Южный Урал, № 10 - Страница 4

…Предусмотреть рост производства важнейших видов продукции в 1955 году по сравнению с 1950 годом по чугуну 76 процентов, по стали на 62 процента, прокату — 64 процента, нефти — 85 процентов…

После каждой цифры Егор останавливается, прикидывает мысленно, довольно качает головой.

Жена Егора, занятая уборкой посуды, как будто и не слушает мужа. Но вот пошли хлопчатобумажные ткани…

— На 54 процента вырастет, — говорит Зина, сияя глазами.

— Скоро Витька наш знать будет, а ты все путаешь, — укоризненно замечает Егор, — 54 процента — это шерсть, а хлопчатобумажные — на 61 процент вырастут. Текстильщица!

— Верно, — смущается Зина.

Она умолкает, смотрит на розовое, такое милое, такое родное личико спящего сына и, чувствуя необычайный прилив нежности к нему, говорит:

— Послушай, Егор, это ведь скоро, через каких-нибудь два-три года увидим. А что же у нас в стране будет, когда наш Витенька вырастет! Ведь это ж… — у Зины даже захватывает дыхание. Только глаза ее светятся счастьем, да грудь высоко поднимается.

— Коммунизм будет! — после некоторого раздумья торжественно произносит Егор. Он смотрит на жену, на сына и неожиданно, что редко с ним бывает, улыбается. Улыбается радостно и тепло.

На четвертой доменной печи выпускали чугун. Мастер Василий Кононович Горностаев стоял на железном мостике литейной площадки и наблюдал за огненным потоком. Прошло почти двадцать лет, как он впервые увидел выдачу плавки, но эта чудесная картина никогда не тускнеет, а, наоборот, кажется ему всегда прекрасной и волнующей.

У летки бушует пламя. Тысячи ослепляющих звезд пляшут и мечутся, взвиваются в воздух и, падая на землю, моментально гаснут. Огненный ручей плавно течет по желобам, поворачивает то влево, то вправо и падает вниз, в многотонный чугуновозный ковш, стоящий на горячих путях.

Есть что-то веселое и радостное в этой живой картине. И не только потому, что все кругом озаряется ярким светом и пляшущие звезды напоминают праздничный фейерверк. Каждая новая плавка — это итог труда большого коллектива — горняков, коксовиков, доменщиков, энергетиков, труда напряженного, смелого, упорного, труда на себя, во имя Родины.

Горностаев любил наблюдать выпуск чугуна с железного мостика, потому что отсюда было видно все, что происходит и на литейной площадке, и на горячих путях. Он стоял озаренный светом расплавленного металла — невысокий, коренастый, с простым, ничем не примечательным лицом. Как и большинство мастеров, Горностаев был одет в короткую теплую суконную куртку и теплую шапку. На шапке, на лице, на куртке блестели кристаллики колошниковой пыли.

Выпуск шел к концу. Первый горновой — молодой, крепкий парень в широкой войлочной шляпе Александр Черевичный — все чаще поглядывал на мастера в ожидании, когда тот подаст знак закрывать летку. Как только Горностаев высоко поднял руку, Черевичный пошел к пульту управления электропушкой. Машина, приспособленная для закрытия летки, действительно чем-то напоминала пушку, но «стреляла» она огнеупорной массой. Черевичный нажал кнопку, и пушка начала плавно поворачиваться в направлении летки. В течение нескольких секунд машина как бы боролась с бушующим пламенем, вырывавшимся из горна, потом раздалось глухое урчание, и пламя было побеждено…

Горностаев пошел в будку газовщиков посмотреть на показания контрольно-измерительных приборов. По дороге он встретил газовщика своей бригады Синицина.

— Василий Кононович, к телефону просят

— Кто?

— Гоманков из партбюро.

В будке газовщиков было тихо, светло и чисто. Горели лампы дневного света, на приборах то вспыхивали, то гасли разноцветные сигнальные огни, пощелкивали приборы. Секретарь партбюро Гоманков сообщил мастеру, что после окончания смены состоится заседание и просил придти.

