Юность Бабы-Яги - Страница 99

И, поскольку у Саши с Аленой все было заранее слажено, отношения определены, то Саша и проснулся утром, совершенно не понимая, где находится, на огромной постели под балдахином и наткнулся левой рукой на чье-то голое тело, лежащее рядом. Он выпил столько, а пиво до такой степени завершило разгром организма, что память напрочь отказывалась воссоздать события предыдущей ночи, и Шурец никак не мог врубиться – кто это с ним рядом лежит. Он решил проверить, но сначала надо было выпить пива, без этого не слушалось ничего: ни руки, ни ноги, ни, тем более, голова, неспособная не только к простейшему анализу, но даже к принятию полноценных глотков. Саша нашарил на тумбочке справа, к счастью, открытую и ополовиненную бутылку «Баварского». Втолкнув в себя несколько глотков, Саша оказался в силах открыть следующую бутылку и залпом выпить. После чего полежал неподвижно с минуту и почувствовал, что жизнь возвращается. Затем он залез рукой под соседнее одеяло и, легонько касаясь, провел ею вдоль по спящему телу.

– Женщина, – с облегчением констатировал он. Потом перегнулся через нее и посмотрел на лицо. – Красивая, – с еще большим облегчением убедился Шурец. Потом напрягся и вспомнил имя: – Алена! – произнес он вслух уже радостно.

Алена проснулась от того, что подумала: ее кто-то зовет, но кто – понять было выше ее сил. Ей тоже было плоховато, но все-таки не так, как Саше. Она повернулась и узнала.

– Саша, – отозвалась Алена, с трудом разлепляя вспухшие губы, и потянулась к нему теплым, стройным и мягким телом.

Посталкогольная утренняя эрекция вновь бросила Сашу в открытые и готовые на все объятия Алены, после чего она, пытаясь в свою очередь освежить пивом изнемогший организм, сказала:

– А сейчас у тебя лучше получилось, чем ночью.

– Еще бы, – сказал Шурец, откупоривая новую бутылку пива. – Я же пьяный был… В хлам. Какая уж тут любовь…

– Кстати о любви… – выпив и помолчав, задумчиво произнесла бывшая секретарша, а ныне гетера сутенера Капитанского. – Ты мне о ней всю ночь говорил. И сказал, что женишься на мне, когда в Москву вернемся. Ты женишься? Или как? Или так будем?

– Ой, водка все, виски…

– Ах вот как! – приподнявшись на локте начинала Алена семейную ссору. – Значит, это у нас с тобой все по пьянке вышло, так?

– Ну зачем ты, – попытался разрядить ситуацию уже веселый Шурец. – Ты же знаешь, что ты мне с самого начала понравилась.

– А жениться, жениться будешь? – тоже повеселела Алена и полезла на него сверху.

– Ну там посмотрим… – томно сказал поэт, вновь входя в Алену, – конечно… что же… вполне возможно…

Но пока она ритмично извивалась над ним, будто танцуя, Саша увидел у нее на животе татуировку – красный с зеленью дракон, длинный хвост которого уходил в паховую область. И когда они переменили позу, он подумал, что женитьба на такой, повидавшей виды девушке была бы с его стороны шагом опрометчивым. Но что, мол, тешить похоть в Москве время от времени, да еще, как он надеялся, бесплатно, или, как говорят музыканты, на шару – почему бы и нет. Каламбур лабухов «девочка на шару», родившийся из названия известной картины Пикассо, вспомнился ему очень кстати. И Шурец с неистовой силой, вновь и вновь продолжал бить красного дракона своим животом, пока Алена не застонала от глубокого удовлетворения, которое доставил ей поэт сегодняшним похмельным утром.

Бармен и одновременно хозяин заведения Бард был влюбленным, мстительным и практичным. Все три качества соединились в его реакции на нижайшую просьбу Лены взять ее обратно на работу. Виолетта стояла рядом и просьбу поддерживала. Бард, искоса поглядывая на нее, читал Лене грубую и унизительную нотацию. Что-то Лена понимала сама, что-то, но не все, чтобы совсем не огорчить, Вета ей переводила. Лена, как провинившаяся школьница, понуро стояла молча, лишь изредка поднимая на Барда страдальческие и виноватые глаза. Завершая нотацию, Бард сказал:

– О’кей. Первый и последний раз я тебя прощаю. Завтра приступишь к работе. Но!.. – повысил он вдруг голос и будто выстрелил в Лену этим своим «но». Затем продолжил для Виолетты совершенно неожиданно, – но ты должна для меня кое-что сделать. Сейчас же, в моем кабинете наверху.

