Южный Урал, № 2—3 - Страница 47
Но жизнь врывалась и сюда, в тихий домик на Соборной улице.
На морозовской фабрике грянула забастовка восьми тысяч рабочих. Правительство выслало войска на подавление стачки. Сотни рабочих арестованы…
Скончался Михаил Викторович Малахов — молодой ученый-труженик… Скончался старик Чупин…
А в литературе началось какое-то оскудение. Рождалось новое поколение писателей — Минский, Дедлов, Варанцевич, Щеглов. Не об этом ли поколении пишет «Неделя», что
«оно не чувствует презрения и ненависти к обыденной человеческой жизни, не понимает и не признает обязанности человека быть непременно героем… Оно прониклось сознанием того, что все в жизни вытекает из одного источника — природы, все являет собою одну и ту же тайну бытия, все одинаково прекрасно для свободного художественного созерцания мира…»
Какая гнусность!
На собрании Уральского Общества любителей естествознания выступал с докладом о поездке на Новую Землю земляк-уралец Носилов. Третью зимовку провел он на Новой Земле среди полярной ночи и льдов…
Перед городской думой ставился вопрос в приобретении богатейшей по содержанию чупинской библиотеки. Дума отказала «за неимением средств»…
В местном театре шли последние спектакли. Антрепренер делал судорожные попытки расшевелить публику и ставил «Войну с тещей», «Балканскую невесту» с канканом и музыкой. Ничего не помогало!
Дядя Листар, то есть сам редактор Галин, писал в «Екатеринбургской неделе»:
«В свое время мы отмечали талантливое исполнение одних артистов и бесшабашную бездарность других, а теперь ради дней поста и всепрощения попросим, читатель, г-на Аполлона купно с г-жами Мельпоменой, Талией, Евтерпой, Клио и остальными их пятью сестрами отпустить великие драматические прегрешения многих бездарностей, лицедействовавших перед нами в продолжение целого полугодового сезона…»
Дмитрий Наркисович, не дочитав, отбросил газету.
В передней послышались звонки и знакомый голос:
— Дома Дмитрий Наркисович?
— Дома, дома.
Навстречу — улыбающееся лицо и пышные бакенбарды Онисима Егоровича Клера. Зачем пожаловал секретарь УОЛЕ? Оказывается, по очень важному делу. Есть проект организовать в Екатеринбурге Сибирско-Уральскую научно-промышленную выставку. Ее задача — показать, чем богаты Урал и Сибирь.
— Это великолепно! — воскликнул Дмитрий Наркисович. — Можете рассчитывать на полное мое содействие этой идее.
Выставка раскинулась на обширной территории монетного двора яркими цветастыми павильонами. Она широко рекламировалась в печати. Посетители могли дивиться образцам продукции Верх-Исетского, Уфалейского, Надеждинского, Тагильского и других заводов, ювелирной работе каслинских литейщиков, екатеринбургских гранильщиков, златоустовских лекальщиков. Почетное место занимала минералогическая коллекция Калугина — мурзинские топазы, аметисты и бериллы, полдневские хризолиты. Среди экспонатов выставки находился даже чум обитателей заполярной тундры.
Дмитрий Наркисович отдался выставке всей душой.
— Пусть все знают, какие богатства таятся в недрах Урала и как мы ими не умеем пользоваться, — говорил он профессору Анучину, приехавшему сделать описание выставки. — Народное богатство не принадлежит народу.
Сам он неутомимо корреспондировал в петербургские «Новости». Целый день проводил он на выставке в горнозаводском отделе, где выполнял обязанности секретаря.
Между тем в экономике края кризис бушевал с прежней силой. Прекратили деятельность Суксунские заводы, Кыштымские дышали на ладан. В Зауралье хлебный червь уничтожил пшеницу. Ожидался снова голодный год.
Побывал Дмитрий Наркисович и на родине — в Висиме. Мертвая тишина встретила его на заводе. Не дымили фабричные трубы, не лязгало железо. Даже на покосах не слышалось песен, не курились огоньки костров. Население работало на промыслах. В то же время появились новые раскрашенные дома, магазины: Висим стал столицей уральского платинового дела.
