Юность Лагардера - Страница 8

Рене де Лагардер и его супруга нимало не усомнились в искренности и правдивости своего родственника и, горестно вздохнув, остались дома.

Несколько месяцев спустя Сюзон Бернар, горничная и наперсница Дории, вынуждена была посреди ночи вскочить с постели, натянуть на себя юбку, накинуть на плечи платок и сунуть ноги в туфли: кто-то изо всех сил колотил в ворота, выкрикивая страшные слова:

— Именем короля!

Сюзон высекла огонь, зажгла свечу и, прикрыв ее рукою, отворила окованную железом дверь. У ворот стоял незнакомый дворянин, а к кольцу, вделанному в ограду, привязан был взмыленный конь.

— Простите, сударыня, — произнес он, — что мне пришлось потревожить сон столь обворожительной особы… Право же, я не виноват! У меня поручение от его сиятельства графа д'Аркашона.

Упомянутый граф д'Аркашон был губернатором Беарна — всесильным наместником Людовика XIV в По.

Сюзон присела в кокетливом реверансе, показав красивые маленькие ножки, обласкала гонца взглядом и провела в помещение, которое служило — как это часто бывает в деревенских усадьбах — и кухней, и столовой.

— Мне неизвестно, сударыня, — сказал посланец, — из-за чего господин губернатор изволил в столь поздний час направить меня сюда. Дело, должно быть, величайшей важности… — И он достал запечатанный пакет: — Передайте это господину де Лагардеру. Мне было велено дождаться ответа.

Шум разбудил не только горничную, но и Дорию с Рене. Молодой человек тотчас же поднялся, натянул сапоги и схватился за шпагу.

Постучав, в спальню вошла Сюзон со свечой. При свете ее супруги прочли послание — десяток строк, собственноручно писанных графом д'Аркашоном. Губернатор просил господина де Лагардера незамедлительно явиться в По для разговора о деле, имеющем до него прямое касательство.

Войны не было, тяжб Лагардер ни с кем не вел, явных врагов не имел… Супруги недоумевали: зачем это Рене понадобился губернатору?

И вдруг Дория, озаренная страшной догадкой, побледнев, воскликнула:

— Отец умер!

— С какой бы стати тогда господин д'Аркашон вызывал меня в По? Смерть твоего отца совершенно не касается нашего губернатора, да и как он мог узнать о ней? — возразил муж.

Но Дория со слезами на глазах повторила:

— Говорю тебе — отец умер!

Рене де Лагардер привык действовать быстро и решительно. Он повернулся к Сюзон:

— Вот что, голубушка, скажи курьеру господина д'Аркашона, что я сию же минуту еду с ним, да распорядись накормить его, покуда я собираюсь. А ради меня никого не буди: я и сам управлюсь.

Через полчаса господин де Фоваз (так звали гонца) и Рене де Лагардер в морозном тумане, наползавшем с окрестных гор, уже неслись вскачь по дороге в По. Господин де Фоваз и рад был бы удовлетворить законное любопытство своего спутника, однако ему самому было мало что известно.

— Граф послал меня к вам с этим письмом, — объяснял он, — после того как получил с нарочным пакет из Версаля. Я как раз был тогда в его кабинете. По всей вероятности, вести добрые: наш славный губернатор вовсю улыбался, когда писал вам, а он, сами знаете, на улыбки не щедр…

Франциск-Карл-Генрих Гонзага, герцог Гвасталльский, был при смерти…

Яд Медичи медленно, но верно довершил свое страшное дело. Умирающий сохранял здравый рассудок, но жизненные Силы покидали его исхудавшее тело.

Незавидной была доля властителей минувших веков. Рабы своего жребия, они все время были на виду и обречены были вечно скрывать свои чувства; даже умирали они на публике. Герцог Гвасталльский не стал исключением из общего правила…

Исповедавшись, его светлость повелел широко распахнуть двери просторной опочивальни, где он готовился отдать Богу свою безгрешную душу.

Все давно ожидали этой минуты.

В раззолоченных гостиных, в прихожих, в коридорах толпились люди.

