Юбилей Шатлыка Шемсетдиновича - Страница 9

— Дай глоток воды! — попросил «оратор», облизывая губы. Одним глотком опрокинул бокал лимонада, наклонился к микрофону, но...

— Да говори уж, если хочешь! Чего дрожишь!

Люди захихикали. Заметив, что Шатлык Шемсетдинович сердится, Сабир-завскладом наконец заговорил:

— Это самое, микрофон есть микрофон все-таки. Я боюсь его с тех пор как, это самое, записывали меня в «Яртыгулак». («Яртыгулак» — здесь: сатирический тележурнал)

— Давай покороче! — крикнул кто-то резко. Шатлык Шемсетдинович кивнул в знак согласия.

— Да, да... С днем рождения, Шатлык-ага! Сообща мы дарим тебе «Жигуль». Езди на здоровье! Вот ключи.

Сабир-завскладом пожал руку юбиляру и бросил на стол ключи. Под звонкую музыку женщины поставили корзину с Цветами.

— Мой подарок лучше. Я дарю «Волгу»! — похвастался Фахретдин.

Танны Карахану показалось, что Шатлык Шемсетдинович превратился в главного метода и начал пожирать сидящих. Сперва он проглотил своих женщин, пожилую и молодую. Потом отправил в чрево одного за другим Сабира, Вели и Фахретдина. На послед нем он немного подавился. Очередь дошла до Аги Каратая. Принимаясь за него, Шатлык-матод недовольно поморщился, понюхал, но, передернувшись от резкого запаха грязной рубашки, выплюнул его в сторону. Когда очередь дошла до Танны, Шатлык взвился, как змея, и снова обрел прежний вид.

- Слово предоставляется Аба Артыклы и его жене Дессегюль! — объявил слегка захмелевший распорядитель пира.

- Вот еще один продавший совесть, ты должен его помнить, Танны. Это Аба-класском. После войны он тут активничал. Даже председателем колхоза был. Если честно, колхоз он тогда поднял. Был принципиальным. Но, видимо, кому-то из вышестоящих он не по душе пришелся — сняли. Год ходил без работы, нигде не брали. Пришлось идти ему в конце концов к Шалтаю на поклон. С тех пор у него в услужении.

Увешанный орденами и медалями, Аба подошел к микрофону с давнишней своей молодцеватостью. Модно одетая Дессегюль вручила юбиляру букет цветов. У Танны екнуло сердце: «Сохранилась, красивая была, красивой и осталась. Но куда девалась ее девичья гордость? Дарить цветы этакому...»

— Люди, земляки! — невозмутимо начал Аба Артыклы. — Вы знаете, целый год я ходил без работы. Дети мои были лишены куска хлеба. Но это ладно. Элементарного уважения не было ни к моему человеческому достоинству, ни к фронтовому прошлому, ни к послевоенным заслугам. Ко мне относились как к пустому месту. И вот тогда меня поддержал Шатлык Шемсетдинович. Спас мою честь, дал кусок хлеба моим детям...

Танны Карахан посмотрел на часы. Время поджимало. Он начал скучать. Надоело сидеть так и ворчать себе под нос. Хорошо ы как-то незаметно смыться.

— Ты намерен здесь сидеть или... — обратился он к Are Каратаю.

— Смотри, тебе тоже дадут слово. Шалтай-хан просто так не станет приглашать. Ты думаешь за красивые глаза приглашает он лучших людей? Нет. Чтобы поднять свой авторитет! У этих людей каждый шаг рассчитан. Они ничего не делают без расчета и корысти. Раньше на его тоях и министры танцевали, как козлы. Странно, что их нет сейчас.

— Одним словом, ты остаешься, — сердито сказал Танны.

— Я все, встаю. Мне надо поговорить с тобой. — Ага поднялся, воровато озираясь.

— Да они уже залили глаза, ничего не видят. Так что идем спокойно.

Когда немного удалились от роскошного особняка и звуков музыки, прихрамывающий Ага Каратай нарушил молчание.

— Иди, ягненок, вперед. У нас с твоим дедом есть разговор, — попросил он мальчика.

— Нет, Ага Каратай, — Танны положил руку на плечо друга. — Минули те времена, когда из всего делали секрет. Давай ничего не будем скрывать от Артыка. Это только на пользу ему пойдет.

- Ну что ж, ты прав. Знаешь что, Танны... Ты это, не считай меня пьяницей. Я был пьян, да. Но от того стакана, что ты мне налил, я сразу протрезвел. Ну и решил тебе кое-что рассказать, объясниться.

Ага Каратай остановился и закурил, но, сделав несколько жадных затяжек, выкинул окурок.

