 - Страница 45
Весной 1902 года поступил в пермскую духовную семинарию. Из многочисленной литературы читатель может судить о характере духовной школы, которая давала, с одной стороны, попов и архиереев, а с другой — таких выдающихся деятелей, как Добролюбов, Помяловский, Успенский, Мамин-Сибиряк, И. П. Павлов, изобретатель радио Попов и многих других.
Многое из того, что преподносилось в классе, сводилось на-нет во внеклассное время чтением запрещенных книг, участием в подпольных кружках и т. д. Сам я лично приехал в Пермь детски верующим человеком. В 1905 году я отделался от религиозных предрассудков, и если до того времени я мечтал быть по окончании семинарии священником, то теперь стал думать сначала об учительстве, а потом о врачебной работе.
Учиться в семинарии съезжались ребята с огромной тогдашней Пермской губернии.
Пермь встретила нас с отцом большим ненастьем. Остановились мы сначала на подворье Белогорского монастыря, а потом перекочевали к своему земляку Андрею Назаровичу Мальцеву, который работал в типографии губернского земства печатником-накладчиком. Впоследствии я часто бывал у этого земляка и через него познакомился с сыном жандарма Мологова, — а сына звали уже Молоковым, — того самого жандарма, которого с теплотой вспоминает в «Записках современника» В. Г. Короленко.
Петр Хрисанфович Молоков работал также печатником в этой же типографии; он, несомненно, принимал участие в революционной работе и нередко подвергался обыскам и арестам. Через Мальцева и Молокова я познакомился с рабочей средой, которая была совершенно отличной от среды крестьянской и отличалась особым языком и устным творчеством.
Итак, прежде чем соприкоснуться с товарищами по школе, я столкнулся с жителями рабочей слободки, где жили Мальцев и Молоков. Жили тут сапожники, поденщики, нищие, — да кто только тут не жил тогда! На всех их я смотрел как на людей какого-то нового мира, и на меня пахнуло тоской, окутывавшей существование слободчан: теснота квартир, нечистота во дворах, похабщина, пьянство, бедность и бедность!
Несмотря на то, что товарищи были жителями одной губернии, а все-таки зауральцы чем-то отличались от предуральцев. Первые были людьми большей частью привольного пшеничного Зауралья, а вторые — жителями «лесных пустынь», описанных Немировичем-Данченко в «Историческом вестнике» в 80-х годах. Первые были богаче, а вторые — беднее и как-то придавленнее.
Новые люди познакомили меня с иным фольклором, не говоря уже о не слышанных мной дотоле многочисленных словах. Здесь я впервые услыхал «Солнце всходит и заходит» Горького. Товарищи говорили, что слышали песню от камских судовых рабочих.
Впервые услыхал я здесь песню:
Такой бедностью опять пахнуло на меня от слов этой песни. Невольно и теперь вспоминаются решетниковские Пила и Сысойка.
В то время, 3—4 годами старше меня, в семинарии учился будущий собиратель прикамского фольклора Валентин Николаевич Серебренников. Впоследствии В. Н. Серебренников опубликовал очень много заметок по прикамскому фольклору и даже отдельных брошюрок, подписывая их то своей настоящей фамилией, то псевдонимом «Аргентов» (перевод с русского на латинский язык настоящей фамилии).
За три года до моего поступления в семинарию там окончил курс наш уральский писатель П. П. Бажов, использовавший для своего творчества богатейший уральский рабочий фольклор. Уж заодно напомню, что в этой же семинарии, но задолго до меня, учились писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк, математик, публицист и краевед И. М. Первушин, гениальный изобретатель радио А. С. Попов, поборники просвещения Урала и Сибири П. И. Макушин и М. В. Флоринский и еще ряд других деятелей русской общественности, науки, искусства, техники.
