Южный Урал, № 1 - Страница 49

Мать притянула Ваню к себе и сказала:

— Ишь, глазищи-то! И чего ты ими в жизни высмотреть собираешься? В трудное ты время растёшь, сынок. В семь-то лет тебе бы играть побольше надо бы, да конфеты есть. Ну, ничего! Побьём немца, вернётся папа домой с фронта и заживём, как полагается. — И, вздохнув, добавила: — Только когда же добьём, окаянного?!

— Скоро добьём, — успокоил дядя Серёжа и, схватив племянника за нос, весело спросил его: — Добьём, а?

Ваня вскрикнул и отодвинулся от дяди. — Добьём! — уверенно повторил дядя Серело. — У немцев был один такой отчаянный враль — Мюнхаузеном прозывался, так вот, он уверял, что однажды лису поймал и до тех пор её палкой лупцевал, пока она из собственной шкуры не вылезла. Вылезет и немец из своей фашистской шкуры, как пить дать, вылезет!

Ваня от восторга засмеялся:

— Ну, а потом, что будет?

— А потом мы из неё чучело набьём, навечно, чтобы люди смотрели на фашизм да плевались.

— Дядя, а какой он — фашизм?

— А вот такой, — возьмёт он тебя, да и повесит вниз головой. И виси, знай!

— А зачем он повесит?

— А затем, что нрав у него такой дикий. Он всех бы повесил, только бы ему жилось хорошо.

Темно было для мальчика — отчего же всё-таки был такой фашизм, но твёрдо решил, что такого бить надо.

Ваня большей частью дома был один. Мать и дядя Серёжа целый день находились на работе. Приходя домой, Ваня мыл посуду, мёл пол мокрым веником и отправлялся на двор играть с мальчишками в войну. К вечеру усталый и голодный приходил домой и садился греться на отопительную батарею. Сидеть на чугунных рёбрах было больно, но зато от них поднималось по телу приятное тепло.

В последние дни ворвались в чувства и мысли Вани удивительные люди: огромные, широкоплечие, с бородами лопатой, в блестящих железных одеждах, с огромными мечами, точь-в-точь такими же, как деревянный у Васьки Померанцева, ученика 4-го класса. Сидели эти огромные люди на широких толстоногих конях, завешанных, как сетью, сбруей. Гривы у этих лошадей были такими же длинными, как волосы у Ваниной матери, когда она их расчёсывала.

— Богатыри, — важно сообщил второклассник Мишка, раскрыв перед товарищами большую яркую книгу. Мишка уверял и даже давал честное пионерское слово, что Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович на самом деле были. Илья Муромец — самый главный богатырь и, как есть, крестьянский сын. В доказательство Мишка стал читать былину. Слушая его чтение, Ваня будто сам видел как это случилось, что после тридцатитрёхлетней сидячей жизни, слез с печи Илья и пошёл по земле богатырствовать во славу Родины. После этого, вот уже который день, сидя на батарее, Ваня мысленно уходил с Ильёй Муромцем на битву с погаными, крушил их направо и налево, стоял в задумчивости перед тремя дорогами, сбивал с дерева Соловья-разбойника. Илья хлопал Ваню рукою по плечу и говорил: «Храбрый воин Ваня, по отечеству Никифорович, будь мне молодшим братом наречённым». Ваня соглашался и смотрел вдаль, высматривая ворога, с которым можно было бы помериться силой богатырской.

Однажды вечером Ваня спросил:

— Мам, скажи, а богатырь Илья Муромец был?

— Отчего ему не быть, — отвечала мать, — русский народ всегда был богат богатырями.

— Вот бы мне стать таким богатырём, — вслух мечтал Ваня, — поехал бы я к папке на войну, да как начал бы немцев бить.

Мать усмехнулась и посоветовала:

— А ты расти скорее, да здоровее, вот и будешь богатырём.

— Да, я расту, — со вздохом сообщил мальчик, — только медленно очень. Я на стенке отметины делаю. Вот за десять дней на один сантиметр только вырос.

Мать засмеялась:

— Ого! Нет, ты так быстро не расти, а то через полгода совсем вылезешь из одежонки. А новую где взять? Помедли с ростом до окончания войны.

— Мам, а сейчас есть богатыри?

— А как же! Нынче, смотри, на немца весь народ поднялся. Он и есть, народ-то, богатырь.

Ваня хотел представить этот народ-богатырь, но кроме бороды, да широкой груди Ильи ничего не приходило в голову. Так и остался Илья Муромец самым главным богатырём в представлении Вани. Поэтому, когда пришёл дядя Серёжа, вылез из своего тесного ватника и освободил от ушанки свою белую от седины голову, Ваня сразу же обратился к нему со своими соображениями:

— Дядя Серёжа, вот бы на войну Илью Муромца пустить. Вот бы он побил немцев.

