Явление - Страница 2
Он на мгновение прерывается, по-видимому, чтобы дать мне время поразмышлять над жестокой судьбой незнакомца, обратившегося в прах более четырех веков назад. Поскольку я никак не реагирую, если не считать того, что вожу карандашом по папке, он продолжает более безучастным голосом:
– Следует напомнить вам, что в 1531 году началась испанская колонизация Мексики. Завоеватели без труда завладели страной, поскольку их появление издавна предсказывалось в ацтекских пророчествах. Император Монтесума уступил трон Кортесу со словами: «Я ждал вас», и Куотлактоакцин был обращен в христианство, как и многие другие индейцы, у которых, что и говорить, выбора не было, но зато они обрели в католичестве счастливый противовес варварским обрядам своих верховных жрецов. Не стоит забывать, что ацтеки ежегодно приносили в жертву около двухсот тысяч людей, живьем разрубая их на куски и вырывая сердце. Так они воздавали почести Солнцу, чтобы тому захотелось взойти над небосклоном на следующее утро.
Жестом пенсионера, бросающего корм голубям, он призывает меня в свидетели жестокости этих людей. Я же безмятежным тоном напоминаю ему, что по количеству человеческих жертв испанская инквизиция ненамного отстала от ацтекских жрецов, а пациент, которому назначено на два часа, уже ждет за дверью.
– Мне еще представится случай вернуться к злоупотреблениям испанского духовенства, – отвечает он, отметая тем самым вторую часть моей фразы. – Но вернемся к нашему другу Куотлактоакцину, которого я буду для большего удобства называть именем, которое он сам выбрал себе, когда крестился, дабы скрепить свое обращение: Хуан Диего. Это был простой, но очень набожный человек, обладающий, ко всему прочему, недюжинной силой, не колеблясь пробегающий босиком по полсотни километров в день, чтобы попасть на урок закона божьего в Тлатилолко, деревню, ныне расположенную в черте Мехико. На его пути лежал безлюдный холм Тепейяк, где субботним утром 9 декабря 1531 года он и услышал, как чей-то нежный голос прошептал: «Хуанито… Хуан Диегито…» Он обернулся и увидел перед собой ослепительной красоты девушку, застывшую в ореоле мягкого света, объявившую ему: «Я Дева Мария, мать истинного Бога, который всех нас держит в сердце своем».
Я кладу карандаш на стопку рецептов и напоминаю ему о своем мнении по поводу якобы имевших место явлений Девы Марии в Лурде.
– «Массовые галлюцинации и коммерческое шоу», – перебивает он меня, повторяя мои же слова. – Я знаю, вы считаете себя убежденной атеисткой, вы столько раз повторяли это в самых рейтинговых передачах вашей страны. Я знаю, Лурдский международный комитет врачей интересовался вашим мнением по случаю необъяснимого исцеления, и вы полагаете, будто сумели доказать, что Дева там была ни при чем.
– Вот именно. Это была истерическая слепота, исчезнувшая в результате нервного шока, когда девочку бросили в ледяную воду грота. У оптического нерва не было ни единого повреждения: просто мозг не обрабатывал полученную информацию.
Он обрывает меня поднятием руки:
– Я ни о чем другом вас и не прошу.
– Простите?
– Мне требуется мнение выдающегося офтальмолога, чтобы выступить против «суеверного идолопоклонничества», о котором вы упоминали в вашем отчете Лурдскому комитету.
Приведенная в полное замешательство увертками этой мумии Святого Престола, испытывающей, кажется, особое удовольствие, застигая меня врасплох, я подпираю кулаком подбородок. Водя пальцем по оторочке сутаны, кардинал изучает лепнину потолка.
– Так вот, Дева молвила Хуану Диего: «Пойди к епископу и повели ему возвести на этом самом месте часовню в мою честь». Несчастный индеец попытался возразить, будучи не столько впечатлен сверхъестественной природой этого соответствующего его верованиям явления, сколько неизбежным нарушением законов иерархии. «Но, милая чудная Дева, – ответил он на витиеватом языке ацтеков, – я самый ничтожный из твоих слуг, жалкий недостойный червь, еще и индеец… Епископ Мехико никогда не удостоит меня своим вниманием». «Я выбрала именно тебя, Хуан Диегито, смиреннейший из моих сыновей, – ответила Дева. – Отправляйся к епископу, и он поверит тебе».
