Юность Маши Строговой - Страница 52

...Через несколько дней Пелагея Федотовна уезжала. Маша уже встала и, закутавшись в халатик, бродила по комнатам. Она всюду следовала за тетей Полей, словно боялась остаться одна со своими воспоминаниями.

- Если бы не привязалась к мальчишкам, бросила бы все и уехала с вами во Владимировку.

- А привязалась - и не уедешь! - засмеялась Пелагея Федотовна. - И не уйдешь никуда. Никакими золотыми горами теперь тебя из школы не выманишь. У тебя, Маша, начало хорошее.

- Но, тетя Поля, я не вижу конца.

- И не увидишь. Нет в нашей работе конца. Забрался на одну горку глядишь, а впереди еще выше гора. Промахи свои знаешь?

- Иногда.

Но, конечно, не все свои промахи знала Маша и не догадывалась о многих из них, и много впереди ждало дней, когда, сраженная неудачей, она будет мучиться неверием в себя, терзаться сомнениями и, стиснув зубы, решит начинать все сначала.

И не скоро Маша узнает, что каждый такой трудный день - один маленький шаг вперед.

Тетя Поля уехала. Маша не дождалась, когда врач выпишет ее на работу. Не только тоска гнала ее из дому: она заскучала о шестиклассниках.

Весна. Потоки воды журчат на мостовой, осел рыхлый снег, безумствуют воробьи, звенит капель.

А юность кончилась. В этот ли шумный мартовский день или раньше? С грустным недоумением слушала Маша журчание воды. Столкнула в ручей комок снега. Струи подхватили его, закружили, и снег растаял.

- Выздоровела! - кричали шестиклассники. - Мария Кирилловна выздоровела!

Они выбежали в коридор встретить Марию Кирилловну и так кричали и топали, что, если бы поблизости случился завуч, наверно, им пришлось бы постоять в наказание часок у дверей учительской после уроков.

Портрет Бочарова висел на стене. "Здравствуй, друг!" - мысленно сказала Маша.

Ребята так долго усаживались, переговаривались, толкали друг друга локтями, что Маша встревожилась. Они любили учительницу, но кулаки их были устроены так, что то и дело вступали в действие.

"Нет, так не годится", - с беспокойством подумала Маша.

Она вызвала Петю Сапронова отвечать урок. Мальчик с толстыми губами и мелкими, как стружки, колечками волос вышел к столу. Из кармана у него торчала свернутая в трубку тетрадь. Наверно, Сапронов написал за это время сто стихов, но с грамматикой был не в ладах.

- Я все понимаю, - невинно сказал Сапронов. - Я только не могу запомнить формулировки.

Он удивился, когда ему поставили двойку. Он был разочарован.

"Не за то ли они меня любят, - думала Маша, - что я слишком к ним снисходительна?" На минутку она смешалась. Она окинула взглядом класс и сразу увидела Володю Горчакова, который что-то шептал на ухо Вите Шмелеву, и Звягинцева, который читал под партой книгу, и другого мальчика, отвернувшегося в задумчивости к окну. Маша знала теперь, что такое внимание класса. Шестиклассники с искренним восхищением встретили учительницу, а потом занялись своими делами, потому что привыкли на ее уроках слушать только тогда, когда им было интересно.

"Скоро кончится год, - думала Маша, - а до сих пор почти каждый день я обо что-нибудь да споткнусь".

Она сидела в учительской на диванчике.

Она была еще очень слаба: хотелось сидеть и не двигаться. Все были с ней ласковы.

Людмила Васильевна, подсев к Маше, спросила:

- О чем разгрустилась, Машенька?

- Трудно было с ребятами, - призналась Маша и рассказала о сегодняшнем шумном и, в сущности, пропавшем уроке. - Уж не во вред ли им то, что я их люблю и они меня полюбили? - Она сама ответила на свой вопрос: - Не дам обернуться во вред.

Жаль, что кончились уроки. Так и побежала бы в класс!

Новые мысли и мечты волновали ее.

- Не буду унывать. Столько уж узнала трудностей, наверно, и эта не последняя. Не стоит падать духом.

- Не стоит, - согласилась седая учительница. - И трудность не последняя, и побед впереди немало. А мальчишек приберите к рукам. Они вас тогда еще больше полюбят...

Март расшумелся водой. Мутная река неслась мимо решетки школьного дворика. Над весенним потоком стояли два друга: Витя Шмелев и Володя Горчаков.

