Южный Урал, № 2—3 - Страница 40

Один из красивейших городов России, он расположился вдоль берегов Исети. Широкое зеркало пруда, окруженное деревьями, лежало в центре его. Высокие каменные белые дома с зелеными крышами из листового железа, похожие на плиты малахита, поднимались над деревянными домами. Вдали на горизонте виднелись волнообразные очертания Уральских гор.

Он крепко полюбил его, этот бойкий промышленный городок, в самом центре горнозаводского Урала, этот узел, завязанный могучей рукой Петра. Он полюбил его, несмотря на то, что многое в нем не нравилось.

Не нравилось, например, что на главной улице бойко торговал стальными изделиями английский магазин, что за границу везли уральский хромистый железняк и получали изделия из этого железа за двойную цену, что английские рельсы лежали на Уральской железной дороге, что уральская платина, драгоценнейший металл, уплывала туда же, в Англию.

— Придет же все-таки конец этому, — говорил он. — Будет покончено с такой несообразностью, когда мы, екатеринбуржцы, для своего домашнего обихода покупаем павловские железные изделия или английские.

Не нравилась ему и общественная жизнь Екатеринбурга.

В городе было два клуба: общественное собрание и коммерческое. Дмитрий Наркисович бывал в том и другом. Сидя за столиком и слушая, как плохонький оркестр пиликает польку, он смотрел на танцующие пары, на солидных дельцов, шествовавших в буфет или в биллиардную, или за зеленый стол играть в штосс.

Что ни лицо, то живая иллюстрация к истории уральской промышленности.

Вот купец Рязанов, потомок салотопов-кержаков, наживших торговлей и плутнями немалые капиталы. Рязановы давно перешли в единоверие, чтобы поладить с властями, чтобы уберечь свое миллионное состояние. Рязановские дома, похожие на дворцы, стояли на берегу Исети, на месте прежних заимок и салотопенных фабрик.

Высокий красивый старик любезно раскланивается на обе стороны. Его знают все и заискивающе улыбаются. Кто бы подумал, что у этого элегантного господина какое-то темное прошлое. А оно есть. После того как таинственным образом исчез транспорт с вином, так и не доехав до Тюмени, Поклевский купил винный завод. Сейчас у него миллионное дело и четырнадцать винокуренных заводов по обе стороны Урала.

Покачивающейся походкой прошел местный адвокат Зубков, атлетического сложения мужчина, с густым басом и меднокрасным лицом. Это светило местной адвокатуры. Надежда и упование богатых мошенников, потому что за приличный гонорар Иван Тимофеевич готов защищать любого, самого отъявленного негодяя. Коммерческий мир Екатеринбурга — его неограниченная клиентура.

Но ведь не только эти «трехэтажные паразиты» определяют лицо города. Было бы страшно жить, если бы только они задавали тон общественной жизни. Нет, есть в Екатеринбурге и люди другого склада. Например, директор Сибирского банка Маклецкий, хотя он и директор банка, но увлекается искусством и литературой. Он создал в Екатеринбурге музыкальный кружок.

Далеко за пределами Урала известно Уральское Общество любителей естествознания. В нем работает Чупин — старый ученый, историк и краевед. Клер — бессменный секретарь Общества, Вологодский и Малахов. Все они посвятили свою жизнь изучению Урала.

Есть, наконец, и газета «Екатеринбургская неделя» — первая частная газета на Урале.

Круг екатеринбургских знакомых все более расширялся. Дмитрий Наркисович обладал на редкость общительным характером. Сердце его всегда было открыто для дружбы с теми, кто казался ему искренним и честным, в ком он замечал желание работать на общую пользу. Таких людей он ценил и уважал.

Случай свел его с Борисом Осиповичем Котелянским. Они сошлись быстро, как люди одного душевного склада.

Борис Осипович жил в Екатеринбурге уже несколько лет, но определенного места службы получить не мог: помехой являлось еврейское происхождение. Он был опытный, знающий врач, но обращались к нему за помощью только бедняки, к которым не ехали другие врачи. Так он и остался врачом для бедных. Несмотря на постоянную нужду, Борис Осипович никогда не жаловался. Он много работал по специальным вопросам из медицинской практики. И в то время, когда другие врачи отдыхали по вечерам дома за карточным столом или в клубе, он возился с микроскопом и писал статьи.

