Юнга на корабле корсара. В стране чудес - Страница 6

Господин де Клавалльян прогостил около месяца в семье Тернан, а затем уехал и увез с собой Вильгельма.

Прощание было очень трогательным, Виль горько плакал. Ведь он вступал в суровую, еще неведомую ему жизнь, которую он выбрал сам. Его сердце разрывалось от мысли оставить мать и сестру, но его решение было твердым. Он справился с последними волнениями, особенно когда сестра, утирая слезы, сказала ему:

– Виль, через пять лет ты будешь человеком. Тогда-то и наступит момент твоего приезда за нами. Не забывай этого.

– Никто этого не забудет, – сказал Жак, целуя в лоб девочку. – Не забудьте только вы этого, моя прелестная невеста. Я же сегодня постараюсь скорее уехать, чтобы сократить время расставания.

Жак нанял двух лошадей и проводника, с которым он должен был пройти до Мадраса.

Там они нашли трех пленных французов, из которых двое были старыми матросами. Их молодость прошла среди замечательных людей Франции, под начальством которых они служили.

Клавалльян предложил увезти их в отечество или, по крайней мере, до острова Бурбона. Такое предложение было принято с восторгом.

Они воспользовались отходом первого судна и взяли на нем пять мест, чтобы отправиться в Европу. Но нужно было пробыть несколько дней в английском городе. Жак Клавалльян был любим даже своими врагами. Всем хотелось видеть храброго лейтенанта – молодого корсара, который внушает ужас по всем морям.

Накануне отъезда, когда пять путешественников собирали свой скудный багаж, капитан судна явился в отель, где жили пассажиры, и спросил Жака де Клавалльяна.

Жак был крайне удивлен таким неожиданным визитом.

– Сударь, – сказал англичанин, – я вам возвращаю деньги, которые вы заплатили за проезд.

– Гм! – воскликнул Жак. – Что это значит?

– Это значит, что приехал из Европы курьер и заявил, что снова началась война между Англией и Францией, а поэтому я не могу выпустить вас из Индии, так как вы – наш пленник.

– Но, – отвечал Клавалльян, – мы были освобождены во время мира, нас не могут задерживать против нашей воли.

Капитан пожал плечами и сказал:

– Это не мое дело, обратитесь за разрешением к губернатору.

Маркиз побежал тотчас к лорду Блэквуду, который в то время командовал в Мадрасе. Его приняли с большой учтивостью.

– Господин маркиз, – сказал галантно губернатор, – слово «пленник» совершенно не имеет никакого значения. Вы свободны во всех ваших действиях на всем протяжении территории Индостана. Но вы не можете требовать от Англии, чтобы она дала в ваше распоряжение свои суда, чтобы вас отправить в такое место, где вашим первым делом будет поднять против нас оружие.

– Милорд, – отвечал Жак, – но ведь вы говорите, что я свободен? Если это так, то я действительно имею право покинуть английскую территорию и вы тогда будете иметь право погнаться за мной и взять меня в плен.

– Вы совершенно правы в вашем суждении. Но из дружбы к вам и чтобы избавить вас от гибели и от неприятности такого приключения, я предпочитаю оставить вас при себе. Бесполезно будет говорить, что мы сделаем все зависящее от нас, чтобы смягчить ваш плен. Я отдал приказ, чтобы вам приготовили помещение во дворце губернатора. Вы будете моим гостем и иметь место за обеденным столом. А леди Блэквуд будет очень рада видеть вас в своем салоне.

Клавалльян иронически поклонился своему собеседнику:

– Милорд, ваше предложение напоминает мне времена Людовика Шестнадцатого и Сюффрена. Мой отец, честный дворянин, также имел честь, несмотря на свое небольшое состояние, приютить у себя в доме шотландского полковника, взятого в плен в сражении при Уэссане. Я вижу теперь, что вы совершенно достойны старинной французской традиции, я вас хвалю за это. Но случалось ли вам когда-нибудь видеть, что можно приучить ласточку к клетке без того, чтобы она не стала ломать жердочки и не старалась бы освободиться из своего плена?

– Фи! – господин маркиз. – Неужели вы называете тюрьмой жилище губернатора Мадраса, а леди Блэквуд тюремщицей? Я ожидал большей любезности от французского рыцаря.

Клавалльян разразился громким смехом:

– Милорд, всегда выигрываешь с умным человеком. А я вполне сознаю, что сказал глупость. Однако успокойтесь, я постараюсь исправиться и заслужить ваше доверие.

