Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Страница 5
У Юлии на глазах за 20 лет исчезла «идиллия патриархальной жизни». Переход угодий в руки крестьян или немецких колонистов и развитие горной промышленности произвели «настоящую экономическую революцию», свидетельницей и летописцем которой была Юлия. Но детство она провела в еще сказочном царстве, где пользовалась полной свободой для чтения, езды верхом, общения с «народом».
Юлия учится (дома) вместе со старшим братом, и это способствует формированию у нее «мужского характера»:
«Не нужно было меня звать на уроки, ибо уроки, которые я проходила вместе с моим братом под руководством его гувернера, были для меня удовольствием и предметом гордости. Я была рада учиться латыни, греческому языку, математике и т. д. по программе старших классов, к которым готовили моего брата. И благодаря этим занятиям мужской школы я избегала занятий, которые обычно предназначают для девочек. Никто не вздумал бы приобщить меня к домашнему хозяйству (и это, кстати, не было принято для девочек высших классов); но к тому же я упорно отказывалась от любого рукоделия, несмотря на попытки меня заманить красивыми коробками для рукоделия, шитьем одежды для красивых кукол и т. д. Я все это браковала. Кроме книг, я любила только животных и жизнь на вольном воздухе, и так как я была младшей сестрой, которой ни в чем не отказывают, мне дали организовать жизнь более или менее по-своему»[18].
Библиотека «замка» содержала 20 000 томов[19].
«Было, чем опьяняться: все историки от Фукидида и Тита Ливия до Мишле и Тэна. И я все проглатывала, даже неудобоваримых Роллена и Гиббона, даже тяжеленные тома „Истории поздней Империи“ Лебо или нескончаемую „Историю Консульства и Империи“ Тьера. И мемуары, захватывающие для меня мемуары исторических лиц, начиная с мемуаров кардинала де Реца и Сен-Симона, да и кончая „Замогильными записками“ Шатобриана и Собранием мемуаров, посвященного истории французской революции, – библиографической редкостью, ценность которой я только потом осознала, но которая принесла мне радость чуть ли не до конца детства. Но, кроме этого материала по истории, была вся французская литература XVIII века, первое издание Энциклопедии целиком (еще одна библиографическая редкость), весь Вольтер в прекрасном издании XVIII века в 100 томиках, и Руссо, и Монтескьё, и Дидро, Гельвеций, Гольбах, вся либертинская и атеистическая литература, которая могла бы стать настоящим ядом для девушки, поглотившей все это в возрасте от десяти до двадцати лет. Но вред оказался не столь большим, как могло быть: поток безнравственности соскальзывал с меня, не смущая меня и не замутняя мой ум. Мне кажется, что чистоту моего духа уберегали мое крепкое здоровье и жизнь на открытом воздухе. […] Может быть, это поспособствовало во мне усилению черт мужской психологии: сознательному отвращению здорового человека к тому, что порочит жизнь, вместо подсознательного отвращения и пугливой интуиции, которые обычно оберегают женскую чистоту.
Но хотя это умственное переедание, абсолютно ненормальное, не имело для меня пагубных моральных или физических последствий, оно зато оставило глубокие следы в моем религиозном сознании, точнее оно его притупило надолго»[20].
Через четыре года семья возвращается в Санкт-Петербург и живет там до 1916 г. во флигеле Шереметевского дворца на Фонтанке (там, где Анна Ахматова занимала квартиру с 1924 по 1952 г., а сейчас находится ее музей), а затем переезжает на Сергеевскую улицу (ныне Чайковская), № 20.
