Юнга (СИ) - Страница 8

— А учимся где? — поинтересовался на всякий случай Март.

— Здесь же, — с сочувственным видом поведал ему кореец.

Точно, тут же припомнил Веня. Мартемьян и его Витька сидят за одной партой.

— Где вы шлялись? — неласково встретил их у ворот дворник — отставной матрос Михалыч.

— Гуляли, Павел Михайлович, — немного заискивающим тоном сообщил ему Виктор.

— Ваше счастье, директора на месте нет. Не то бы прямиком в карцер направились, а будь моя воля, так и розог отведали! Ну-ка, олухи царя небесного, марш на кухню, — вам там поснедать оставили!

— Сейчас идем.

— Слышь, Вахрамеев, — вспомнил дворник. — Тебя какие-то ферты на автомобиле разыскивали. Я им велел, чтобы завтрева приезжали, когда господин Петрищев вернется.

— Какие еще ферты? — едва не поперхнулся от воспоминаний Март.

— Сказали, будто из адвокатской конторы «Бобров и сын», — отвечал, поглаживая роскошные седые усы бывший матрос. — Только, сдается мне, врут!

— Почему?

— Не видал я, что ли, крапивного семени? — пожал плечами дворник. — Вы ступайте-ступайте, неча тут…

Михалыч, припомнил Вениамин, был стариком невредным, просто любящим побухтеть и строгий морской порядок. Но если ему ко всем вежеством, то он сразу оттаивал и особо воспитанников, в отличие от прочих служителей, не притеснял.

Оставленная им на кухне еда, конечно же, давно остыла, но проголодавшиеся мальчишки в момент стрескали кашу с куском пшеничного хлеба и запили ее холодным и почти не сладким чаем.

— Добавки бы, — привычно поканючил Витька, но дежурная кухарка тетя Маша тут же его обломала.

— Радуйся, что это осталось, байстрюк! — уперев руки в боки, заявила она. — Еще бы немного и того бы не увидали.

Байстрюк означает незаконнорожденный, подумал Март, и в голове тут же вспомнилась невеселая история приятеля. Отцом его был русский чиновник при консульстве, а матерью — официальная наложница из местных. Законами королевства Чосон такое разрешалось, а русское начальство на шалости своих подопечных смотрело сквозь пальцы. При родах Витькина мать умерла, и сирота попал к ее родственникам, пока его не забрал отец.

Трудно сказать, что послужило тому причиной, поскольку признавать своего туземного отпрыска папаша не стал, но о кое-каком воспитании и образовании позаботился. Так Вичан и угодил в интернат, который по привычке именовали приютом.

Поев, подростки направились в дортуар[5], где стояли их кровати. Сирот у них на самом деле было немного. Большинство воспитанников имели родителей или близких родственников, к которым и отправлялись на летние каникулы. На месте оставались только такие, как Мартемьян с Виктором, и еще несколько подростков.

Богоугодное заведение, в котором они учились и жили, находилось неподалеку от города Чемульпо и формально относилось к русскому сеттльменту. Первоначально оно предназначалось для сирот, но затем сюда стали определять детей солдат и матросов с военной базы, а также мелких служащих и мастеровых. Обучали их по программе для земских школ, а показавшим наибольшие успехи по окончании семи классов предоставлялась возможность держать экзамен для поступления в старшие классы реального училища.

Помимо общеобразовательных дисциплин, учили их и ремеслу. Мальчишек столярному и слесарному делу, а немногочисленных девочек шитью и домоводству. Последнее обстоятельство Март вспомнил потому, что на входе в спальную залу их встретила Фимка.

Подобно Витьке она была плодом любви русского и кореянки, но, в отличие от него, законнорожденной. Впрочем, мать ее давно умерла, а отец поспешил жениться на переселенке откуда-то из-под Рязани, и в новой семье места для девочки не оказалось.

— Ну-ка быстро рассказывайте, где пропадали?! — безапелляционно потребовала она.

— Не твое дело, — огрызнулся Ким.

— Я и сама знаю, что на скале Байнунгсан, хотя господин директор вам запретил.