- Здравствуйте, Мария Кирилловна! - сказал Витя Шмелев, хотя только что видел ее на уроке.

Она постояла с ними, послушала, о чем толкуют мальчики. Горчаков решил стать капитаном дальнего плавания. Не так давно он хотел быть зенитчиком. А еще раньше торчал часами на перекрестках, восхищаясь милицейским жезлом, властным остановить движение улицы. И не так давно они враждовали с Витей Шмелевым.

- Витька соглашается боцманом, - рассказывал Горчаков. - Не трусишь, Шмель? Кругосветное - это тебе не по Москве-реке на водном трамвайчике. В тропике Рака как сплошные ливни ударят, исстегают до костей. До смерти запарывают! А то есть широты, где вечные штормы. Четырнадцать баллов.

- Ты привык к школе, Витя? - спросила Мария Кирилловна.

Он вспомнил историю со звукозаписью на пластинках и сконфуженно издал неопределенный звук носом.

Кончается год. Что она сделала за год? Мало? Да, мало. И так много, что, сколько бы ни было впереди зим и весен, первый год будет помниться до конца жизни.

Маша запомнит, как однажды, угадав тоску по дружбе маленького Вити Шмелева, подсказала: смотри, вокруг много товарищей.

Запомнит пионерский сбор, когда вместе с ней в класс вошел русский парень Сергей Бочаров и в ребячьих сердцах пробудилась благородная жажда подвига.

Запомнит то хорошее согласие в классе, какое в нем наступало, когда она приходила к ребятам, полная широких, светлых дум о людях, жизни, борьбе, о прочитанной книге, о Родине, любимой во все ее тяжкие и счастливые дни.

Этот год был началом труда.

Не очень-то благоразумно разгуливать целый день по улицам сразу после болезни. Маша не заметила, как оказалась на площади Пушкина. Было людно. Возле памятника девочки, прыгая, крутили веревку, косички бились у них по плечам. Та скамья была занята. Маша посмотрела издали и пошла домой.

Громко стуча деревянными подошвами, на лестницу вбегала девчушка в синем берете и стеганом ватнике, подпоясанном ремешком. Пряди соломенных волос падали из-под берета на лоб. Девчушка встряхивала на ходу головой, чтобы волосы не лезли в глаза, и так торопилась, словно хотела в один миг обежать все этажи и вырваться поскорее на улицу.

- Постойте, эй! Погодите! - позвала она Машу; приподняв колено, поставила на него толстую сумку, выхватила письмо, бросила Маше и понеслась выше - звонить и стучать кулаком в двери.

Она возвращалась назад, а Маша стояла на том же месте с конвертом в руке.

- Что же вы не читаете? Боязно? - спросила девочка, прислонив сумку к перилам, чтобы отдохнуть от тяжести. - И-и, сколько я насмотрелась с этими письмами! Ну, читайте. Я подожду.

Она говорила таким тоном, словно знала: то страшное, что Маша могла прочитать, не таким будет страшным, если девочка-почтальон в синем берете постоит рядом с ней. Должно быть, это было действительно так, потому что Маша заспешила, неловко разорвала конверт и, едва прочитав первую фразу, покачнувшись, прислонилась к стене; листок в ее руках задрожал. Девочка вытянула шею и заглянула в письмо: "Маша! Родная моя!"

- Ну, если жив, так я побегу, - сказала она и застучала деревяшками по лестнице.

"Маша! Родная моя! До сих пор не пойму, как ты могла узнать о том, что со мной произошло. Я не давал твоего адреса никому из товарищей и ничего не говорил о тебе. Кто же мог сообщить? Но не буду понапрасну гадать, я хочу, чтобы ты поскорее узнала: все кончилось, я опять со своими. Сегодня вечером наш полковник вылетает в Москву. Он обещал, что тут же опустит письмо. Ты его получишь послезавтра. В этот день буду думать о тебе каждый миг.

Люблю тебя, Маша! Целую твои глаза, твои чудесные косы. Маша, милый мой друг, как я жестоко заблуждался! Прости мне мою слепоту. Знаю, простила. Мне кажется сейчас - я выпрямился на всю жизнь. Наконец-то мы с тобой вместе, хотя с каждым днем и часом нас разделяет все больше километров, потому что мы идем вперед с невероятной быстротой, и, когда войдем в Берлин, это будет так далеко от тебя и так близко! Трудно поверить, что совсем недавно я стоял на краю могилы.