Юные годы - Страница 52

— Да, сэр, — промямлил я, — обещаю вам…

Нет, не годился я для таких излияний, но я уверен, что он понял меня. Он живо поднялся и стал отбирать для меня книги с полок.

Дедушка помог мне отнести их домой. Я был между небом и землей и шел как по воздуху.

Глава 8

В начале июня произошло событие, весьма обыденное само по себе, но сыгравшее мне на руку, а потому я счел его вмешательством свыше, прямым ответом на те просьбы, которыми я бомбардировал небесный престол.

Однажды, вскоре после того, как в комнате Джейсона было принято знаменательное решение, я вернулся из своего утреннего «рейса с пирожками» и обнаружил дома Адама, у которого, видно, вошло в привычку приезжать спозаранку. Он сидел за завтраком, свежий и гладко выбритый, и беседовал с папой и мамой. Прибыл он в спальном вагоне первого класса на ночном экспрессе прямо из Лондона — Адам всегда путешествовал с комфортом, когда его путевые расходы оплачивала компания. Хотя дела и требовали присутствия Адама на севере, в Уинтоне, обосновался он все-таки в Лондоне: он был теперь представителем страховой компании «Каледония» на юге Англии.

Эта перемена места не принесла ему повышения жалования, но Адам утверждал, что он получил новую должность благодаря своей деловой сметке и что это, безусловно, еще один шаг на пути к великим свершениям. Жил он теперь в гостинице на Хэнгер-хилле в Илинге.

Я принялся за завтрак, состоявший из каши с пахтаньем, а Адам, поздоровавшись со мной в своей обычной сердечной манере, возобновил прерванный разговор.

— Да, мама, я думаю, что тебе интересно будет посмотреть дом.

— Какой дом, дорогой? — спросила мама.

Адам улыбнулся:

— Ну, тот самый, что я купил…

— Ты купил дом? — спросил папа с живейшим, чуть ли не профессиональным интересом члена Ливенфордского строительного общества, куда, по правде говоря, были вложены все его сбережения, которые он ценою таких усилий откладывал. — Где же это?

— На Бейсуотерской дороге, — небрежно заметил Адам. — Превосходное место с видом на парк. И дом тоже превосходный: оштукатуренный, кремового цвета, семиэтажный, с лестницей красного дерева, мраморным двориком — очень благородный, и к тому же участок, на котором он стоит, переходит вместе с ним в мою собственность. Но это, видимо, вас не интересует.

— Ну что ты, дорогой, — еле выдохнула мама. — Такая удивительная новость.

Адам рассмеялся и протянул чашку, чтобы ему налили еще чаю.

— Ну, так вот, я уже давно поглядывал на этот дом — я каждый день проходил мимо него по пути в контору. На нем целых полгода висела дощечка: «Продается», — но однажды утром я увидел поверх этой надписи другую: «Продажа с аукциона на будущей неделе». Ага, подумал я, это должно быть интересно! Ведь с тех пор, как я перебрался на юг, я все время подыскивал себе подходящую недвижимость. Итак, в следующий понедельник я зашел на аукцион. Обычная картина: комната, обшитая красивыми деревянными панелями, уйма джентльменов в цилиндрах. На аукционисте тоже был цилиндр. — Адам с улыбкой посмотрел на стоявшую перед ним яичницу с беконом. — Объявив о том, что дом стоит шесть тысяч — а дом между прочим этого стоит, — он открыл аукцион и, поглядывая на меня, назвал для начала три тысячи фунтов. Стали набавлять — больше, больше, цилиндры тягались друг с другом вовсю, пока цена не дошла до пяти тысяч пятисот фунтов. Тут надбавки прекратились, и, прождав довольно долго, аукционист стукнул молотком. И дом достался самому новенькому из цилиндров. Я все это время сидел позади и помалкивал — только посмеивался про себя над тем, как они пытались втянуть меня в игру. Но, видите ли, я навел справки. И узнал, что дом этот заложен в банке за две тысячи фунтов и что банк грозится отказать в праве выкупа его. На следующий же день я получил письмо от новенького цилиндра: он предлагал уступить мне свою собственность за четыре тысячи фунтов. Я бросил письмо в корзину для бумаг. Тогда…

И Адам шаг за шагом провел нас по весьма извилистому пути, которым он всего неделю назад, не торопясь, добрался до цели, став полновластным хозяином этого великолепного особняка за тысячу девятьсот фунтов чистоганом.