В небольшой комнате партийного бюро Горностаев застал Гоманкова и начальника цеха Борисова. Секретарь партбюро сидел за столом и внимательно слушал начальника цеха. Борисов, облокотившись на стол, уверенно, быстро что-то чертил на листке бумаги и объяснял чертеж.

— Не помешал? — спросил Горностаев.

— Садись и слушай… Тут Александр Филиппович интересную вещь рассказывает…

Борисов говорил медленно, часто ставил вопросы и сам на них отвечал. Горностаев взглянул на бумажку — это была хорошо знакомая ему схема доменной печи: шахта, колошник, загрузочные устройства.

— Так вот, — говорил Борисов, — что же означает работа доменной печи на высоком давлении газов под колошником?

Он помедлил несколько и, не ответив на заданный вопрос, продолжал:

— Мы сейчас даем воздух в печь под давлением в 1,4 атмосферы, и под колошником образуется давление газов, равное 0,15 атмосферы. А что, если мы будем вдувать воздух под давлением 1,8 атмосферы, а на колошнике сделаем приспособление, которое противодействовало бы свободному выходу газов в атмосферу? Давление под колошником должно повыситься до 0,7 атмосферы…

Гоманков и Горностаев внимательно слушали. Борисов говорил так, словно он не рассказывал, а рассуждал вслух. На губах у него блуждала улыбка, и казалось, что в темных глазах горели веселые огоньки. Но секретарь партбюро и мастер давно уже привыкли и к манере Борисова, и к его улыбке. Улыбается, ну и пусть себе улыбается, если человеку нравится, а вот вопрос он поднимает большой и рассказывает убедительно, твердо.

— Что же это может нам практически дать? Допустим, что удалось уменьшить перепад давления… Значит, движение газов будет замедлено и тем больше тепла они отдадут шихте — расход кокса на тонну чугуна уменьшится; технологический процесс будет протекать интенсивнее и, стало быть, мы получим больше чугуна. Уменьшится вынос колошниковой пыли — это очень важно. Вот, что такое высокое давление…

Горностаев уже ранее слышал, что в цехе готовится новшество, которое должно привести к значительному изменению режима работы домен. Разговоры о высоком давлении шли давно, но, видимо, только сейчас к этому вопросу начали подходить вплотную. Из короткого рассказа Борисова мастер понял, чего можно достигнуть в случае удачи. Но он еще не знал, что предстоит сделать и какие трудности встретятся доменщикам. Ему хотелось задать Борисову несколько вопросов, но уже начали подходить другие коммунисты, и пора было начинать заседание. Здесь были и старые мастера, которые задували первые доменные печи Магнитки, — Лычак, Шаталин, Овсянников, и молодой инженер Милевский, и газовщик партгруппорг Иванов.

Расселись у стола, покрытого кумачовой скатертью, закурили, начали обсуждать события прошедшей смены. Комната заполнилась дымом, специфическим запахом, напоминающим запах горелого железа. Сразу завладели схемой, начерченной Борисовым.

— Александр Филиппович что-то опять готовит, — улыбаясь, заметил мастер Алексей Шатилин. — Как год начинается, так начальник цеха преподносит подарочек…

— Обязательно, — ответил Борисов.

— Это не плохо, — вмешался в разговор Лычак, — а то у нас кое-кто живет по пословице: в старых сапогах покойнее ходить… Так что же за подарочек?

Гоманков встал — высокий, стройный. Заговорил тихо, спокойно.

— У нас на повестке дня один вопрос: о работе доменных печей на новом режиме, слово имеет начальник цеха…

Борисов говорил не спеша, как бы обдумывая и взвешивая каждое слово. План на новый год доменному цеху дали напряженный, коэффициенты установили жесткие, высокие, достигнутые в прошлом году лучшими печами. Чтобы выполнить новое задание, надо упорно искать и находить новые резервы производства. Одним из таких резервов и была работа печи на повышенном давлении газа под колошником. Решено начать с печи № 6…

Шатилин, мастер шестой печи, улыбнулся, и черные глаза его радостно загорелись.

— Значит, мы именинники?

— Не горюй, Алексей, — сказал мастер Овсянников, — как начнешь валиться — всеми печами подопрем…

Поднялся смех. Гоманков постучал карандашом по графину.