Явь (СИ) - Страница 5

— Что же ребра так торчат, совсем есть перестала, давно надо было ехать домой! — звучит чеканный строгий голос взрослой грамотной женщины.

— Теперь я тоже так думаю, ба, — лепечет в ответ Варя и шмыгает носом, пытаясь скрыть наплыв острых соленых слез.

Бабушка все же не сдерживает маленькой миловидной улыбки. Все налажено, можно ехать домой. Они обе входят в здание вокзала, Варя радостно придерживает дверь своей бабушке, пропуская ее вперед.

Приходится долго ждать следующий автобус. По расписанию, из районного центра, он едет лишь три раза в день, и то не каждый. За недолгими разговорами, бабушка выясняет, что Варя оставила почти все вещи у матери. Внешний вид внучки, как и ожидалось, ее не устраивает. Дыры в штанах? И что это за закатанный свитер? Лето, хоть и нежаркое, подразумевает легкую обнажающую, как минимум руки, одежду. Варя лишь разводит замурованными в теплые рукава руками. На ближайшем же рынке, на свой вкус и цвет, бабушка покупает пару футболок для Вари и достаточно старомодно скроенную клетчатую юбку. Уверенная в том, что никогда эти вещи не наденет, не смотря даже на свою непривередливость, Варя вздыхает.

Полтора часа по разбитым дорогам, на расходящимся по швам синем автобусе. Непрекращающийся бесконечно длинный лес, переплетающийся с рукавами, взятой им в плен реки. Он окружает и сплетается с каждым поселением на сто километров вокруг вьется между их улочками, ожидает на каждой неосвоенной человеком обочине. Люди, живущие в этом районе, давно привыкли к такому соседству. Гордятся им, возвышают и поклоняются его величию. Лишь иногда пейзажи сменяются на вольные, отвоевавшие свои места поля и луга, сеющими в воздух пыльцу, привлекающими ведомых сладким нектаром насекомых.

Поселок сельского типа Старинский, численностью населения едва ли больше пятисот человек, давно и оправдано зовется жителями «деревней». При желании, его можно пройти вдоль не больше чем за час. Свое название получил, очевидно из-за долголетия. Среди местных поселений у него самая богатая история. Когда-то поселок был крупнейшим на ближайшие триста километров. Люди жили в достатке, ни в чем не нуждаясь, лелея уверенность в завтрашнем дне. О чем свидетельствуют забытые, брошенные, разрушенные, и все же красивые здания дома культуры, церкви и почты. После развала СССР из-за безработицы и угасающей инфраструктуры, большинство трудоспособного населения покинуло эти края, оставив дома пустовать. Из красочного разнообразия заведений выжили лишь три магазина, один буфет, школа, с трудом набирающая детей по одному классу на параллель, клуб, занимающий здание детского сада, дом культуры, просыпающийся лишь по значимым датам и старая добрая почта. Извечная история и неизбежная участь пережитков крестьянского образа жизни. Самые отчаянные отважно продолжают здесь выживать, не поддаваясь соблазнам комфорта и денег. Вспахивают огород, разводят скот, пьют самогон. Продавцы за прилавками магазинов, бухгалтеры в управлении, учителя в школе, пастухи на пастбищах — одни и те же не сменяющиеся годами лица. Самые отважные отправляются на вахты, возвращаются, чтобы сойти с ума от скуки.

Совсем недавно Варе казалось, что ее путь домой выучен ей наизусть, но как бы не так. Детская память многие вещи исказила и увеличила в размерах. Дороги, дома, заборы, все те же, но стали они маленькими, скрюченными и старыми. Несколько мертвых пустых деревянных двухэтажных построек, так и не исчезнувших до конца с лица поселка, пугают местных детей. Напоминают о том, что когда-то в них было кому жить. Старинский будто человек, которой все время стареет и никак не умирает. Дома будут бесконечно ветшать, дороги все больше превращаться в колею а трава будет заполонять дворы и улицы так, словно человечество для нее не преграда, и так год за годом до конца времен. Обилие зеленных оттенков замыливает пространство, пряча в нем призраки от покинутых жилищ. Будто сам воздух и солнце отдают газовыми загадочными испарениями, а может быть это все болотистая духота, наступившая только сегодня. Каждая улица и каждый дом несет запах своего семейства. Густая листва, темные бревна, белые окна, бледные и яркие палисадники, полысевшие в них цветы.

