Ярость - Страница 44

На этих забитых народом улицах фургон замедлил ход, но кое-кто узнал Мозеса и побежал впереди, расчищая дорогу.

– Мозес Гама! Это Мозес Гама, дайте ему проехать.

Они двигались дальше, и прохожие на улицах приветствовали их.

– Я вижу тебя, нкози!

– Я вижу тебя, бабу!

Они называли его отцом и господином.

Когда добрались до общинного центра, примыкавшего к комплексу административных зданий, на площади перед залом было столько народу, что им пришлось оставить фургон и последние сто ярдов пройти пешком.

Но здесь их уже сопровождали «буйволы». Громилы Хендрика Табаки расчищали дорогу в сплошной массе людей, смягчая это проявление силы улыбками и шутками, так что толпа расступалась без возражений.

– Это Мозес Гама, дайте ему пройти.

Виктория цеплялась за его руку и возбужденно смеялась.

Когда они входили в главные двери, Виктория подняла голову и прочла над ними надпись:

Обычаем националистического правительства быстро стало присвоение всем административным зданиям, аэропортам, плотинам и другим значительным для общества объектам имен политических светил и посредственностей, но невероятная ирония заключалась в том, что общинный зал самого крупного черного пригорода назвали именем белого создателя законов, протестовать против которых здесь собрались. Хендрик Френс Фервурд был министром по делам банту и главным создателем системы апартеида.

Внутри стоял оглушительный шум. Просьбу об использовании зала для политического митинга администрация, конечно, отклонила бы, поэтому официально собрание рекламировалось как рок-концерт знаменитой группы «Мармеладные мамбы».

Группа была на сцене – четверка в облегающих костюмах с блестками, которые сверкали в мерцании разноцветных огней. Множество усилителей оглушали плотную толпу музыкой, словно бомбардировкой с воздуха, а танцующие подхватывали эти звуки и раскачивались и содрогались в ритме музыки, как гигантский чудовищный организм.

«Буйволы» прокладывали дорогу через танцплощадку; танцующие узнавали Мозеса и выкрикивали приветствия, пытались дотронуться до него, когда он проходил. Но вот его узнали и в оркестре, музыка оборвалась на середине ноты, и Мозеса встретили громом фанфар и раскатистой барабанной дробью.

Десятки добровольных помощников подняли Мозеса на сцену, а Виктория осталась внизу, на уровне его колен, завязнув среди людей, двинувшихся вперед, чтобы видеть и слышать Мозеса Гаму. Дирижер попытался представить его, но его голос, даже усиленный множеством громкоговорителей, не смог перекрыть громогласные приветственные крики. Четыре тысячи глоток исторгали свирепый рев, который длился и длился, не ослабевая. Он перекатывался через Мозеса Гаму, как морские волны в шторм, а Мозес стоял, как скала, неподвластная волнам.

Но вот он поднял руки, и сразу стало тихо, над огромной толпой нависла сдержанная болезненная тишина, и в этой тишине Мозес Гама взревел:

– Amandla! Власть!

И толпа единодушно отозвалась:

– Amandla!

Он снова выкрикнул глубоким волнующим голосом, который отразился от потолочных балок и проник в самую глубину сердец:

– Mayibuye!

И они взревели в ответ:

– Африка! Да пребудет она вечно!

Снова все смолкли в ожидании, возбужденные и взвинченные, и Мозес Гама заговорил:

– Давайте поговорим об Африке, – начал он. – Поговорим о ее богатых, плодородных землях и о тех крошечных бесплодных участках, на которых вынуждены жить наши люди.

Поговорим о детях без школ и о матерях без надежды.

Поговорим о налогах и пропусках.

Поговорим о голоде и болезнях.

Поговорим о тех, кто работает под палящим солнцем и в темных недрах земли.

Поговорим о тех, кто живет в рабочих поселках, вдали от своих семей.

Поговорим о голоде, о слезах и о жестоких законах буров.

Целый час он держал их в руках, а толпа молча слушала, только изредка раздавались стоны и невольные болезненные вздохи, а иногда гневный рев. К концу речи Виктория обнаружила, что плачет. Слезы свободно и бесстыдно бежали по ее запрокинутому прекрасному круглому лицу.

