Юнги - Страница 3

Гурька оформлял документы, проходил осмотр в военно-медицинской комиссии.

Ему очень хотелось повидаться с Николаем, рассказать о своем решении поехать учиться в школу юнгов. И он сделал бы это немедленно, да боялся выдать военную тайну.

Костюков, правда, ничего не сказал ему, можно ли говорить товарищам, что он, Гурька, едет в школу юнгов. Но раз место, где она находится, является военной тайной, то, может быть, вообще не следует ни с кем говорить об этом?

Уедет Гурька, и будет присылать Николаю письма, обратный адрес – полевая почта номер такой-то» Николай не будет знать, что и подумать. Скорее всего решит, что Гурька уехал к отцу на фронт. Писать в письмах о месте и подробностях службы не полагается. А Гурьку так и подмывало сходить к Николаю и поделиться с ним своей новостью. Когда его отправят в школу юнгов, в райкоме не говорили. Может, завтра же придется уезжать. Должен же он повидаться с другом перед отъездом. Кроме того, они с Николаем конструировали проекционный фонарь.

Вместе с различным домашним скарбом, который удалось извлечь из-под развалин, Гуръка собрал кое-что из своего имущества. Часть этого имущества была добыта, совместно с Николаем. Надо вернуть Николаю то, что принадлежало ему по праву, да заодно и все остальное подарить: все равно теперь Гурьке оно ни к чему.

Тетя Катя была на заводе. Дома остались только Гурька и первоклассник Горка.

Гурька принес из коридора свой ящик, уселся около него на полу и стал перебирать железки, вту-лочки, шарниры, кусочки жести.

Он сидел перед ящиком, выкладывал из нerо вещи на пол, предварительно осмотрев каждую из них, и снова вспоминал свой дом, мать, отца…

Вот лобзик. Отец купил его перед самой войной.

Как же это было?

…Отец пришел с работы и принес газету с таблицей выигрышного займа.

Он пошутил, обращаясь к матери:

– Ну, Аня, заказывай, что тебе купить?

– А ты не загадывай прежде времени, – сказала мать. – Выиграй сначала.

– Должен выиграть, желание у меня есть сегодня такое, – не переставал шутить отец.

Гурька, вертясь около стола, спросил:

– А мне, папа, купишь?

– Подожди. Вперед старших не суйся. А что тебе надо?

– Мне лобзик надо. Я рамки к портретам буду выпиливать.

– Лобзик? Дело хорошее. А ну, посмотрим на твое счастье…

И в самом деле, одна облигация выиграла двести пятьдесят рублей. Они тут же сходили с отцом в сберкассу, получили деньги, а потом зашли в магазин и купили лобзик и пилочки.

Гурька выпилил лобзиком несколько рамок и вставил в них фотографии.

Теперь с лобзиком надо прощаться. Не везти же его с собой. На военной службе с ним некогда будет возиться. И занятие это там было бы неподходящее. К тому же не было пилок. Купленные отцом поломались, а новых достать негде. Война. Пусть Николай пользуется Гурькиной добротой. Он ведь не едет в школу юнгов, и моряком ему не быть.

А вот этот будильник Гурька выпросил у матери, чтобы починить. Он испортился и долго стоял в буфете без дела. Отец и без будильника привык вставать на работу вовремя. Он все собирался унести его в мастерскую, но так и не собрался. А Гурька подойдет к буфету, возьмет будильник, тряхнет, и внутри затикают невидимые колесики. А через полчаса он опять останавливался. «Не может быть, – думал Гурька, – чтобы в нем произошла такая порча, что ее нельзя самому исправить».

Мать разрешила ему почистить будильник. Может, и не разрешила бы, да перед этим Гурька ловко починил примус и доказал, что в технике он кое-что понимает. Почистил Гурька будильник, а он вообще перестал ходить: сломалась пружина и погнулся маятник. Оценив Гурькину работу, отец сказал, что после нее отдавать будильник в мастерскую не стоит, дешевле обойдется новый купить.