Крыльцо родного дома пахнет опилками, а внутри немного тянет аптекой, и тепло будто сочится из всех щелей, желтыми цветами на обоях и бурыми деревянными скрипучими полами. Радость от давно и крепко въевшегося в память пространства сменяется жалостью к изношенным плинтусам и падающей штукатурке.

— Так, иди садись за стол, сейчас суп будет. Правильная еда и труд быстро тебя поправят до нужных форм, — отрезает бабушка.

— Ладно, если ты так считаешь… — Варе показалось, что это совсем даже не обидно, и можно даже потерпеть целую тарелку жирного супа, зато эту тарелку заботливо нальют чьи-то руки.

Варя бросает свой рюкзак в прихожей и проходит по широкому коридору на кухню, садится за мягкий уголок. Ее глаз радуется солнечным, почти оранжевым стенам и васильковым занавескам, ее радует каждая красная розочка на скатерти и подвесные серые от времени кухонные шкафы. Иногда такие места, как медицинские процедуры, излечивают душу, прогревают ее и растирают травянистый бальзам.

Бабушка, кряхтя, достает из нижних шкафов железную миску, вытаскивает из дребезжащего холодильника белую кастрюлю с супом, ставит ее на черные железные прутья плиты и холодным железным половником наливает в миску целебное куриное снадобье. Отправляет кастрюлю назад и поджигает конфорку, на которой уже стоит полная миска. Все эти хлопоты вызывают у Вари смешанные чувства: например, что она все же не дома, а в гостях и ненадолго, чувство блаженной заботы, чувство собственной беспомощности, и, наконец, чувства смятения и вины за то, что бабушка делает лишние наклоны, в то время как Варя может сделать их для себя сама без труда.

— Следи за супом, я переоденусь, — цедит бабушка и исчезает в дверном проеме.

— Хорошо, — пищит в ответ Варя и встает с насиженного места, — я тогда еще чайник поставлю, сделать тебе чай?

— Сделай конечно! — слышится звук из-за прочных старых стен и дверных проемов.

Варя проверяет один из ящиков, чтобы убедиться, что вилки, ложки и ножи все еще там. Пусть место дислокации их не изменилось, но появился, а может быть и всегда там был, запах старой древесины. Резные завитушки и листочки на железных и алюминиевых вилках и ложках забавляют, кто вообще придумал рисовать на посуде? Наверное, человек старается украсить все, что его окружает, каждую мелочь. Варя помешивает суп, вызывая скрежет между ложкой и дном миски. Неприятно морщится. Откладывает ложку, ищет чай, открывает все по очереди кухонные шкафы, у одного из них отпадает дверь с петель, да так, что здорово пугает Варю. Вернулась к супу, мешает еще раз. Кричит:

— Ба, а где чай-то у тебя?

— Сейчас достану! — раздается совсем близко.

Тусклый домашний халат меняет женщину на корню, теперь она стала ниже и шире, стали видны ее опущенные плечи и усталые ноги с варикозными венами. Но разве уж это важно на собственной кухне? Главное, что глаза у нее все те же строгие, а руки все такие же сильные и шершавые от тяжелой работы. Без нее, Варвара бы была совсем одинокой.

Бабушка проходит к ящикам и с самого боку открывает одину из дверей, отодвигает упаковки со специями, банками и крупами. В руках у нее оказывается большая цветная железная коробка из-под мужского парфюма.

— Вот, смотри, я травушки-муравушки твои сохранила! — охотничий голос бабушки вещает отличную новость.

— Ты просто чудо! — искренне удивляется Варя, — я так скучала по ним в городе. В этом году точно буду собирать новые! А чай-то где?

— Так вот же он, в заварнике, у тебя под носом!

Бабушка указывает на маленький голубой чайничек, затерявшийся на фоне многочисленных перевернутых кружек и банок, упаковок с печеньями и еще бог знает с чем, выставленным на изрезанной клеенке.

— Точно, а я и забыла, что чай бывает не только в пакетиках, — тихо оправдывается Варя.