Юрий Долгорукий. Мифический князь - Страница 6

Княгиня на разные лады пробовала свое имя:

– Е-ле-на… Ел-ена…

Служанка Жданка рассмеялась:

– Олена!

– А?

– Оленой звать можно.

– Ол-ена… Нет, Ел-ена! Так лучше.

– Это уж как князь тебя звать будет, его слово главное.

Но князю было все равно, он и не запомнил, как крестили жену.

Утром служанки зачем-то притащили большую бадью и налили в нее воды. От воды шел пар, и та была явно горячей!

– Вымыться надо…

– Что?

– Вымыться. Здесь.

– Зачем, я смою жир!

Хорошо, что Жданка знала привычки, доходчиво объяснила:

– Здесь никто жиром не мажется.

– А как же защищаться от холода?

– Теплую одежду наденешь, меха дадут.

Сначала было совсем непривычно, но потом понравилось. Кожа после мытья стала тонкая-тонкая, почти прозрачная. Олена даже испугалась, что порвется.

– Нет, не порвется. На Руси моются каждую седмицу и перед праздниками обязательно. А еще перед важными делами… или чтоб не простыть… – рассказывала, вытирая свою хозяйку, Жданка. – Только не так, не в доме, а в бане.

Тонкая рубашка приятно прилегала к телу, за ней последовало еще несколько одежд, обувь и головной убор, укрывший волосы так, чтобы ни один черный волосок не выглядывал.

Когда молодую жену обрядили, как положено, одна из ходивших за ней боярынь удовлетворенно кивнула:

– Ну вот, теперь на человека похожа, а то была, как чучело огородное.

– Что она сказала? – тихонько шепнула княгиня Жданке.

Та усмехнулась:

– Сказала, что ты красивая в этом наряде. Нужно учить русский язык.

– Учи меня.

Княгиня и правда была хороша, только своей степняцкой красотой – красиво очерченные, словно чуть припухшие губы, гладкая, чуть желтоватая кожа, большие миндалевидные глаза…

Она не видела, как, выйдя из горницы, где купали и обряжали молодую княгиню, та же боярыня плюнула в сердцах:

– И что за обычай взяли – на половчанках жениться?! Точно своих красавиц на Руси мало! Была бы белая лебедушка, и телом справная, и чтоб румянец во всю щеку да синева в глазах, да такая, чтоб бедром качнула, проплываючи… А это что? Ни тебе рожи, ни тела, один срам и волосья черные.

Если честно, то с боярыней были согласны и остальные женщины тоже. Чернавка-княгиня им совсем не понравилась, даже когда переодели. Напротив, белая рубаха и жемчужное ожерелье на шее оттенили смуглую кожу, а височные кольца – черные глаза.

Женщины сочувствовали молодому князю из-за внешности его супруги, но, конечно, старались вида не подавать, все же сноху нашел Владимир Мономах, а Переяславльского князя уважали.

Наконец, пришло время отправляться в далекий путь. Двух князей – старшего и младшего, юную княгиню и княжича сопровождала немалая дружина, все же ехать предстояло глухими лесами, Ростово-Суздальская земля лежала пока почти отдельно от Южной Руси. Это со временем будут и дороги прямоезжие, и трактиры на дорогах, а тогда не было ничегошеньки, и деревень по пути тоже.

Мономах даже не сразу решил, каким путем добираться – через Чернигов и Курск, а потом Рязань или по Днепру через Смоленск до волоков на Вазузу и Волгу, а там уж до Ярославля и Ростова. Заезжать ни в Чернигов, поменявший его когда-то на Олега Святославича, ни в Курск или Рязань не хотелось…

Хлопоты и сборы ни долгими, ни шумными не были, сказывалось, что ехали мужчины, из женщин только юная княгиня со своими служанками, но та пока не хозяйка, что скажут, то и делала.

В Киеве еще только занималось морозное утро, когда на княжьем дворе уже зазвучали голоса, холопы принялись запрягать коней, тащили к возам то, что не было уложено с вечера, укладывали, увязывали последнюю кладь. Дорога обозу Переяславльского князя предстояла дальняя, потому забыть ничего нельзя. Наконец, на крыльцо вышел и сам Мономах – посмотреть, как собрались. Оглядел укладку, что-то спросил, в чем-то распорядился.