— Я просто начинаю опасаться, что в одно прекрасное время сделаюсь знаменитостью, — шутил он.

В глазах Дмитрия Наркисовича он был примером труженика, который вошел в жизнь народа деятельным началом.

— Только так и следует жить, — говорил Мамин.

Другое знакомство оказало ему существенную помощь в литературной работе. Наркис Константинович Чупин жил в доме главного горного начальника Иванова. Мамин познакомился с ним вскоре после приезда в Екатеринбург. Разговорились об уральской старине.

— Заходите ко мне, — пригласил старик. — Чайку попьем. Покажу вам, батенька мой, такие уникумы, что ахнете.

Дмитрий Наркисович воспользовался приглашением и в первый же свободный вечер отправился в дом горного начальника. Чупин жил в нижнем этаже. Квартира выходила окнами на улицу. В комнате бросалось в глаза множество книг, в беспорядке разбросанных везде, где только было возможно: на полках, на столе, на стульях, на полу. Низкий потолок по углам оплела паутина. В комнате стоял тяжелый, затхлый воздух. Все здесь производило впечатление заброшенности, одинокой, бесприютной старости.

Хозяин с желтым худым лицом, с длинными седыми волосами, в старой студенческой шинели приветливо встретил гостя, засуетился, снял с одного из стульев горку книг и поставил кипятить чайник.

— Вы уж простите меня, старика, за беспорядок.

— Не беспокойтесь, Наркис Константинович. И чаю я не хочу, я к вам за духовной пищей пришел.

— Одно другому не мешает, батенька мой…

Пока хозяин хлопотал насчет угощения, Дмитрий Наркисович рассматривал книги. Были здесь и записки путешествия академика Лепехина, и «Хозяйственное описание Пермской губернии» Попова, и много других материалов по уральской старине. Даже косяки дверей были испещрены всякого рода записями. Одна из них гласила:

— Так, значит, по приказу Татищева Тойгильда был сожжен?

— Точно-с. Это был последний случай сожжения. Стыдно сказать, что распоряжение-то дал Татищев… Сей птенец гнезда Петрова, ученый, умнейший человек своего времени. Да-с… История, батенька, кровью пахнет.

— Петр, Татищев — это были гиганты. Урал их будет помнить.

— Еще бы! Когда Татищев предложил Петру проект промышленной компании и сослался при этом на Саксонию, Петр ответил: «Саксонский манир отставить!»

— Как вы сказали? «Саксонский манир отставить?» Ха-ха-ха! Великолепно сказано! Я знаю в истории еще одну самобытную фигуру — это протопоп Аввакум. Какая сильная и цельная натура!

— Вот и чайник вскипел… Присаживайтесь к столу!

Чупин закашлялся.

— Старость!.. Вот надо бы написать историю горных заводов. Боюсь сил нехватит. Вам, молодым, нужно за это дело взяться. Читал я ваши статейки в «Екатеринбургской неделе». Слышал, вы над романом работаете. Я вот сам хоть не писал художественных сочинений, а за писателя головомойку получил. Как-то на экзамене в горном училище у меня присутствовать изволил сам начальник Уральского горного хребта Глинка. Артиллерийский генерал, аракчеевской выучки, самодур и деспот. Продиктовал я ученику у доски отрывок из «Мертвых душ»… что-то о Чичикове. Генерал как рявкнет: «Как, Чичиков? Это, значит, Гоголь — щелкопер! Как не стыдно тебе, Наркис Константинович? Почтенный ты человек, а диктуешь на казенном экзамене такую мерзость! Никогда тебе не забуду этого. Сейчас же стереть с доски! Продиктуй что-нибудь из сочинений многоуважаемого Василия Андреевича Жуковского…» Вот, батенька мой, как вашего брата литератора делят: на чистых и нечистых… Хе-хе!