Язык огня - Страница 4

В понедельник вечером все кончилось, и суток не прошло после пожара у Улава и Юханны. Было все еще 5 июня, перед полуночью, после трехчасового допроса. А до того Альфред отправился с тяжелой вестью к ленсману Кнюту Куланну, который вместе со следователями уголовной полиции, приехавшими из Осло, и следователями полиции Кристиансанна организовали штаб в старом зале заседаний правления в Браннсволле. Тяжелая и одновременно успокаивающая весть. Поехал Альфред, а не Ингеманн, хотя он-то наверняка давно понимал, как все взаимосвязано, но не мог отправиться к ленсману сам, когда час пробил. Ни Ингеманн, ни Альма. Альма в этот момент лежала в постели, не в состоянии пошевелиться.

А потом последовал арест, и понеслось…

Последние полчаса до полуночи народ ездил от дома к дому по всему поселку. Было четыре полицейские машины плюс множество личных автомобилей. Можно было не стучать, все, как правило, сидели на крыльце и дежурили. Машина останавливалась или притормаживала, и из окна кричали.

Его поймали.

Новость передавали дальше. Шли в темноте по ночной росе к соседу и рассказывали, что его поймали. Называли имя, и тогда на несколько секунд наступала тишина, пока новость осознавали.

Это он?

Всех предупредили, даже церковного органиста Слёгедаля, прятавшегося недалеко от дома в Нербё с заряженным ружьем. Позже он мне рассказывал об этом вечере. Что тот был какой-то светлый и божественный и в то же время мрачный и крайне приземленный, а в целом нереальный. Все разом. Полиция знала, что Слёгедаль сидит в засаде возле дома, они же дали ему ружье, поэтому к нему заехали с новостями. Он наконец-то смог встать, отдать ружье и спросить:

Кто он?

К нам домой в Клевеланне зашел Юн. Он стоял на лужайке перед окнами родительской спальни и тихонько звал их, пока мама не проснулась. Он шепотом говорил ее имя, до тех пор пока она не оделась и не вышла на крыльцо, так что Юн тоже смог произнести два волшебных слова, передававшиеся этой ночью от одного к другому:

Его поймали.

Так новость и распространялась во все стороны. Около полуночи она даже успела попасть в сводку вечерних новостей на телевидении. Полиция предупредила Норвежское бюро новостей и попросила передать сообщение как можно скорее, чтобы успокоить умы. Но, когда его зачитали в студии в Осло в полночь, весь поселок уже знал.

Его поймали.

Все могли лечь спать, в домах потихоньку гас свет, но двери еще запирали, ведь нельзя быть уверенным наверняка. После всех событий уже никогда нельзя быть уверенным наверняка.

Дом за домом весь поселок постепенно угомонился. Наконец-то можно было заснуть спокойно, а наутро проснуться и подумать, что все просто приснилось.

Но это был вовсе не сон.

Об этих событиях писали многие газеты, центральные и местные. «Федреландсвеннен» посвятила три первых полосы событиям четырех дней, последовавших за той субботой, когда поселок проснулся и обнаружил, что четыре дома сгорели. Кроме того, одна первая полоса вышла в «Верденс Ганг», одна в «Дагбладет», две в «Сёрланне» и еще две в «Линдеснес». Первая полоса и целый разворот были отведены нашим событиям в «Афтенпостен». А еще было интервью с Ингеманном на третьей полосе в «Линдеснес» в субботу и фотография, где он стоял рядом с пожарной машиной, положив руку на насос, и выражение его лица трудно было определить.

Еще был ряд мелких заметок в региональных газетах и ряд сводок в ежедневных новостях по местному радио «Сёрланне». Четыре минуты посвятили событиям новости на центральном канале в понедельник вечером, когда на самом деле все уже закончилось, но паника еще затуманивала головы. В новостях с близкого расстояния показали дом Андерса и Агнес Фьелльсгорь. Можно было разглядеть липы по обеим сторонам крыльца и место, где разбили стекло и налили бензина на пол. Эти две липы стоят до сих пор, и я помню, как удивился, что они почти не выросли за тридцать с лишним лет. В новостях показали беспокойные тени листвы, дрожащие на фоне стены, пока репортер и после него ленсман Куланн докладывали о ситуации. Затем сняли пепелище в Ватнели — дымящиеся руины и труба, торчащая в небе, словно огромное дерево с ободранными ветвями. Вот и все, что осталось от дома Улава и Юханны Ватнели. Двое пожарных прошли мимо по дороге. Оба без шлемов. У одного в руках что-то вроде ледоруба, будто он альпинист на пути к леднику. У другого в руках ничего нет, и оба мне незнакомы. В конце сюжета показали дымящиеся руины, которые остались от сарая Слёгедала в Нербё, это был десятый пожар. Рядом стоял одинокий мужчина и поливал руины водой, будто в пепелище что-то посадили, что требовало поливки. Обильной поливки. Это был Альфред. Я узнал его, хотя он был на тридцать лет моложе и к тому же стоял спиной.