Закончив, Мозес, обессиленный и потрясенный собственной страстью, опустил руки и склонил подбородок на грудь, и зал объяла мертвая тишина. Все были слишком взволнованы, чтобы кричать или аплодировать.

В этой тишине Виктория вдруг поднялась на сцену и повернулась к толпе.

– Nkosi sikelel’ i Africa, – запела она.

«Боже, спаси Африку». Оркестр мгновенно подхватил припев, и великолепные голоса африканцев слились в потрясающий хор. Мозес Гама подошел к Виктории, взял ее за руку, и их голоса слились.

Им потребовалось почти двадцать минут, чтобы выйти из зала: тысячи человек хотели прикоснуться к ним, услышать их голоса, стать частью их борьбы.

И, конечно, за один вечер прекрасная зулусская девушка в пламенеющем алом платье стала частью почти мистической легенды о Мозесе Гаме. Те, кому посчастливилось побывать на том вечере, рассказывали тем, кто не присутствовал, как царственно она выглядела, когда стояла и пела перед ними, – королева, достойная высокого черного императора рядом с ней.

– Я никогда ничего подобного не испытывала, – сказала Вики, когда они наконец снова остались одни и маленький сине-красный фургон двинулся по главному шоссе обратно к Йоханнесбургу. – Их любовь к тебе так сильна… – Она помолчала. – Невозможно описать.

– Иногда она пугает, – согласился он. – Они возлагают на меня очень тяжелую ответственность.

– Думаю, ты вообще не знаешь, что такое страх, – сказала она.

– Знаю. – Он покачал головой. – Знаю лучше многих. – И тут же сменил тему: – Который час? Надо найти где поесть до комендантского часа.

– Еще только девять, – удивилась Виктория, подставив часики под свет уличного фонаря и посмотрев на циферблат. – Я думала, гораздо позже. Мне кажется, за один короткий вечер я прожила целую жизнь.

Впереди блеснула неоновая надпись «Кукольный домик. Драйв-ин. Вкусная еда»[34]. Мозес сбросил скорость и свернул на стоянку. Он на несколько минут оставил Вики, чтобы подойти к прилавку ресторана в виде кукольного домика, и вернулся с гамбургерами и кофе в двух бумажных пакетах.

– Как хорошо! – сказала она, набив рот гамбургером. – Я не сознавала, что так проголодалась.

– А что же кость, которой ты мне угрожала? – спросил Мозес на беглом зулусском.

– Ты говоришь по-зулусски! – Она удивилась. – Не знала. Когда ты научился? – спросила она на том же языке.

– Я говорю на многих языках, – ответил Мозес. – Если я хочу обращаться ко всем, другого пути нет. – И он улыбнулся. – Однако, девушка, не увиливай. Расскажи про эту кость.

– Так глупо об этом говорить после всего, что с нами было сегодня вечером… – Вики замялась. – Я собиралась спросить, почему ты послал брата говорить с моим отцом, прежде чем что-нибудь сказать мне. Понимаешь, я не деревенская девушка из крааля. Я современная женщина и живу своим умом.

– Виктория, в нашей борьбе за освобождение мы не должны отказываться от своих традиций. Я поступил так из уважения к тебе и к твоему отцу. Прости, если это тебя оскорбило.

– Я немного рассердилась, – призналась она.

– Поможет ли, если я спрошу тебя сейчас? – Он улыбнулся. – Ты все еще можешь отказаться. Прежде чем мы пойдем дальше, подумай как следует. Если ты выйдешь за меня, ты выйдешь за наше дело. Наш брак станет частью борьбы нашего народа, дорога перед нами будет трудна и опасна, и ее конца мы никогда не увидим.

– Мне не нужно думать, – негромко ответила она. – Сегодня, когда я стояла перед нашими людьми, держа тебя за руку, я поняла, что для этого и родилась.

Он взял обе ее руки в свои и привлек Викторию к себе, но их губы не успели соприкоснуться: мощный белый луч света упал на их лица. Они удивленно отшатнулись друг от друга, закрывая глаза руками.