Звонит телефон. Извинившись, я снимаю трубку. Франк спрашивает, не могу ли я завтра утром заменить его на удалении катаракты.
– Я перезвоню.
– Я буду краток, – улыбается мой посетитель, когда я вешаю трубку. – Хуан Диего идет к монсеньору Сумарраге и объявляет ему: «Так, мол, и так, я повстречал Матерь Божью, и она просит вас построить в ее честь часовню на холме Тепейяк». Епископ отвечает: «Непременно», и приказывает выдворить безумца из своих покоев. Но Дева не отступает – еще пять раз является Хуану Диего и снова и снова отправляет его к епископу, который выпроваживает его уже manu militari[1]. Под конец, отчаявшись, отважный индеец говорит Божьей Матери, что Сумаррага никогда не поверит ему без доказательств. Тогда она советует преподнести ему букет роз. На дворе зима, Хуан Диего пожимает плечами. Но стоит Деве исчезнуть, как он видит цветущий розовый куст. Он тотчас собирает целую охапку цветов и заворачивает их в свой плащ. На этот раз слуги епископа, ошеломленные невиданным для зимы зрелищем, пропускают его. Индеец кладет цветы к ногам Сумарраги, и сраженный епископ падает на колени. По всей длине плаща нищего индейца проявилось изображение Девы Марии.
Фабиани отводит сплетенные под подбородком пальцы, вероятно, обозначая развязку истории. Я принимаю это к сведению и осведомляюсь, какое отношение она имеет ко мне.
– Этот плащ, также называемый тильмой, соткан из чрезвычайно хрупких волокон агавы. Однако и пять столетий спустя он сохранил свой первоначальный вид и выставлен в соборе Гваделупской Богоматери на севере Мехико; все специалисты с мировым именем уже исследовали его и заключили, что они не в силах ничего объяснить. Ни факта великолепной сохранности плаща, ни происхождения проявившегося «образа», краски которого по составу не соответствуют ни одному известному на земле пигменту, ни расположения звезд на накидке Девы, свидетельствующего об астрономических познаниях, немыслимых для того времени, ни сцены в ее глазах.
– Сцены?
– Сцена подношения роз епископу запечатлена в глазах Девы. В буквальном смысле «сфотографирована». Так, во всяком случае, заявляют ученые, изучавшие ее глаза под микроскопом.
Он кладет к себе на колени «дипломат», достает из него увесистую папку, протягивает ее мне.
– Вот заключения всех экспертиз, проведенных вашими коллегами в промежутке между 1929-м и 1990 годами. Именно в 1990 году его святейшество Иоанн Павел II причислил Хуана Диего к лику блаженных.
Я наугад открываю зеленую папку, натыкаюсь на увеличенную фотографию зрачка, три отражения в котором обведены черным кружком. Пролистываю прикрепленное к фото пояснение. Под шестистраничным отчетом стоит подпись доктора Рафаэля Торихи.
– Я не владею испанским, – говорю я, закрывая папку.
Кардинал вздрагивает. Впервые с начала нашего разговора мне удалось привести его в замешательство. И причиной тому стало мое невежество.
– Я пришлю вам переводы, – сухо отвечает он. – В любом случае данные экспертизы не представляют для меня никакого интереса: все они выражают единую точку зрения.
Я бросаю взгляд на настенные часы, поправляю мою чуть криво стоящую пустую пепельницу. Я уже подарила ему пятнадцать минут: в его распоряжении еще шесть.
– Что вы, собственно, ждете от меня, монсеньор? Что я изучу при помощи офтальмоскопа глаза картины, чтобы выяснить, страдала ли Дева Мария близорукостью?
Он снисходительно смотрит на меня, затем подается вперед и с горькой усмешкой медленно отчеканивает:
– Дитя мое, я жду от вас доказательства мошенничества, обнаружения технической ошибки, предположения, что отражения в глазах явились творением художника, по меньшей мере подкрепленного вескими аргументами сомнения.
Я ошеломлена услышанным. В ожидании моей реакции кардинал постукивает пальцами по подлокотникам кресла.