4

Настало лето. Все зазеленело, на деревьях появились листья, расцвела сирень. В середине июня я сидел на втором этаже бывшего банка в Килене и пытался связать все воедино. Я ненадолго снял комнату в надежде, что тишина и вид настроят меня на нужный для писательства лад. Я сидел один в комнате, в которой не было практически ничего, кроме вида на небо, лес и озеро. У меня был простой стул, какой-то стол и красная старинная настольная лампа из тех, что будто с любопытством склоняются над работой, она валялась в одном из чуланов. Я устроился поудобнее и посмотрел на березу, покачивающуюся на ветру прямо перед окном. Родные пейзажи, то, что отчасти сделало меня тем, кто я есть. Я наблюдал подрагивающую листву, игру теней, дорогу и дома, поднимавшиеся по склону к Ватнели. Я видел, как солнце вспыхнуло огнем в створке открываемого окна на склоне и как всполох повторился, когда створку закрывали. Я видел небо и облака, медленно плывшие с юга-востока, с моря, и изменявшиеся на моих глазах, видел птиц, которые уже давно погрузились в это короткое, суетливое лето, видел бледных после зимы ребятишек, плескавшихся в озере на другом берегу, прямо перед садом дома, когда-то принадлежавшего Сиверту Мэселю. И наконец, я видел озеро, ветер, покрывавший его рябью и заставлявший воду искриться даже в тенистых местах, где обычно мрачно и тихо.

И на следующий день я сидел на том же месте. Опять смотрел в окно. Ничего не писал. Писать казалось делом просто невозможным. На третий день я заметил большую птицу на берегу. Она стояла на одной ноге у кромки озера Ливанне, опустив в воду длинный клюв. Это была цапля. Я сидел и ждал, что она будет искать еду, шагнет вперед или хотя бы поменяет ногу. Но она стояла неподвижно. Она так и не сдвинулась с места, когда я встал и отправился домой.

Шли дни. Я сидел по нескольку часов, глядя на озеро. Пытался начать, но не получалось. Потом я выходил, спускался по крутой лестнице, приставленной специально для меня снаружи, и проезжал полкилометра до магазина. Я бродил по светлому, уютному магазинчику, брал молоко, немного хлеба, немного кофе. Мне очень нравилось неспешно выбирать что-то простое, осязаемое, и класть это в корзину. Иногда между рядами я встречал знакомых, людей, которые знали меня всю мою жизнь, знали моих родителей и дедушку с бабушкой, видели меня в детстве, видели, как я вырос, уехал из поселка и стал писателем, и теперь говорили, что рады моему возвращению, хотя я все время подчеркивал, что я здесь ненадолго. «Я сюда не насовсем, — говорил я, — но сейчас да, сейчас я здесь».

Когда лето кончилось, я так и не начал писать о пожарах. Что-то во мне сопротивлялось, не знаю что. Однако я составил себе представление о случившемся, хотя пока и не говорил ни с кем из очевидцев. Я пролистал газеты и прочел все интервью, посмотрел телесюжет в новостях, много раз просмотрел его. Мне записали его на DVD-диск и прислали с телевидения в Осло. Собираясь посмотреть сюжет впервые, я беспокоился, даже немного нервничал. Я был один дома в Клевеланне, вставил диск в проигрыватель. Впервые мне предстояло вживую увидеть место моего рождения тех времен, Финсланн летом 1978 года. Однажды вечером тридцать один год назад вся Норвегия сидела перед экраном, всматриваясь в эти места, когда сюжет показывали по телевизору. Через несколько секунд диск загрузился, появилась картинка, и я нажал на play. Я тут же узнал место, хотя и было там что-то чужое и слегка незнакомое. Что-то изменилось, я не понимал, что именно. Лес? Дома? Дороги? Не знаю. Изображение было старым и далеким, и все равно я видел родные места. Это же Килен, понял я, а вон там — искрящееся озеро Ливанне, почти такое же, как сейчас, а там — равнины в Браннсволле, ЛЭП, тянувшаяся артерией через поселок, и дом Андерса и Агнес Фьелльсгорь, почти не изменившийся. Все было очень узнаваемым. Репортаж наполнен парадоксальным спокойствием. Медленно двигается камера, репортер говорит четко и внятно, а по экрану неспешно плывут кадры, и эта медлительность и обстоятельность репортажа лишает сюжет всякого драматизма. Видны леса на холмах, высокое небо, легкие, словно пена, тени, неподвижные птицы на телефонных проводах, ветерок, шелестевший в листве. Видны дома, машины, одежда, развевающаяся на ветру. Это мог быть любой мирный летний день 1978 года, а может, десятью годами раньше или позже. Пейзаж был вне времени, и все же это был тот пейзаж, среди которого мне предстояло вырасти и который я, по сути, никогда не покидал. Казалось, столько времени прошло, но я мог в любой момент оторваться от экрана, выглянуть в окно и увидеть то же самое, без изменений. Черные, дымящиеся пепелища, небольшие группы людей, стоящих порознь вокруг руин. Они все еще были там. Матери с детьми на руках. Подростки, перегнувшиеся через рули велосипедов. Пожилые люди, прижимающиеся друг к другу, будто поддерживающие друг друга, чтобы не упасть, и был один человек в шляпе, который тут же напомнил мне Рейнерта Слёгедаля, старого звонаря и учителя, отца Бьярне Слёгедаля, органиста из Домского собора в Кристиансанне.