И мстительно глянул на Виолетту: понимает ли она, о чем речь?.. Она поняла, но удивилась. Эта реакция была единственной, но совсем не той, которую хотел бы видеть влюбленный человек, долгое время безуспешно ищущий взаимности. Ход был мальчишеским и глупым. Слабый отблеск ревности или хотя бы досады на ее лице желал бы видеть Бард, но увидел лишь удивление и, может, ему это только показалось, насмешку.

Ему не показалось, насмешка была. Бард ведь выбрал для Лены вполне мужское и вполне похабное наказание – сексуальную компенсацию за многодневный прогул. Понятное дело – назло Вете, так как Лена была ему в принципе и даром не нужна, но это «назло» своей цели не достигло. Что же касается Лены, то, конечно, можно было бы сказать, опираясь на предыдущие эпизоды ее жизни в Бельгии, что ей тут фатально не везло с мужчинами, но только не в данном случае. Выбранное для нее Бардом наказание было для нее скорее удовольствием. Поэтому она, притворно вздохнув и успев посмотреть на Вету с нескромным превосходством, но одновременно и как бы извиняясь, с лицемерной неохотой побрела за барменом искупать свою вину.

Место бармена занял на время один из двух его помощников, а Вета села за стойку и заказала себе апельсиновый фрэш. Извиняющийся взгляд подруги, которую демонстративно предпочел Вете этот дурак Бард, только развеселил ее.

«И впрямь дурак, – подумала Виолетта, – неужели он действительно считает, что такой бестолковый и беспомощный жест в ее сторону может подтолкнуть к решению побыстрее выйти за него замуж. Ну дурак! Не понимает, что все наоборот. Теперь уж точно не выйдет! Даже в самом крайнем случае, даже если уж совсем ничего не получится с миллионером, даже если все рухнет и она уступит, то все равно не ему, придурку бельгийскому, недоумку из бара».

Однако в этом баре еще работать и работать. Лене – завтра, а ей-то – сегодня, уже через час, и Вета отставила в сторону недопитый сок, чтобы потом можно было с клиентом выпить больше, и попросила кофе, крепкий и без сахара.

Хотелось есть. Вообще на этой работе есть хотелось все время, но в баре хостесс не кормили, а на воле, вне бара деньги все же надо было на всякий случай экономить и по возможности откладывать. Поэтому чаще всего в пищу употреблялось традиционное «соте», по полтора доллара за порцию. Белая булка, внутри зелень и маленький кусочек сыра – вот что такое «соте», наиболее частая еда. Но бывало иногда, что в меню вносилось премиленькое разнообразие.

Один раз живший рядом с ними на том же этаже марокканец предложил поехать к его брату в марокканский ресторан, чтобы хорошенько накормить полуголодных девушек. Ему, видно, жалко их стало, соседки и вправду имели далеко не цветущий вид. Это своевременное приглашение последовало примерно через неделю после того, как Лена вновь приступила к трудовой деятельности. Она теперь вела себя смирно и дисциплинированно. Раз в два дня Бард с идиотской методичностью приказывал ей подняться в кабинет. В первый раз было бесплатно, а потом за дополнительные услуги он Лене немного, но все-таки приплачивал. У клиентов Лена по-прежнему была, что называется – не нарасхват, а скромная и не лишенная приятности работа по совместительству даже радовала. Лена жаловалась подруге на математическую точность расписания, лишенную всякой человечности, и на полное отсутствие чувств у этого самца – бармена. Ну что это такое, пришли, брюки спустил, резинку надел, ей немедленно снять только то, что внизу, и три варианта: по понедельникам на столе, по средам – на диване, по пятницам – стоя и опираясь на стол. Неизменно! Романтики – ни малейшей! Все молча, ни слова не скажет, не погладит, не улыбнется даже, паскудник! Одна механика: раз-два, раз-два… Даже не вздохнет, не застонет никогда, когда завершает акт. Финишировал, застегнул брюки, молча подождал, пока Лена оденется, пропустил вперед, запер кабинет и так же, ни слова не говоря, вернулся с ней в зал.