Юнга на корабле корсара. В стране чудес - Страница 14

– Хорошо! Я вижу, что тебе легче, – сказал Жак, – и что мои опасения насчет тебя были напрасны. Ты не поверишь, как я о тебе беспокоился.

– И я тоже, – сказал наивно ребенок, – я тоже очень боялся.

– Боялся чего? – продолжал расспрашивать Жак.

– Я увидел, что больше не нахожусь на нашей шлюпке, а куда меня перенесли, я не мог сообразить. Кроме того, я не знал, что сталось с вами, Эвелем и Пиарриллем. Я думал, что вы все трое умерли, так как я вас не видел, и мне казалось, что меня взяли в плен англичане. Пиаррилль и Эвель тоже живы, как и вы?

– Да, слава богу, мой мальчик. Но, сказать по правде, Эвель еще не совсем поправился и лежит в гамаке.

– Но я-то теперь совсем здоров, господин де Клавалльян! Все кончено, болезнь миновала.

– Ты хочешь, вероятно, встать с постели? Я не знаю, можно ли это тебе позволить…

– О, позвольте! Пойдемте посмотрим на Эвеля.

– Хорошо, пожалуй. Но только тут не я командир. Надо тебя представить командующему. Ты будешь этим доволен, не правда ли?

– Командиру? Так тут не англичанин начальник. Как я этого боялся!

Беседуя таким образом, Жак дал мальчику надеть холщовое платье, которое тот взял с удовольствием. Для своих лет Вильгельм был силен и здоров, имел вид настоящего юнги, который влезал на грот-мачту.

Когда Виль оделся, Жак взял его за руку и повел с собой. Мальчик еще не совсем оправился от болезни.

Однако Виль бодро шел со своим другом до самого конца батареи. Там он поднялся десять ступеней по лестнице и очутился под открытым небом, ослепленный внешним светом. Жак указал ему на маленькую дверь, ведущую в каюту командира.

Жак толкнул дверь. Мальчик на самом пороге заметил человека, растянувшегося на раме палисандрового дерева и отдыхавшего в прохладной тени.

– Командир! Вот юнга, которого вы спасли вместе с нами.

– Ха-ха! Подойди сюда, мальчик, дай на тебя посмотреть, – прозвучал несколько грубый голос, но все же с ласковыми нотками.

Вильгельм подвинулся вперед на три шага и теперь хорошо видел говорившего. Он не мог удержаться от крика удивления:

– Господин Сюркуф!

Корсар (а это был он) не мог скрыть своего удивления:

– Ты меня знаешь, мальчуган? И откуда – говори-ка!

– Откуда я вас знаю? Именно с того дня, когда мы встретили вас на море и мой бедный отец вас лечил. Разве вы это забыли? Вы тогда обещали отцу сделать из меня хорошего матроса.

В то время как Сюркуф припоминал сказанное мальчиком, он ласково улыбался.

Жак вмешался в разговор, чтобы подтвердить слова Виля:

– Этот мальчик – сын доктора Тернана, пассажира с корабля «Бретань». Его отец перевязывал ваши раны года четыре тому назад, а потом они были взяты в плен англичанами. Вы поручили мне позаботиться о его вдове и детях.

– Да-да, припоминаю это, Клавалльян. Я очень рад, что ваши хлопоты не прошли даром. В каком положении оставили вы вдову Тернан? У нее был еще ребенок, если не ошибаюсь, красивая маленькая девочка, не так ли? Что сталось с ней?

– Девочка осталась при матери в Отакамунде, в горах Нильгерри. Она обещает быть такой же красивой, как и ее мать. А я обещал жениться на ней, когда она вырастет, если Господь Бог сохранит мою жизнь.

При этих словах сердце Виля сильно сжалось: воспоминание о матери и сестре вызвало слезы на его глазах. Корсар, казалось, был тронут этим доказательством нежности. Он положил руку на голову Виля и ласково сказал ему:

– Хорошо, малютка. Я вижу, что у тебя доброе сердце, но знай, что в нашем ремесле не плачут. У моряка кожа на щеках дубленая, незачем мочить ее чем-то другим, кроме соленой воды. Постарайся поскорее стать мужчиной, чтобы освободить свою мать.