Дядя Серёжа погладил по своей голове рукою, точно приглаживая волосы, и серьёзно ответил:

— Илью? Нет, брат, Илья нынче не подойдёт. Куда ж ему с мечом против автомата? Теперь его самый паршивый немчишка застрелит.

— А он броню оденет, вот и не застрелит, — не соглашался Ваня.

— Тогда они его из пушки, — доказывал дядя.

— А он ещё толще броню оденет, чтобы и пушка не взяла, — не сдавался Ваня.

— Ну, тогда Илья этот как раз твой папка, — сделал вывод дядя Серёжа. — Он храбрый и сидит за нашей крепкой уральской бронёй в танке. Папка твой и есть богатырь.

Ваня, поражённый таким сообщением, онемев, смотрел на дядю Серёжу. И, хотя по фотографии, отец не имел широченной груди и лицо у него было узкое, длинное, без усов и бороды, но Ваня всегда был уверен, что отец его самый храбрый и сильный воин.

— Ну, что так смотришь? Думаешь, вру? У тебя и мать богатырша.

Мать, наливая в тарелки суп, усмехнулась: «Будет, будет тебе сбивать с толку мальчишку. Нашёл богатыршу». Ваня посмотрел на мать, худощавую женщину с неторопливыми движениями. Увидел такие знакомые и милые руки, усталое лицо, вспомнил её вечерние прерывистые вздохи и вдруг обиделся:

— Ну, тебя, — сдвинув брови сказал он дяде Серёже, — и ничего ты не понимаешь, и ничего я тебе говорить не буду.

— Вот, получай, — засмеялась мать, — очень уж ты наврал. Садись, Сергей, обедать.

— Я вру? — возмутился дядя Серёжа. — Я вру? Эх, ты, матушка, ты моя дорогая. Ты, Ваня, матери не верь. Ты не гляди, что она такая худущая. Чтоб немца бить не надо грудь как наковальню иметь. Кто чем силён. Алёша-то Попович тоже богатырь, а он чем брал, а? Ну, скажи, чем брал? — наседал дядя на Ваню. — Силой, да? То-то и оно, что нет! Хитростью он брал, вот чем. А у матери твоей руки длинные, отсюда немцев достаёт, вот что! — Яростно взмахнув ложкой, он погрузил её в суп и вдруг перешёл на мирный тон.

— Там, Маша, у двери мешочек. Вытряхни его. Премия тебе, к вечеру в цехе давали, так я захватил.

— Мне? Так почему же мне самой не дали?

— А они не нашли тебя на месте. Может ты вышла по надобности.

— Ты не хитри, — пригрозила мать Вани.

— А я не тебе, — сердито повысил голос дядя Серёжа, — я Ване принёс и всё тут!

Ваня после дядиных доказательств о богатырстве матери, притих и украдкой посматривал на мать. Иногда ему казалось, что руки её начинали вытягиваться. Ваня замирал, мать делала знакомые движения, и руки становились снова обыкновенными.

«Она скрывает от меня, — думал Ваня. — Когда же она до немцев достаёт? Конечно, ночью, — решил он. — Всякое колдовство делается ночью».

Ложась в постель, Ваня решил не спать, пока не увидит, как мать будет вытягивать руки. Полуприкрыв глаза веками, он следил за ней. Сначала всё шло обычно и не интересно: мать перетирала посуду, что-то починяла, откусывая нитку зубами, вздыхала. Но, вот она гладко причесала волосы, взглянула в зеркало, долго растирала лицо ладонями, снова посмотрела в зеркало, попробовала улыбнуться, а затем взяла со столика фотокарточку мужа и долго смотрела на неё. Потом порывисто встала и подошла к окну. Между комнатой и улицей на стёклах была непроходимая чаща удивительно красивых, серебряных деревьев. Мать протянула руку и открыла форточку, мороз задышал в комнату седыми клубами пара. Они спускались всё ниже и ниже и превратились в молочный водопад, тающий почти у самого пола. А в верхней части форточного отверстия появился кусочек тёмно-синего неба с яркой лучистой звездой. Мать вытянула навстречу ей руки и что-то зашептала. Ваня широко раскрыл глаза и даже привстал с постели. Он явственно увидел, как тонкие руки матери вдруг вытянулись и ладони пропали где-то далеко-далеко у самой звезды. И вдруг он услышал, как мать прошептала: «Ах ты, Никишка, мальчишка-глупышка».