— Погоди-ка, — остановился все еще опирающийся на плечо приятеля Вахрамеев. — Так это ты, тем двоим, сказала, где меня искать?

— Кому тем? — попыталась прикинуться валенком Фимка.

— В одинаковых костюмах и кепках с наушниками. На автомобиле.

— Ну-да, — признала очевидное девушка. — Они же адвокаты!

— Дура ты, Хэин! — взорвался Витька, назвав от волнения ее чосонским именем.

— Что с вами случилось? — разглядела она, наконец, многочисленные ссадины на теле Марта.

— Вахрамеева из-за тебя чуть не убили! — выпалил парень, но, получив тычок в бок, тут же заткнулся.

— Как! — ахнула девчонка. — Надо немедленно сообщить воспитателям.

— Не надо никому сообщать! — попросил Веня, попытавшись сосредоточиться на ее голове.

Узкие глаза Фимки на мгновение расширились, как у героев манхвы[6], но потом так же резко сузились, после чего она высоко вздернула свой крохотный носик и с гордым видом удалилась, выпалив на прощание, — больно надо!

— Все зло от баб! — пробурчал ей вслед Март, радуясь про себя, что ментальное воздействие удалось, и голова при этом не заболела.

— Дура, — согласился с ним Виктор, после чего немного мечтательно добавил, — но красивая!

Однако его приятелю в этот момент было не до обсуждения внешности одноклассницы. Дело в том, что при входе в дортуар висело большое зеркало, в котором он наконец-таки увидел свое новое тело и едва не свалился в обморок.

Из трюмо на него смотрел он сам, только лет на пятнадцать моложе. Тот же рост, то же лицо, телосложение, в общем, все, как тогда, когда он впервые почувствовал в себе силу. А еще к нему вернулись все воспоминания Мартемьяна Вахрамеева. Точнее, почти все.

Как-то так получилось, что помнил он себя только с восьми лет, когда его вытащили из-под обломков дома, разбитого точным попаданием бомбы. Израненного, переломанного мальчишку спасли бойцы абордажной команды воздушного фрегата «Паллада» во главе с боцманматом Игнатом Вахрамеевым. Они же и доставили все еще пребывающего в бессознательно-оглушенном состоянии паренька на борт корабля. Там за него взялся корабельный целитель, сумевший залечить наиболее серьезные раны безымянного пациента, погрузив его затем в глубокий сон. Марик пришел в себя незадолго до прибытия на авиабазу.

— Просыпайся, малыш. — Лекарь легким касанием ко лбу мальчика пробудил его и со всей возможной мягкостью спросил, видя, что глаза юного пациента открылись и смотрят осмысленно. — Я исцелил самые тяжелые раны, остальное заживет вскоре само.

— Благодарю вас, господин доктор, — прошептал мальчик.

— Можешь обращаться ко мне по имени-отчеству, Александр Павлович.

— Хорошо.

— А тебя как зовут?

— Мартемьяном, Александр Павлович. — Несколько томительных мгновений он молчал, а потом растерянно добавил, — Больше ничего не помню.

— Что ж, такое случается. Ты пережил сильное сотрясение мозга. Все, что позволяет современная медицина и целительское искусство, я сделал. Теперь дело за натурой. Организм у тебя молодой и здоровый. Даст бог, все придет в норму.

— Александр Павлович, что будет со мной теперь?

— Через несколько минут мы прибываем на базу. Тебя разместят временно в лазарете.

Оставшееся время полета Марик завороженно смотрел в иллюминатор на облака и проплывающие далеко внизу поля и горы. Сколько ни старался, вспомнить он так ничего и не смог. В голове царила одна звенящая пустота.

Бонцманмат Вахрамеев принял большое участие в судьбе своего «крестника». После выписки Марика из больницы он добился у начальства, чтобы «спасенного малыша покуда разместили в нашей казарме». А через несколько дней смог отыскать для него место в приюте для сирот. Когда Марику выправляли новые документы, то записали на фамилию спасителя — Вахрамеевым, но оставили вовсе без отчества. Возраст определили примерно. Доктор предположил, что спасенному ребенку лет восемь. Потому в метрике значилось — 14 июля 1925 года.