Отслужили молебен, истово прося удачи в долгом пути, разобрались по возкам и саням, еще раз перекликнулись, и вот Мономах, троекратно расцеловавшись с двоюродным братом, Великим князем Святополком Изяславичем, вскочил в седло, махнул рукой:

– Трогай!

Обоз с княжеским стягом впереди и длинным обозом позади (нашлось что везти и сыну в Смоленск, и в сам Ростов для Гюрги) тронулся в путь, вытягиваясь по улицам к спуску на лед Днепра. К тому времени погода подпортилась, небо нахмурилось и начал падать сначала легкий снежок, но бывалые люди уже знали, что скоро залепит сильнее.

И вот наконец золотые купола Софии остались позади, кони резво неслись вперед. Пока резво, еще не устали лошади, не замерзли всадники и седоки в санях и возках. Даже Андрей, глядя на отца и старшего брата, тоже ехал верхом. Мономах понимал, что мальчик долго не выдержит, место в возке было, но решил пока дать ему возможность почувствовать себя взрослым, двигались медленно, объясняя это тем, что жену Гюрги и остальных женок может растрясти.

Если честно, то верхом хотела ехать и сама юная княгиня, она даже не поняла, почему ей-то нельзя? Но спорить не стала, уселась в теплый возок, укуталась в шубу, укрылась волчьей полостью и дремала, потому как сквозь затянутое оконце возка ничего не было видно.

Даже страшно устав и набив себе седалище, Андрей отказывался тоже уйти в теплый возок. Пришлось садиться в сани всем троим – князю и сыновьям.

До Смоленска зимник по Днепру наезжен, добрались легко, хотя морозец не давал просто стоять. Постепенно устали и люди, и кони. Сначала удавалось становиться на ночевки в деревнях и даже городах, но после Смоленска это уже трудно. По берегам стоял сплошной лес, деревни – редко. Но как проехали волоки и река стала чуть пошире, на берегах снова появились признаки жилья.

Мономах кивал на прилепившиеся к берегу избушки:

– Смотри, Гюрги, это уже твои владения. Это твои смерды…

От увиденного настроение могло испортиться у кого угодно, юный князь недовольно хмурился. Однажды отец вдруг предложил:

– Хочешь глянуть, как живут-то?

Гюрги кивнул, сам не зная зачем. Хорошо, что они поехали в деревню только с отцом, не считая трех дружинников. Окончательно разболевшийся Андрей просто спал в санях, укрытый волчьей полостью с головой, а звать супругу Гюрги и в голову не пришло.

В деревеньке из десятка худых избушек сразу и не поняли, что за гости пожаловали. Гюрги оглядывался почти неприязненно, на душе кошки скребли. И это владения, это княжество?! Избы одна хуже другой, да половина и не изб вовсе, а попросту землянок, крыши прямо от земли торчат. Все крыто соломой, ни о каких храмах и речи нет. Бедно, если не сказать – нище. Мелькнула мысль: хорошо, что этого не видят старшие братья, вот Вячеслав небось посмеялся бы!

Еще хуже оказалось в избенке, куда они вошли. Князь Владимир выбрал самую крепкую, но и в ней так воняло, что Гюрги даже шарахнулся к выходу. В полутемной избе за жердяной перегородкой явно зимовали вместе со своими хозяевами и свинья с поросятами, и овцы, и куры… Гюрги подумалось, что только лошади и не хватает. Ну, еще коровы. Непонятно, то ли живность вместе с людьми, то ли люди при ней, изба и хлев заодно. Топилось по-черному, дрова к их приходу давно прогорели, потому в избенке было совсем темно.

Один из дружинников прикрикнул на хозяина, тот засуетился, подбросил в очаг дровишек, а сидевшая на лавке старуха с трудом поднялась и стала пристраивать в светец лучину. И все равно было темно и холодно, страшно воняло, нищета производила гнетущее впечатление.

Живность, в первую очередь куры быстро почувствовали, что от убогого очага потянуло теплом, заквохтали.

Мужик все вглядывался в нежданных гостей, пытаясь понять, кого это черт принес. Что уж там понял, неизвестно, только повел рукой, приглашая сесть, и извинился, что угостить нечем, потому как сами с утра только поболтиху и ели, а к обеду вовсе ничего не осталось.

Мономах нахмурился:

– А детей чем кормить будешь?