Южный Урал № 13—14 - Страница 3

Пройдет совсем немного лет и полупроводниковые термоэлементы будут снабжать промышленность и все виды транспорта электроэнергией, получаемой непосредственно от тепла топки. Центральное отопление наших зданий будет само давать электроэнергию на бытовые нужды, а когда-нибудь оно вообще уступит место термоэлектрическим батареям, которые станут подавать теплый воздух зимой и холодный летом…

Творцом всех этих «чудес» является советский человек, преобразующий мир, — рабочий, колхозник, инженер, конструктор, технолог, ученый, — чей великий и творческий труд решает судьбы истории.

В свете новых огромных задач, стоящих перед нашим народом, в свете всех этих чудесных дел мы должны рассмотреть и задачи нашей литературы. Литература должна во всей полноте показывать всенародную борьбу за решение задач коммунистического строительства. Надо продолжать поиски типов, характеров, конфликтов, связанных с борьбой за технический прогресс, за развитие передовой науки в нашей стране, создавать правдивые и яркие образы наших славных современников, образы, глубоко раскрывающие богатый духовный мир наших людей, воплощающие их лучшие качества. Долг литераторов — воодушевлять рабочих, колхозников, инженеров, конструкторов, всех советских людей на новые трудовые подвиги, активно помогать победе нового, передового и со всей силой бичевать косное, отсталое, мешающее нашему движению вперед. Это — благородная задача, главная тема наших дней.

Литературная организация Южного Урала в большом долгу перед читателем. Наш литературный актив — это, в основном, те же рабочие, инженеры, технологи, агрономы, колхозники, которые с таким воодушевлением и подъемом трудятся на заводах, шахтах, на колхозных и совхозных полях.

Почему же у нас до сих пор не появились произведения достойные нашего великого народа, отражающие величественный труд металлургов, машиностроителей, шахтеров? Почему на Южном Урале — в краю, чья индустрия славится на весь мир, — нет пока талантливых произведений о рабочем классе?

Дело, конечно, не в том, что на Южном Урале нет способных прозаиков, поэтов, драматургов. Они, несомненно, есть. Но мало выявлять их. Надо сплотить литературные силы, настойчиво повышать уровень художественного мастерства, идейно воспитывать молодых писателей, смело развертывать в среде литературного актива принципиальную критику и самокритику, широко, откровенно, по-товарищески обсуждать насущные творческие воя росы.

Эту важную работу должны проводить прежде всего областное отделение Союза советских писателей, редколлегия альманаха «Южный Урал»; редакции газет — областных, городских, заводских. Пока и областное отделение ССП, и издательство, и редакции альманаха и газет ведут крайне недостаточную организаторскую, воспитательную работу среди литературного актива. Это — главный недостаток, сдерживающий рост писательских сил на Южном Урале.

Только устранив недостатки в постановке творческой, учебной, воспитательной работы в нашей литературной организации, мы сможем ликвидировать отставание.

У нас есть силы и возможности, чтобы создать полноценные, яркие произведения, отражающие героический труд, кипучую разностороннюю деятельность советского народа, и прежде всего, рабочего класса, и наш долг — создать такие произведения!

Мой жених Гоша Куликов уехал. Я сижу у окна и думаю о нашей любви. Давно уже убрали урожай. Днем я работаю в поле, а вечером учусь в школе.

Как жаль, что Гоши нет рядом со мной и я должна переживать. Мне до сих пор не дают покоя строчки из его письма: «…Жди! Мне лучше оставить тебя невестой, чем женой, одну… Я вернусь комбайнером!»

А вдруг он не приедет, или разлюбит? И я снова вспоминаю наши размолвки, обиды, ссоры.

Они начались со сватовства.

— Не будем торопиться, — сказал Гоша, набрасывая пиджак мне на плечи. Я кивнула, и мы сели у ворот нашей избы, на скамье под рябиной. Гоша — младше меня, но я его так любила в эту минуту за то, что он такой серьезный и взрослый, что в его словах «не будем торопиться» были ласка, и тревога, и уверенность.