В автобиографии, написанной рукой Юлии Данзас от третьего лица и датированной 10 сентября 1919 г., в поддержку ее кандидатуры на должность профессора в Институте имени Герцена в Петрограде, говорится об образовании Юлии:
«Вернувшись окончательно Россию в 1888 г. Юл.[ия] Н.[иколаевна] получила домашнее образование под ближайшим руководством проф. В. Ф. Боцяновского, а затем академика, проф. В. Н. Перетца, с обширной программой занятий по истории, литературе и классической филологии. В 1896 г. Ю. Н. была допущена держать экзамен при 6‑й мужской гимназии, а по выдержании такого экзамена заканчивала высшее образование за границей, слушая лекции в Парижском университете, а также частные курсы по французской истории графа де-Сегюра и П. де-Нольака, одновременно занималась сравнительной историей религий под ближайшим руководством г. Goblet d’Alviella. В России была членом редакционной комиссии журнала „Окраины России“, для которой писала статьи исторического характера, преимущественно об отношениях России к скандинавским государствам»[21].
Все приведенные в автобиографии имена принадлежат выдающимся личностям. Домашний учитель Юлии, Владимир Феофилович Боцяновский, был сыном деревенского священника, родился в 1869 г. близ Житомира (в то время в Волынской губернии), получил диплом филологического факультета Санкт-Петербургского университета, преподавал в лицеях, в 1896–1906 гг. служил в секретариате Императорской канцелярии по принятию прошений, при этом предаваясь литературным и историческим трудам (об Иване Грозном, о вольнодумцах XIV–XV вв., об истории российского Красного Креста, в который Юлия вступит во время войны). Боцяновский также стал в 1899 г. первым президентом российского Общества библиографов. В 1911 г. в исследовании под названием «Богоискатели» он прослеживает поиски Бога в русской литературе и мысли с XIV по XX век. Хотя в это время Юлия уже опубликовала в 1906 г. свою первую работу о поисках божества – возможно, Боцяновский поделился с ней своими интересами. После революции он работал в Библиотеке Академии наук и опубликовал несколько театральных пьес (о патриархе Никоне, Петре III, Пушкине и т. д.).
Владимир Николаевич Перетц (1870–1935) был приват-доцентом в Санкт-Петербургском университете, специалистом по русской литературе XVII–XVIII веков и по фольклору. В 1914 г. он был избран в Академию наук. Перетц стал жертвой сталинских чисток и умер в ссылке в 1935 году.
Что касается французских преподавателей Юлии, указанный в автобиографии граф де Сегюр – это, скорее всего, маркиз Пьер де Сегюр (1853–1916), писатель и историк, избранный во Французскую академию в 1907 г., внук графини де Сегюр. Пьер де Нольак (1859–1936) был историком, поэтом-парнасцем, а с 1892 г. – хранителем музея Версаля. Там он основал в 1910 г. кафедру истории искусств при Высшей школе Лувра. И наконец, граф Эжен Гобле д’Альвьелла (1846–1925), либеральный бельгийский политик, преподаватель истории религии в Брюссельском свободном университете в 1884–1914 гг., член Королевской академии Бельгии, избранный в 1900 г. великий командор «древнего и принятого шотландского устава» (ДПШУ). Он стремился к некоему «синтезу, способному примирить антагонистические элементы нашего философско-нравственного горизонта»[22]. Этот специалист по истории религии, несомненно, сыграл важную роль в научной подготовке Юлии.
Юлия также два года посещала курсы рисования при Императорском обществе поощрения художеств, а потом брала уроки у польского художника Яна Ционглинского (1858–1912). Она очень любила Вагнера и брала тоже уроки музыки. «Искусство занимало большое место в моей жизни, и меня притягивало эстетическое воплощение христианского учения, тогда как само учение не казалось мне удовлетворительным»[23]. Увлекалась она и верховой ездой, прекрасно ей дававшейся. В «Наедине с собой» двойник Юлии упоминает «подвиги бесстрашной наездницы», которая в манеже заставляла повиноваться лошадь, столь норовистую, что никто не мог на нее сесть. Что до характера Юлии, то ее исповедь в «Наедине с собой» свидетельствует о натуре весьма своевольной и порой. «Я была еще чуть не подростком, но после того случая, когда в пылу гнева чуть не зарезала своего брата, я дала себе слово овладеть собою и сдержала это слово одним лишь напряженным усилием воли…» (с. 92).