— Господи, боже мой! — ахнула мама, зачарованная и в то же время испуганная: хотя сделка и очень удачна, но сумма, заплаченная за дом, представлялась ей поистине колоссальной, ужасающей — ведь на это ушли почти все сбережения Адама за последние десять лет. — Ты, конечно, перехитрил их всех… в том числе и лондонцев. Но что ты будешь делать теперь с этим домом, мой дорогой? Жить в нем?

— Ну что ты, мама. — Адам снисходительно отнесся к этому до смешного наивному предположению. — В своем нынешнем состоянии дом этот — весьма обременительная обуза. Я решил переделать его. Я превращу его в восемь отдельных квартир, которые буду сдавать по цене от семидесяти до ста пятидесяти фунтов. Я подсчитал, что выручу на этом чистых шестьсот фунтов после уплаты налогов и жалованья сторожу. Получается примерно двадцать процентов прибыли. Не так дурно для начала, ведь я впервые затеваю предприятие на собственный страх и риск.

Папа слушал его с напряженным вниманием. Он облизал губы и заметил:

— Двадцать процентов. А Строительное общество платит мне только три.

Адам небрежно улыбнулся.

— Частное предприятие платит более высокие дивиденды. Конечно, переоборудование дома потребует денег. Быть может, еще фунтов девятьсот. Просто не знаю, откуда их брать. Уж очень не хочется вводить в дело кого попало.

Лоб у папы слегка покраснел. Он всегда относился к Адаму с уважением, но не без легкого недоверия — недоверия осторожного человека к сложным финансовым операциям. Но этот дом, солидно отделанный красным деревом и мрамором, да еще сказочный доход, — нет, ему положительно трудно было говорить.

— Добротное кирпичное здание всегда мне казалось делом стоящим. Жаль, что я не могу посмотреть на этот дом вместе с тобой, Адам.

— А, собственно, почему бы тебе и не посмотреть на него… это не такое уж невыполнимое желание. — Адам немного помолчал. — И почему бы тебе с мамой не провести у меня недельки две этим летом? А если потребуется, то и целый месяц: и удовольствие получите, и дело сделаем. Я могу поместить вас в Илинге. Должны же вы когда-нибудь отдохнуть.

— Ох, Адам! — воскликнула мама и даже всплеснула руками, услышав это столь долгожданное приглашение.

Последовали длительные переговоры: папа, отличавшийся необычайной осторожностью, никогда не принимал решений второпях. Однако до отъезда Адама все было согласовано. И у меня сердце подпрыгнуло от радости: значит, они уедут, и я буду полностью предоставлен сам себе на время последней стадии подготовки и экзаменов. Нет, более счастливое стечение обстоятельств просто трудно придумать.

Дни бежали за днями, и вот однажды, когда я занимался у себя в комнате, до меня вдруг донесся необычный звук. Я несколько минут пытался понять, что это такое, и, наконец, догадался, что это поет мама, — приглушенно, конечно, и фальшиво, но все-таки поет. Папин парадный костюм висел отутюженный и готовый к укладке, рядом стояли два саквояжа, столь тщательно вытертых, что они блестели, как зеркало. Маме каким-то чудом удалось купить в маленькой лавочке мисс Добби, торговавшей «остатками», кусок темно-коричневого вуаля, и она на скорую руку «смастерила» себе летнее платье. Но больше всего возиться ей пришлось с мехом — облезлой горжеткой, которую она носила по крайней мере четверть столетия и тем не менее весной с неизменной гордостью вытаскивала из нафталина. Мамин мех! Какому животному он обязан своим происхождением, этого никто бы не мог сказать; я же, когда смотрел на него, неизменно видел перед собой несчастную кошку, раздавленную огромным грузом, вроде того, под которым погиб несчастный Сэмюел Лекки. Мама посадила свой мех на новую подкладку из вуаля, оставшегося от платья, и слегка перекроила горжетку, чтобы она не казалась такой старомодной. Я видел, как она проветривала эту горжетку в садике за домом на веревке, перетряхивала ее, дула на мех, чтобы поднять жалкий ворс… Ведь мама пять лет не отдыхала.