– Да, командир! – возразил Виль, поскорее утерев рукавом навернувшиеся слезы.

– Клавалльян, – прибавил Сюркуф, – так как вы теперь с нами, то я поручу вам взять начальство над «Либерте», лишь только мы прибудем на Реюньон. Вы можете оставить этого юнгу в своем экипаже, а также и двух матросов, которых привезли с собой.

Он отпустил лейтенанта и Вильгельма и снова поднялся на палубу.

– Пойдем со мной завтракать, – сказал маркиз. – Тут мы представляем из себя только пассажиров. Через три дня мы будем на французской земле, и ты поступишь ко мне на службу. Пока Устариц, я и Эвель, когда тот встанет с постели, будем продолжать давать тебе уроки, начатые в Мадрасе. Ты будешь лазать по мачтам, изучать снасти и вообще продолжать то учение, которое начал на шлюпке.

Виль отправился повидаться с Эвелем.

Он нашел бедного бретонца крайне ослабевшим. К счастью, опасность кровоизлияния в мозг от воздействия солнечных лучей миновала. Эвель пришел в себя и, несмотря на то что у него сильно болела голова, все же мог немного говорить.

Он хотел рассказать мальчику все обстоятельства, относящиеся к их спасению. Но Жак де Клавалльян воспротивился этому и заметил больному, что ему необходимо соблюдать большую осторожность, так как в противном случае болезнь может возвратиться, а это вещь очень опасная и может окончиться смертью.

Только абсолютный покой может способствовать полному выздоровлению больного.

Но если молчание было предписано Эвелю, его товарищ мог говорить сколько угодно.

Баск мог рассказать Вильгельму все подробности их поистине чудесного спасения, вырвавшего их из когтей смерти.

Он приступил к рассказу с той развязной наивностью, которая коренится в природе южного человека.

– Крик! – начал он с обязательной формулы матросов.

– Крок! – отвечал мальчик, который хотел показать, что он кое-чему научился.

Было произнесено и окончание приветствия: «Треску тебе в мешок!» – и еще многое другое.

– Ты, малыш, – продолжал Устариц, – помнишь, конечно, как мы все уже почти заглянули за край, а вот я, который с тобой сейчас говорит, чуть было не свалился туда, прямиком в самую преисподнюю…

– Пиаррилль, – прервал его Вильгельм, – разве ты родился в Марселе?

Устариц подпрыгнул при таком оскорбительном предположении.

– Родился в Марселе, я? Я? Мальчуган, почему ты меня спрашиваешь об этом?

– Это потому, что когда мы плыли на «Бретани», то мой отец всякий раз, когда кто-нибудь из пассажиров начинал рассказывать какую-нибудь необычайную историю, говорил: он из Марселя!

Пиаррилль Устариц пожал плечами и сказал:

– Твой отец был бретонцем, как и Эвель, но, несмотря на все мое уважение к покойникам, я скажу тебе, что не советую подражать ему, когда ты вырастешь. Ты, может быть, станешь знаменитым врачом, но с такими замашками вряд ли из тебя выйдет порядочный матрос.

Вильгельм ничего не ответил и более не прерывал рассказчика.

Устариц видел, что он произвел неприятное впечатление на мальчика, и потому старался загладить его как только мог.

– Знаешь ли, мальчуган, – начал он, – зовут меня Пьер Устариц, по прозвищу Пиаррилль, я родился в Пиренеях, в гасконской провинции. Следовательно, я баск. Я имел честь служить юнгой и матросом под командой Сюффрена, когда попал в плен к англичанам. Они отправили меня в Индию, где я стал работать на кофейных плантациях, что мне, однако, не слишком удавалось. Вот потому-то я, как и наш друг Эвель, решил следовать за маркизом в тот же день, как он предложил нам бежать вместе с ним. Теперь, когда ты знаешь, кто я такой и откуда, ты не сделаешь больше глупости и не станешь меня считать уроженцем другой страны. Я тебе докажу, что существует большая разница между баском и марсельцем.

Виль скромно выслушал эту несложную автобиографию.