Передовая часть семинаристов рвалась вон из духовной среды и прежде всего в высшую школу. Но духовное ведомство возражало: готовило-де, готовило себе кадры, а они удирают неведомо куда… И правительство понастроило множество рогаток, чтобы всячески затруднить доступ семинаристам в университет и вообще в светскую высшую школу. Свободной была оставлена дорога только в ветеринарный институт, куда воспитанники гимназии почти совсем не шли, пренебрегая «грязной» работой ветеринарного врача. Вот почему в дореволюционное время не менее 90 процентов всех русских ветеринарных врачей были воспитанниками духовной семинарии.
К концу учения в семинарии у меня появилось стремление учиться на историко-филологическом факультете, однако туда-то доступ мне и был закрыт. Осталось итти в ветеринарный институт, чтобы получить высшее образование и вырваться из духовной среды.
Последние три семинарских года дались мне очень тяжело. Нужно было зарабатывать средства на существование и делать сбережения, чтобы поступить в высшую школу. И здесь основным видом заработка было добровольное сотрудничество в местных, главным образом, пермских газетах. Туда я давал хроникерские заметки и посылал корреспонденции о жизни в деревнях и селах Урала.
В октябре 1905 года я участвовал во всероссийской забастовке, принимал участие в первых политических демонстрациях в г. Перми, где слушал выступавшего с балкона городского театра Я. М. Свердлова, был автором статей и заметок, редактором и печатником на гектографе общеученического подпольного журнала «Наши думы».
У меня была страсть к собиранию коллекций, в частности предметов краеведческого значения. Сначала я собирал старые монеты, гашеные марки, минералы и горные породы, окаменелости и другое, а затем к этому прибавились и книги разного содержания. Впоследствии все это у меня вылилось в стремление создать в родном селе краеведческий музей. Но для этого, я чувствовал, нужно иметь много знаний, а чтобы музей мог существовать в деревенской глуши, нужно было создать в ней подходящие условия.
Примирившись с мыслью учиться в ветеринарном институте, я решил, что по окончании его поступлю еще в какую-либо другую школу, так как занятие ветеринарией меня нисколько не прельщало. Все время думая о своей будущей музейной работе, я был постоянным посетителем пермского, а потом казанского краеведческого музеев. Помимо этого я много раз посещал осенью 1909 года казанскую научно-промышленную выставку, а летом в 1911 году — такую же омскую.
Учась в Казани, в поисках всесторонних знаний, я был постоянным посетителем заседаний ученых обществ, особенно общества естествоиспытателей и общества археологии, истории и этнографии, где я так часто слушал доклады по диалектологии, фольклору и этнографии Приуралья. Так как и в Казани одним из основных источников моего существования было сотрудничество в газетах, то я часто давал в «Камско-Волжскую речь» отчеты о заседаниях научных обществ. В последние два года я также давал большие хроникерские заметки о жизни ветеринарного института и общества ветеринарных врачей при нем, рефераты научных докладов и прочее в московский журнал «Ветеринарная жизнь». Свои материалы здесь я подписывал псевдонимом — Вл. Зауральский.
Если я начал собирать краеведческие коллекции около 1895 года, то через 15 лет, когда я уже прошел два курса ветеринарного института, у меня накопилось много ценных в научном смысле предметов. И тут я решил больше не ждать, а приняться за организацию краеведческого музея. При содействии П. П. Лодыжникова, брата известного издателя А. М. Горького, мне удалось получить помещение, чтобы устроить в нем музей. И вот в июле 1910 года был открыт первый сельский краеведческий музей Зауралья.
Я поставил себе целью, после окончания ветеринарного института, еще выучиться в сельскохозяйственном институте и одновременно на историко-филологическом факультете университета. Я также мечтал встретиться с такой девушкой, которая став моей женой, приняла бы не менее горячее участие в осуществлении задуманного мною плана. Такую девушку я встретил. Это была учительница села Долговского, Каргапольского района, — Лариса Николаевна Боголепова.