Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы - Страница 16

Седьмое. «Лингвистики» третьего – творческого уровня – демонстрируют черты сходства и различия. Различие между обыденными суждениями о языке и эстетически преображенными отражает соответствующее различие между мифологическим и поэтическим сознанием, которое было сформулировано А. А. Потебней следующим образом: «Сознание может относиться к образу[36] двояко: 1) или так, что образ считается объективным и потому целиком переносится в значение и служит основанием для дальнейших заключений о свойствах означаемого; 2) или так, что образ рассматривается лишь как субъективное средство для перехода к значению и ни для каких дальнейших заключений не служит» [Потебня 1976: 420]. Осознание субъективности «содержания мысли» роднит поэтический способ мышления с научным [Там же]. В то же время научное мышление предполагает способность к критическому анализу [Там же: 421] и коррекции представлений на основе рациональных аргументов, тогда как поэтическое мышление в этом не нуждается, а обыденное (мифологическое) – к этому не способно.

Изучая примеры метаязыковой рефлексии в художественном тексте, мы ограничиваем предмет исследования двумя «лингвистиками»: обыденной и «эстетической» (на схеме 1 соответствующие области выделены серым), поскольку содержащиеся в этих текстах рефлексивы дают, на наш взгляд, возможность, во-первых, реконструировать содержание обыденного метаязыкового сознания, а во-вторых, выявить специфику поэтического осмысления языка.

Обращение к таким специфическим видам метаязыкового знания требует обсуждения вопроса об отношении к лингвистической корректности метаязыковых суждений в художественных текстах. Для исследователя представляют интерес как безусловно верные представления, так и некорректные метаязыковые суждения, которые в нашем случае играют роль «отрицательного языкового материала» (Л. В. Щерба). Изучение научно достоверных метаязыковых комментариев наивного носителя позволяет выявить те зоны лингвистического знания, которые поддаются познанию путем интроспекции языковой личности, без применения специальных лингвистических знаний. Что касается фактических неточностей и ошибок, то выше отмечалось, что интерпретация их как свидетельства ущербности обыденного знания о языке – это лишь самый поверхностный взгляд на проблему.

Прежде всего, необходимо разграничить ошибки обыденного сознания и фактические неточности, вызванные эстетической задачей автора художественного текста (или интуитивно понимаемой эстетической задачей коллективного автора фольклорного произведения). Только первые есть смысл рассматривать как фактические ошибки, вторые же представляют собою разновидность художественного вымысла. Так, один из регулярных видов некорректных лингвистических комментариев в художественном тексте – это ложная (народная, наивная) этимология, народное словопроизводство[37]. Многочисленные исследователи единодушно отмечали, что от непреднамеренного ложноэтимологического сближения слов (например, в речи малообразованных носителей языка) следует отличать этимологизирование в стилистических целях. Более того, в литературе ХХ в. сложился особый мини-жанр юмористической литературы, сущность которого – установление ложных словообразовательных и этимологических связей, например: Супостат – недоеденное первое блюдо; Табунщик – накладывающий запрет; Утконос – больничная няня (Н. Богословский. Толково-определительный филологический словарь).

Однако в текстах художественной прозы, помимо намеренных «лингвистических вольностей», встречаются и обычные фактические ошибки (причем в художественных текстах – как в речи персонажей, так и в авторской). Такие некорректные суждения (как и неосознанные метаязыковые реакции) рядового носителя языка важны для исследователя, поскольку они представляют собой «субъективные реакции на объективное в языке» [Лабов 1975: 202]. Ученые отмечали, что при столкновении с некорректными с научной точки зрения метаязыковыми комментариями «наивного» лингвиста «задача языковеда состоит не в доказательстве истинности такого суждения, а в изучении закономерностей его формирования, способов и условий его экспликации и особенностей отражения в нем языкового материального и идеального» [Ростова 2000: 51]. Анализ ошибочных высказываний позволяет реконструировать некоторые метаязыковые представления рядовых говорящих. Ср.:

В приведенном высказывании персонажа художественного текста обнаруживается по крайней мере три некорректных суждения: 1) 'Единственно правильным является акцентологический вариант феноме́н`; 2) 'Словарями рекомендован только вариант фено́мен` и 3) 'В словаре содержится неправильная информация'. На основе этих суждений можно сделать вывод о некоторых подсознательных установках и представлениях говорящего, например, о том, что критерием правильности для данного носителя языка является не зафиксированная словарями норма, а личный опыт («так все говорят»).

Иногда в художественных текстах встречаются примеры, когда в основе стилистического приема лежит не намеренное отступление от факта, а искреннее заблуждение. Ср.:

Здесь автор ошибается, утверждая, что выражение личные дворяне обозначает «попросту» лиц с университетским образованием. К описываемому в романе моменту выражение не только вышло из употребления, но и забылось, что, по мнению автора, явилось причиной преследования личных дворян в период массовых репрессий. Однако и автор забыл, что личное дворянство приобреталось «получением чина обер-офицера или коллежского асессора, получением ордена или монаршим пожалованием» [МЭСБЕ], а не просто получением университетского диплома. В то же время указанная ошибка органично вошла в структуру градационного ряда, при помощи которого автор хочет продемонстрировать широкий размах репрессий: логика требует, чтобы последним членом перечислительного ряда был кто-то, в ком признак «дворянство» представлен в наименьшей степени или не представлен совсем, и здесь весьма кстати оказываются личные дворяне, которые вовсе не дворяне, а «попросту» выпускники университета.

Как видим, художественная интерпретация некорректного лингвистического положения осуществляется по тем же правилам, что и стилистическое использование правильных утверждений. Подобные примеры могут иллюстрировать как «технологии» особой «лингвистики» художественной речи, так и заблуждения обыденной лингвистики.

Рефлексивы, под которыми в данной работе понимаются отрезки речи, содержащие метаязыковую информацию, обладают набором семантических и формальных признаков; семантика рефлексива (наличие метаязыкового суждения) является его основным опознавательным признаком; система формальных средств представления суждений о языке / речи составляет метаязык – «инструмент самоотражения языка» [Ростова 2000: 67][38].

Р. О. Якобсон подчеркивал системный характер метаязыка [Якобсон 1985: 116]; Н. Д. Голев считает возможным говорить о существовании в языке «функционально-семантического поля метаязыковости» [Голев 2009 а: 36].

Термин «метаязык» получает в лингвистических работах «узкое» и «широкое» толкование. В узком смысле под метаязыком понимается лингвистическая терминология. Метаязык в широком смысле «включает, помимо собственно метаязыка (метаязыка в узком смысле слова – лингвистической терминологии), еще множество различных видов и типов языковых средств рефлексии над языком, его использованием в речи, устной и письменной, специальной и художественной и т. д. и всеми связанными с ними мыслительными, речемыслительными и речевыми операциями, процессами и процедурами» [Рябцева 2005: 439]. К метаязыку в широком смысле относятся «все языковые средства, референт которых способен присутствовать в языке и речи» [Там же]; метаязык «включает метатекст, метаречь, метакоммуникацию, метадискурс и лингвистическую терминологию» [Там же: 440].