Первыми к умирающему рука об руку вошли Карл-Фердинанд IV и прекрасная даже в своем горе Винчента.

За ними на предписанном этикетом расстоянии следовали приближенные обоих герцогов, придворные дамы покойной герцогини Гвасталльской и Винченты и прежние фрейлины Дории. Затем настал черед младших офицеров, городского подесты[13], судей, нотариусов и именитых горожан.

Отдельно шествовали священнослужители.

Наконец позволили войти простолюдинам. Многим из них не хватило места в комнате, и они опускались на колени на лестницах и в коридорах — и даже на площади перед палаццо истово молилась толпа горожан. Печальный звон доносился с Гвасталльских колоколен…

Герцог сидел на ложе под балдахином, украшенным белыми перьями; оно находилось на возвышении, покрытом темно-красным бархатом. Спокойный ясный взор государя был устремлен на собравшихся.

Винчента подошла к отцу, преклонила колени и прижалась лбом к его руке. Рядом стоял ее супруг. Этот отъявленный притворщик прекрасно изображал приличествующую минуте скорбь, но мысли его были далеко — там, где находился сейчас юный негодяй де Пейроль.

Никто в опочивальне даже не заметил отсутствия Антуана; все, затаив дыхание, ждали последних слов умирающего герцога.

Наконец государь заговорил:

— Верноподданные мои, я всегда вас любил и уношу эту любовь с собой. Тот, кто наследует мой титул, тоже будет любить вас… Мой выбор верен… Я знаю: это человек отважный и благородный… Итак, вы не останетесь без отца и покровителя… — Он замолчал, с трудом переводя дыхание.

Сердце Карла-Фердинанда бешено колотилось; он вытянул шею и впился глазами в тестя, ожидая, что тот назовет сейчас имя нового властителя Гвасталлы. Однако смерть, завладев своей жертвой, уже облачала ее в ледяные доспехи. Герцог из последних сил попытался еще что-то добавить — но смог лишь еле слышно прохрипеть:

— Жена… жена скажет!

И голова его упала на подушку. Все было кончено.

Церемониймейстер сделал шаг к усопшему, но Винчента безмолвно остановила его, закрыла отцу глаза и запечатлела на его челе прощальный поцелуй.

Из уст в уста передавалась горестная весть, и у всех она вызывала искренние слезы. При этом толковали и о последних словах государя: «Жена скажет!»

Что бы это значило? — гадали люди. Каким образом покойная герцогиня может сообщить волю того, с кем она ныне встретилась в царстве теней?

Однако недолго эта загадка занимала умы горожан. Вскоре всех облетела иная, поразительная и тревожная новость:

— Городские ворота заперты… Никого не впускают и не выпускают…

Разнесся и совсем уж невероятный слух:

— Неподалеку от городских стен стоят лагерем уланы!

Слух этот, однако, подтвердился. Едва герцог испустил дух, во дворце невесть откуда появились солдаты с пиками и мушкетами, которые заняли кордегардию[14], оружейную и даже приемные.

Герцог Мантуанский — невозмутимый, разве что чуть побледневший — по-прежнему стоял рядом с рыдающей Винчентой на месте, подобающем родственнику.

А Антуан де Пейроль действовал.

В богатой одежде и хорошо вооруженный, он разъезжал повсюду с четверкой все тех же своих телохранителей и отдавал приказы заполонившему город войску. Никто не ведет себя наглее вчерашнего нищего! Антуан не считал нужным отвечать ни на какие вопросы. Он расставлял своих людей, не удостаивая взглядом ни простых горожан, ни даже дворян, пытавшихся у него хоть что-то выведать.

Но вот, гарцуя во дворе герцогского палаццо и любуясь шестью только что доставленными пушками, Антуан заметил направлявшегося к нему городского подесту второе после герцога лицо в стране, которому впредь до воцарения нового государя принадлежала по закону вся власть в Гвасталле.

— Послушайте, — сказал он, подойдя ближе, — кажется, вы командуете этими воинами?

Антуан снизошел до ответа:

— Да, они подчиняются мне.

— Чьим же именем вы отдаете приказы?