Оба они расстались мирно, пожав друг другу руки.

Англичанин смеялся над уступчивостью француза, а француз уже составлял в голове план самого дерзкого бегства.

Маркиз вернулся в гостиницу, где ожидал его Виль в страшной тревоге.

– Дитя мое, – сказал он ему, – произошли крайне неожиданные вещи. Война началась снова, и капитан не соглашается перевезти нас во Францию, а поэтому нам придется пробыть некоторое время здесь.

Ребенок посмотрел на молодого человека взором, полным отчаяния.

В его глазах было видно, что эта новость была крайне ему неприятна, и он, казалось, разочаровывался в маркизе, так как до сих пор считал его самым непобедимым героем Франции, самым неистовым любителем побед, который всегда охотно предпочитает смерть рабству.

Все это Клавалльян ясно видел в светлых глазах Виля.

Он почувствовал унижение и оскорбление от мысли, что его любовь к независимости вовсе не так велика, как это казалось.

Но все же это был человек с сердцем, этот Жак де Клавалльян.

Он сказал себе, что если он действительно имел право, даже обязанность, насильно воспользоваться свободой, чтобы лучше служить своему отечеству, то в то же время он не имел права увлекать в свою полную приключениями жизнь одиннадцатилетнего ребенка, которого он почти увез из семьи и лишил вдову сына, на поддержку которого она рассчитывала.

Он начал говорить, подавляя в себе гордость и стараясь подавить дрожь в голосе:

– При таких обстоятельствах ты должен понять, что я не могу тебя держать при себе и забирать тебя от твоих близких. Поэтому я отвезу тебя к матери, и мы приведем наше намерение в исполнение тогда, когда наступит более благоприятное время. Думаю, что это будет скоро.

Он не мог более продолжать, волнение его становилось необычайно сильным. Две крупные слезы выкатились из глаз ребенка.

– О чем ты плачешь? – спросил маркиз.

Виль отвечал, едва сдерживая рыдание:

– Я вижу, что вы не хотите взять меня с собой. Если вы меня отвезете обратно к маме, то это значит, что вы уедете один и опять поступите на службу к Сюркуфу. Однако вы обещали взять меня с собой…

– Мой милый мальчик, – нежно возразил маркиз, – ты достаточно умен для того, чтобы понять, что я не могу впутывать тебя в свои приключения. Что возможно для мужчины, то невозможно для ребенка. Я вовсе не хочу быть причиной твоего несчастья.

– Знаете, – сказал ребенок, – я угадал ваше намерение. И в свою очередь заявляю вам, что я вовсе не хочу вернуться домой. Теперь мама уже принесла жертву, которая ей стоила так дорого. Я сгорю от стыда, если должен буду заявить Анне, что уступил вашим предложениям вернуться обратно домой и не выдержал первого испытания. Если же вы меня силой отвезете домой, то я убегу оттуда и сделаю один то, чего вы не хотели сделать для меня.

В чертах лица мальчика выразилась такая решимость, что Клавалльян не мог сдержать улыбки. Он дружески похлопал мальчика по плечу и сказал:

– Действительно, это твое призвание. Вооружайся мужеством и будь готов к пути по моему первому знаку. Нелегко будет выйти из-под надзора англичан! Но Индия велика, а за неимением судна мы найдем, быть может, малабарскую рыбачью лодку.

Глаза Виля заблестели, и он воскликнул:

– О! Подайте скорее этот знак! Я горю нетерпением показать вам, что у меня довольно мужества.

– Хорошо, мой мальчик, – заметил маркиз, – я нисколько в этом не сомневаюсь и скоро предоставлю тебе возможность доказать мужество.

Начиная с этого дня у молодого человека и у ребенка не возникало больше недоразумений – все стало ясным…

В то время как Жак обдумывал свой план, Вильгельм с другими десятью моряками, также посвященными в это дело, брали уроки гимнастики и мореплавания. Сильное желание быть моряком способствовало учению мальчика – он учился всему очень быстро. За несколько дней Виль выучился отлично плавать даже среди самых сильных волн, влезать на деревья, делать узлы, владеть веслами, как самый опытный студент морской школы Оксфорда или Кембриджа. Через два месяца его природная гибкость, увеличившая еще развивавшуюся силу, сделала из него самого ловкого акробата.