— Лена! Мы с тобой очень молодые… — Гоша наклонил голову, взглянул на меня исподлобья, будто я была виновата в том, что мы оба очень молодые. — Твой отец, я знаю, не согласится, чтобы мы вдруг стали мужем и женой.

Я упрекнула его:

— Ты что, боишься? Раздумал идти?

— Тише, а то отец услышит!

Говорить мне больше не хотелось — и так было понятно, что мы здорово любим друг друга, что мы решили придти к моему отцу и сказать о своем решении пожениться.

Отец не любил Гошу — я это хорошо знала. Он всегда упоминал о нем при случае: «Так… ни парень, ни девка. Мальчишка! А что сирота — так это не в счет, и жалеть нечего. Все мы сироты — если одни».

Гоша работал помощником комбайнера, жил на квартире у родственников, и ничем таким не отличался, за что, по мнению моего отца, его можно было похвалить. В Гошином комбайне всегда случалось много поломок, и отцу, как механику МТС, это очень не нравилось.

«Опять твой-то орел…» — с усмешкой говорил мне отец, и это, очевидно, доставляло ему некоторое удовольствие. В одном отец был совершенно убежден — мой «орел» в женихи мне не годится.

В представлении отца мой муж должен быть «видным парнем», «солидным» человеком. У Гоши же солидности не было никакой, а было слабое здоровье, маленький рост, рыжие веснушки на носу и страсть к «сочинению стихов и поэм».

Отец знал об этой страсти. Гоша читал нам свои поэмы и всегда ждал, что скажет о них мой отец. Он вздыхал и грустно качал головой, будто хотел сказать, что писание стихов до добра не доведет. Гоша почему-то не обижался, а наоборот, чаще стал приходить к нам, читать свои длинные поэмы, и это мне очень нравилось.

Потом, когда поэмы кончились, Гоша перешел на разговоры о комбайнах, и под разными предлогами заходил к нам. А чтобы не было никаких подозрений, закрыв дверь, он успокоительно поднимал руку и говорил отцу: «Я строго официально!».

По вечерам он с отцом долго вел «строго официальные» разговоры, и я иной раз сомневалась: ко мне он ходит или к отцу.

Отец понимал хитрость Гоши, и, когда «мой орел» продолжительно прощался со мной, выразительно посматривая в мою сторону, отец заговорщицки кивал мне. Это означало, что я могу проводить Гошу. Мы с ним долго бродили по деревне и говорили только о нашей любви.

Ночи были летние, теплые и звездные, и мы всегда уходили с ним в поле, где росла зеленая рожь. Гоша вел меня под руку, прижимаясь ко мне щекой, бережно целовал меня и стеснялся. Это было так хорошо, что в эти минуты он мне казался самым солидным человеком на свете.

Отец невзлюбил Гошу из-за случая с комбайном. Как-то отец поведал Гоше свою мечту «о широком комбайне», который «с одного захода скашивал бы половину поля». Гоша рассмеялся, подумав, что отец шутит. Отец назвал его «балаболкой» и попросил не приходить к нам совсем.

После этого Гоша перестал к нам являться, и отец больше не говорил мне «твой орел».

Мы продолжали с Гошей дружить. Только после этой ссоры, он почему-то перестал писать свои поэмы и налег на книги о комбайне.

Я иногда виделась с Гошей и приходила к нему. Дома он или читал книгу, или занимался спортом — поднимал гири, чтоб «росла» мускулатура, или что-то писал… Вечером я заставала его за столом, на котором он обычно писал стихи. На столе всегда лежали комки сахара. «Это — фосфор, — говорил Гоша, — для головы полезно. Писатели все сахар едят!» — и угощал меня, будто я тоже собиралась писать поэмы.