…Гурька перекладывал одну вещь за другой, и на душе у него было очень грустно. И учиться в школе юнгов хочется, и расставаться с прошлым тяжело… Это было прощание не только с вещами, которые дороги Гурьке, а со всем – с городом, где он родился и прожил четырнадцать лет, с друзьями, с детством.

Гурька открыл коробочку. В ней лежала линза, раздобытая Николаем для проекционного фонаря. Всего таких линз требовалось две. Николай говорил, что знает, где можно купить вторую. Не успели…

Все оставалось Николаю: и старые, почерневшие, затупленные о железо ножницы, и кусочки белой жести, и пара подшипников от самоката, и панель от радиоприемника. Все он отдаст другу, чтобы помнил о нем, Гурьке.

Алевтина Сергеевна Лизунова, женщина болезненная, не терпела какого-либо шума в доме. А Николай и Гурька любили повозиться, помастерить что-нибудь. Поэтому они встречались у Захаровых или на улице.

У Лизуновых Гурька бывал редко. А если требовалось срочно встретиться с товарищем, он вызывал его каким-либо условным сигналом: свистнет или комочком земли бросит в окно. Алевтины Сергеевны он почему-то боялся и не любил ее.

Гурька сложил все обратно в ящик, сунул Горке ручку от радиоприемника, чтобы не остался в обиде, и отправился к товарищу.

Николай оказался дома один.

Сделав знак, чтобы Николай подождал минутку, Гурька сходил за оставленным в коридоре ящиком и, протянув его Николаю, сказал:

– Возьми.

– Что случилось? Тетя Катя не позволяет

держать у нее?

И тут Гурька подумал, что не смог бы объяснить товарищу свое решение оставить ему ящик, не выдавая военной тайны. Но тот своим вопросом подсказал ему выход.

– Да, понимаешь, бранится… И не так, чтобы очень бранится, а ребятишки у нее. Еще растащат.

– А я куда дену ящик? Увидит мама, скажет, чтобы сейчас же выбросил. Ты ведь знаешь, какая она у меня. Пальцы, скажет, порежешь, играть на скрипке не сможешь…

– Спрячь где-нибудь.

– Где?

Николай задумался, потом просветлел лицом и, подняв кверху палец, воскликнул:

– Эврика! Я его спрячу…

Он взял ящик и вышел куда-то. Вернувшись,спросил:

– А как же проекционный фонарь? Где мы будем делать его?

Гурьке снова пришлось вывертываться.

– Поживем, увидим… Что-нибудь придумаем.

– От отца ничего не слышно?

– Нет.

Помолчали. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, Гурька сказал:

– А я в школу юнгов уеду.

Сказал помимо воли, хотел бы вернуть свои слова обратно, но уже поздно.

Николай вытаращил глаза.

– Куда, куда? В какую шкоду? – Юнгов.

– Таких школ и нет вовсе.

– Есть!

– Да нет же!

– А я говорю, есть!

– Ну, а где эта школа?

– Военная тайна.

Николай засмеялся.

– Хо!… Военная тайна! Скажет тоже! Да знаешь ли ты, кто такой юнга?

– Знаю.

– А ну, скажи.

– Юнги – это моряки, которые на кораблях

плавают.

Николай сказал серьезно:

– Верно. Про юнгов я читал. Но юнги давно, еще до революции были. Тогда, по-моему, юнгов ни в каких школах не учили. Просто на корабль брали мальчика и называли его юнгой. А где ты узнал, что есть такая школа?

Гурька рассказал и про Костюкова, и про военно-медицинскую комиссию. Осматривали его именно военные врачи, а не гражданские. Гурька даже постарался обрисовать, какие это были врачи, как они выглядели внешне.

– Один такой, старый уже. Усы. Дока, видать. Покажи, говорит, Захаров, язык. Я ему язык вывернул, а он заглянул в рот, потом тут постукал, там послушал… Хорош, говорит. А другой, помоложе, в очках. Руки у него вот такие; как у тебя» Пальцы длинные и холодные-холодные!

Посадил меня на табуретку, велел положить ногу на ногу. Потом вот как по этому месту молоточком стукнет! Я – дрыг ногой! Но ничего, не сильно. Годен, значит, и по ногам.