— Иногда балуюсь, а так не курю эту гадость. Да... Кажется, был сорок третий год. Освободили небольшой городок в Польше. Заняли роскошный особняк, как у этого Шалтая. В доме все перевернуто. По всему видно, что жил там не бедный человек. Дорогая мебель, много книг. Собрались мы в просторном зале. Два дня были на сухом пайке. А тут привезли горячую пищу. Поели. Велели отдохнуть, набраться сил до утра. Вдруг... Откуда-то появляется наш командир — мы думали, что он погиб. Климом его звали. Сибиряк, здоровенный детина, медведь. Провел перекличку, половину роты недосчитались. Клим вынул пистолет и, топнув ногой, гаркнул: «А ну построиться! Догоним фашистов, отомстим за ребят!» Только вышли во двор, встретился командир батальона и отменил приказ. «Дурак! Хочешь и оставшихся погубить? Куда лезешь, не зная обстановку? Знаешь, что тебя ждет за невыполнение приказа в военное время? Всем идти отдыхать!» Командир батальона ушел, а Клим начал рыдать. А мы не стали его успокаивать, пусть отведет душу. Наконец он успокоился и позвал меня к себе. Я подошел. «Давай, найди где хочешь выпить!» — сказал он, глядя в сторону. Сам черт не разберет, приказ это или просьба, стою, раскрыв рот. «Извините, где искать? — говорю. Топнул ногой в ярости: «Хоть под землей!» Он был такой, и пристрелить мог запросто. На то была причина, почему он меня посылал за водкой — иногда мы прикладывались вместе. Он еще посмеивался надо мной: «Хорошо пьешь, не булькает!».

Отдал я честь и вышел во двор. Где в этих руинах найдешь сейчас водку! Самое интересное, и сам я был не прочь выпить. Вот, думаю, пропущу стаканчик и мир преобразится. Неужели в таком доме нет погреба, спрашиваю себя, и осматриваюсь. Обошел дом и увидел дверь. Потянул на себя, не открывается. Пустил одну пулю в замочную скважину и тут же дверь открылась, как будто изнутри ее толкнули. Дверь вела в подвал. Вдруг там прячутся фрицы, думаю, дай-ка проверю. «Эй, фриц, халт, хенде хох! Гитлер капут!» — кричу. Вдруг раздался пронзительный женский крик, аж волосы встали дыбом. Испугался я его хуже немецкой пули. Дал пару очередей.

— Неужели женщину не пожалел? — вставил в шутку Танны Карахан, с удивлением слушая рассказ друга.

— Послушай, дальше, — попросил Ага Каратай, облизав губы. — Гляжу, приближается ко мне девушка лет восемнадцати с фонарем в руке. Длинные волосы рассыпаны по плечам, глаза от страха, как пиалы, прямо привидение. «Фриц есть?» — спрашиваю. Покрутила головой, нету, мол. «Водка, вино есть, шнапс?»-Показывает, что не понимает. «Поворачивай назад!» — приказываю, «Страх загнал тебя в подземелье. Неужели ты не знаешь, хранит хозяин в подвале вино или нет», — ворчу себе больше. А красавица эта все еще боится меня, смотрит со страхом в глазах, не зная что от нее хотят. Я кивнул на автомат свой и, топнув в пыльный каменный пол, крикнул: «Ищу водку!» После некоторого раздумья, она протянула мне фонарь и начала отбрасывать в сторону аккуратно сложенные деревянные ящики. Про себя ругаю ее: «Вот дурочка, кто же так прячет водку!». Смотрю, она сует мне что-то завернутое в чистенькую тряпицу. Подумал, вдруг там мина и велел ей развязать узелок. Девушка поняла и развязала. О аллах! Я остолбенел: золото, бриллианты, драгоценные камни! Сверкают. Все до единого тончайшей ювелирной работы.

Не до водки уже. Привел девушку с ее «подарками» к Климу. Ребята все уже спали. А Клим ждал, дымя махоркой. «Достал выпить?» — спрашивает. «Клим, друг, я тебе принес драгоценности и молодую царевну в придачу». Короче говоря, сели мы втроем и все посчитали, составили протокол и подписались. Утром отправили находку в штаб дивизии. Вот такая история, Танны! — завершил свой рассказ Ага Каратай.

— Ну и к чему ты мне все это рассказал? — спросил Танны.

— Тогда мне все было ясно. Неясно стало сорок лет спустя. — Ага Каратай схватился зачем-то за рукав друга. — Понимаешь, в чем дело, я и тогда точно знал, что семья моя на родине голодает. Когда женился, у Абадан было одно-единственное платье. В доме хоть яйцо катай. Несмотря на это, слышишь, несмотря на такую бедность, даже в голову не пришло припрятать колечко или серьгу в подарок Абадан. И вообще кто в то время думал иначе! Но теперь, подвернись мне такой случай... Знаю, как бы поступил! Да! Да! — Ага Каратай потряс за плечо Танны. — Теперь ты, известный ученый, герой, скажи мне, объясни мне, кто, что испоганило мою совесть за сорок лет? А ведь совесть должна бы очищаться со временем. С каким лицом мне теперь предстать перед богом!