— Как вы будете жить, когда платина выработается? — спрашивал Дмитрий Наркисович старожила-висимца.
— А как жить — известно… Разбредется народ, куда глаза глядят — только и всего. Не у чего будет жить-то… Теперь к нам на промысла идут, а тогда мы пойдем. Конечно, платина на исходе. Обыскано все, а ежели где и найдем новую, так где ни на есть в горе, в самом камню, где уж ее неспособно будет и взять.
Народ перебивался с хлеба на квас. Зато вместо старого кабака появился новый трактир.
«Вон кровосос сидит, — на нашей беде распух, как клоп», — говорили мастеровые.
Из-за прилавка выглядывала лоснящаяся красная рожа.
В Висиме еще жива была старая начетчица. Старуха болела. Узнала Дмитрия Наркисовича и растрогалась. Жаловалась на смуту и шатание среди людей древнего благочестия.
— Попы наши совсем с кругу спились… Большой упадок старой вере…
— Правду ли рассказывают, что нынче ваши женятся на православных?
— Сводом женятся.
— А ваши девки тоже сводом уходят за православных?
Старуха только махнула рукой.
Висимские впечатления отливались в роман. Это было воплощение заветной мечты — осветить заводскую тему, еще никем не поднятую в литературе, показать как отразился на судьбе народной переход от крепостнических порядков к капиталистическим.
О своем предприятии Мамин писал Гольцеву:
«Осенью было начал «агромаднейющий» роман из горнозаводского быта, но засел на второй части — очень уж велик выходит. Десять печатных листов написал и сам испугался. Теперь и не знаю, что делать: то ли продолжать, то ли расколоть его на мелкие части. Мелкие вещи автору писать выгоднее и легче в десять раз, но бывают темы, которых не расколешь, так и настоящая. Дело вот в чем: завод, где я родился и вырос, в этнографическом отношении представляет замечательную картину…»
Над этим романом Дмитрий Наркисович работал три года и назвал его по имени трех поселков, образовавших Висимо-Шайтанский завод, «Три конца», а в подзаголовке написал: «Уральская летопись».
Березовский завод — одно из старейших поселений на Урале и родина золотого дела. Здесь сто лет назад Ерофей Марков нашел первое золото в России, и здесь же простой русский штейгер Брусницын изобрел способ дробить и промывать золотосодержащую руду.
Во времена крепостного права здесь была каторга. Местные жители хорошо помнили старые порядки. По барабану вставали и спать ложились, по барабану обедали, даже в церковь ходили под барабанный бой. После раскомандировки на работы за партией рабочих тянулись два воза: один с провиантом, другой с розгами. Не стало каторги, но осталась страшная память о ней, остались лиловые рубцы на спинах.
Не один раз Дмитрий Наркисович бывал в Березовском заводе, всегда его поражал отпечаток чего-то временного, непрочного, лежавший на всем. Дома строены на скорую руку: где нехватает крыши, где ворота не поставлены. Даже заново поставленные избы, не потерявшие еще нарядной желтизны свежевысгруганного дерева, говорят о немногих счастливцах, у которых сегодняшняя удача вот-вот обернется вчерашней нищетой. Улица тоже напоминает о промыслах. Там и сям зияют провалы: шахты подходят под самое селение. Местами путь преграждает свалка пустой породы.
«Не настоящая жизнь», подумал Дмитрий Наркисович, побывав первый раз в Березовске.
Больше всего поразило его тупое отчаяние, написанное на лицах старателей. Разговоры с ними многое объяснили писателю. Березовская дача, буквально усыпанная золотом, давала акционерным компаниям миллионные прибыли. Земли у березовцев не было. Приходилось работать у той же компании на любых условиях.
— Нужда заставит песни петь. Нам за золотник хозяева платят по два рубля, а казне сдают по четыре с полтиной.
— Как вы работаете? На каких условиях?
— Кто на поденщине, кто на отрядных работах. Кто на отрядные работы, тому и землю дают, только золото доставай. Да тоже радость не велика…