– Но, – начал баск, – ты ждешь от меня, чтобы я рассказал тебе, каким образом мы спаслись. Это не будет особенно пространно, тем более что ты знаешь, пожалуй, столько же, сколько и я, так как ты последний упал на дно лодки. Все четверо мы лежали в обмороке под знойными лучами солнца и готовы были мирно перейти в другой мир, как вдруг что-то толкнуло меня; боль была настолько сильна, что я проснулся. Я встал и увидел массу паривших птиц, окружающих шлюпку; они могли бы поглотить всех нас в какие-нибудь четверть часа, если бы мы были уже мертвыми, но мы были живы. В тот момент, когда я закричал, вся эта стая поднялась с криком; я увидел, что из моей левой ноги сочилась кровь, хорошо еще что злой хищник схватил меня за ногу, а не выколол мне глаз своим клювом, который был очень крепок. Птица вырвала из ноги порядочный кусок мяса. Правда, я и так плохо держался на ногах, но все же постарался встать; то, что я увидел тогда, придало мне больше силы. В четверти мили от нас стояло большое судно, с него спустили шлюпку, которая быстро подвигалась к нам с восемью гребцами. У меня не было времени ничего сообразить, и я даже не мог этого сделать, так у меня кружилась голова. Скоро шлюпка подъехала к нам, два матроса вошли на нашу палубу и принялись меня расспрашивать. Но у меня язык был совершенно парализован, а потому я не мог промолвить ни слова, только какие-то хрюкающие звуки, так что расспрашивавший меня матрос сказал другому на хорошем французском языке: «Бедный парень очень болен. Он идиот, совершеннейший идиот». – «Быть может, это произошло от солнечного удара, – отвечал другой, – ведь это часто случается, и мне не раз приходилось наблюдать подобные случаи». Тогда он подошел ко мне и объяснил знаками, что хочет помочь мне перейти в лодку, которая стояла рядом с нашей шлюпкой. Два других матроса подошли к своим товарищам, и вас всех перетащили из шлюпки в лодку большого судна. Когда наступила очередь господина де Клавалльяна, один из матросов, самый старший, посмотрев на него внимательно, воскликнул: «Матерь Божья! Да ведь это наш лейтенант!» Когда всех нас пересадили в лодку, нашу шлюпку взяли на буксир и направились на веслах к большому судну. В это время один из матросов дал мне выпить немного вина с водой, сказав мне при этом со смехом: «Возьми-ка, матрос, прополощи себе горло, это придаст тебе мужества!» Он был совершенно прав, мне стало гораздо лучше. Более двух суток, как у меня не было во рту ни капли пресной воды, а теперь мне дали хорошего французского вина! Я выпил два стакана, и у меня развязался язык. Все матросы были крайне удивлены, когда я заговорил. «Так он вовсе не идиот?» – заметил первый из них, которого я еще видел на шлюпке. «Идиот! – отвечал я. – А возможно, что и ты даже гораздо больший идиот, нежели я». Но он нисколько не рассердился, а сел верхом на скамейку подле меня и принялся задавать вопросы: откуда я, кто мы такие и откуда мы все возвращаемся. И тогда я ему сказал, что мы спаслись на этой разбитой шлюпке, но он не хотел верить. На счастье, старик узнал Жака и поверил мне. В это время лодка возвратилась на корабль. Это действительно хороший корабль. Корвет, достойный того, кто им командует! На нем тридцать пушек! Мы все поднялись по лестнице на судно. Когда я говорю «мы», то это, в сущности, был я один, а остальных несли матросы. Нас привели прямо на палубу, дали нам гамаки с холщовыми матрацами, и капитан Сюркуф пришел тотчас повидаться с нами. Капитан Сюркуф очень суровый человек, но когда он увидел господина де Клавалльяна, то начал плакать как ребенок и обнимать его так крепко-крепко, что господин Жак аж проснулся. Да! А вот с Эвелем дело было гораздо хуже. Его натирали горчицей, чтобы оттянуть кровь от головы, и, как ты мог видеть, он еще до сих пор не совсем оправился от своего потрясения. Что же касается тебя, то тебе голову обмотали мокрыми тряпками и оставили лежать спокойно в тени.