Южный Урал, № 1 - Страница 34

— Давай сюда!

Мы с Андрюшей не знали, в чём дело, но Павлик, конечно, сразу понял. Он побледнел и тихо проговорил:

— Тебе же не нужно, дедушка…

— Давай сюда, я тебе сказал: — старик нетерпеливо стукнул палкой. — Сколько лет «куликовскому знаку», знаешь? Опозорить меня хочешь?

Тут, конечно, и мы догадались, о чём разговор идёт.

— Дедушка, мы ведь брака не делаем. Дедушка!..

Я глядел на Павлика и видел, что у него из глаз вот-вот брызнут слёзы. Мне тоже было не по себе, да и Андрюша переминался с ноги на ногу. Очень жалко нам было расставаться с таким великолепным клеймом.

В это время внимание Куликова привлекла одна деталь — мы точили её несколько смен и закончили накануне. Это был многозаходный червячный винт. Поставив палку, старик взял его в руки и, кажется, забыл о нашем существовании. Прищурив глаз, он долго глядел на профиль винта, потом подсчитал заходы.

— Семь заходов! Вот это — работа! Высшего разряда работа! — глаза старика восхищённо искрились, он вертел деталь в руках и вдруг на торце винта увидел… «куликовский знак».

Он хмыкнул и улыбнулся. Улыбка была чуть заметная, но мы разглядели её и…

Короче говоря, с этой минуты разговаривать со Степаном Емельяновичем стало значительно легче. Мы все осмелели и, как теперь говорят, «взяли его в окружение». Мы наперебой рассказывали ему, что точим детали для Магнитки, показали красный флажок на своём станке, доказывали, что «куликовский знак» нам дозарезу нужен, позвали контрольного мастера, старого приятеля Куликова, который подтвердил, что действительно делать брак не наша специальность и что мы — «ребята ничего, доверить можно»…

В общем, после этого разговора «куликовский знак» остался у нас, а Степан Емельянович стал появляться в цехе чуть не каждый день. Придёт — и в первую очередь к контрольному мастеру, справиться, не сделали ли мы брака? Отдать-то нам свой «куликовский знак» он отдал, но всё-таки сомневался, должно быть. Так было с месяц, а потом, если и приходил к контрольному мастеру, то по другим делам — уверовал, старик!

А для нас он вроде шефа стал. Вокруг станка ходит, слушает, чертёж посмотрит, резцы проверит. Посоветует, как деталь покрепче зажать, как резец от песка уберечь. Иногда пошутит:

— Вот и моего труда долька, хоть самая маленькая, в Магнитку вложена будет.

С помощью старика наш станок самым лучшим в пролёте стал. Много деталей получила Магнитка с маркой «КС». Магнитостроевский флажок от нас «уходить» перестал — будто на вечное хранение забрали его, так что в пролёте пришлось узаконить ещё один…

Решив, что К. кончил свой рассказ, кто-то спросил:

— Алексей Петрович, а где же эти ваши, товарищи сейчас?

— Павлик Куликов — начальник того самого цеха, где мы работали втроём. Стасюк — остался токарем. У него и наша «марка КС», так мы договорились — кто дольше всех на станке проработает, тому ей и владеть.

Улыбнувшись, К. добавил:

— Может быть, всей этой истории и рассказывать не стоило бы, да вряд ли она и вспомнилась бы мне сейчас, но вот какое обстоятельство: совсем недавно, с месяц назад, я встретил деталь с «куликовским знаком». Во время ремонта одной из машин понадобилось проверить размеры шестерни, чертёж которой в архиве был испорчен. Деталь принесли мне. И вот, осматривая её, я увидел знакомые буквы. Они наполовину стёрлись, но это, несомненно, была наша марка, «марка КС». Трудно передать, какое чувство охватило меня, сколько мыслей мгновенно пронеслось в голове… Во всяком случае, мне было хорошо, чортовски хорошо в эту минуту!..

К. снова улыбнулся. Несколько минул мы сидели молча, каждый думал о своём, далёком, которое может вот так неожиданно встретиться на пути и обрадовать, если оно было хорошим, это далёкое.

г. Магнитогорск.

Над станком белеет табличка, на ней чёткими буквами выведено:

Далее следуют официальные сведения:

У стайка стоит невысокий паренёк в засаленной чёрной спецовке, раскрытый ворот которой обнажает белую, по-детски нежную грудь.

Вид у паренька серьёзный и несколько угрюмый.

Он — «срывщик».

Не раз Павел Гущин слышал на собраниях о том, что невыполняющие нормы тянут цех назад, срывают работу коллектива. А Павел не выполнял норму. В день нужно было делать шестьдесят деталей, а Гущин точил сорок — пятьдесят штук. И всё. Больше не получалось.

Это было очень неприятно, но что будешь делать, если больше не получается?

Однажды Павел не выдержал:

— Товарищ мастер! Почему это так? Вроде, стараюсь по-настоящему, а не выходит. Что я, никудышный, что ли?

У Павла Гущина было честное сердце молодого советского парня. Полтора года назад он покинул село в далёкой Костромской области и стал за станок на заводе-гиганте. Перед ним открывалась большая интересная жизнь, наполненная замечательными делами. Так семнадцатилетнему рабочему-юноше рисовалось будущее.

Но какие могут быть замечательные дела, если даже норму, обычную норму, он не может выполнить? Перспектива серела, обволакивалась во всё более и более мрачные тона.

Из-за станка, чуть возвышаясь над ним, Павлик смотрел на мастера.

Разные люди бывают на свете. Гущину попался, очевидно, не совсем знающий и настойчивый мастер.

Он посмотрел на Павлика. Заметил булавку, скалывающую полы спецовки, военную фуражку со смешно изогнутым вверх твёрдым козырьком и большие рабочие ботинки. Но больше он ничего не заметил.

— Это почему «никудышный»?.. — протянул мастер. — Никудышный тут не причем. Работать нужно.!

— Так я ж работаю! — воскликнул Павлик.

— Значит, лучше надо!

— Не получается! — Павлик волновался и тёр грязной ладонью почему-то чесавшийся нос, оставляя на нём и на щеке следы масла.

Мастер подумал и предложил:

— Давай, увеличим обороты!

На повышенных оборотах очень быстро садился резец, и поверхность детали получалась нечистая.

— Не выходит, — недовольно буркнул мастер, переключая станок на прежнюю скорость.

— Давай уж так нажимать, авось получится, — отделался он общей фразой. И ушёл.

«Нужно было б всё же придумать что-нибудь, чтоб помочь Гущину», — подумал было мастер, чувствуя угрызения совести, но тут же нашёл внешне убедительное, оправдывающее возражение: — «Не могу ж я оставить участок и полдня тратить на один кронштейн».

Разные люди бывают. И разные обстоятельства. Он ушёл, этот не совсем настойчивый и инициативный мастер. А Павлик остался. Он попрежнему не выполнял норму и числился отстающим.

А у проходных ворот висел лозунг:

На него лучше было не смотреть, на этот лозунг, ибо что может быть хуже незаслуженной обиды. И ещё висел лозунг:

Павлик только горько усмехался: «Где уж там, довоенные… Сегодняшних не осилю никак».

И ещё над проходной висел портрет сухощавого человека с удлинённым осмысленным лицом, высоким лбом и широкими, спокойно глядевшими глазами. Внизу была надпись:

Павлик слышал об Иванове. Знал, что он технолог, но из другого цеха, знал, что он что-то сделал или изобрёл что-то хорошее. Вот и всё, что он знал об Иванове.

Зато Владимир Брага — двадцатидвухлетний комсомолец, нормировщик того же цеха, где работал Павлик, — знал об Иванове всё. И то, что он сделал, и значение сделанного им.