Ярость - Страница 6

– Да, пора к делу. А суть в том, что, в каком состоянии наша страна, знаете. Знаете и то, что всякий президент либо приводит свою команду, либо составляет ее спешно уже на месте. У меня команды нет, я победил на выборах, не смейтесь, в самом деле по воле народа. Но я один, почти один. И вы здесь затем, чтобы согласиться войти в президентскую команду.

Я отшатнулся:

– Шутить изволите?

– С какой стати?

– Я разрушитель, а не созидатель. Я вам такое наработаю!

Кречет покачал головой:

– А мне кажется, что мы сработаемся. В конце концов, вы мужик, и я мужик…

– Простите, – прервал я, сразу ощетинившись, – это вы мужик, если уж так хотите.

Он на несколько мгновений задержался с ответом, что для человека, привыкшего мгновенно передергивать затвор и наносить второй прицельный выстрел, вообще-то непривычно. Возможно, решал, в какой лагерь отправить на перевоспитание.

Наконец выбрал линию снисходительного удивления:

– Да, я мужик… Не отказываюсь. А вы… Ладно, глупости, не спрашиваю, хотя… Опустим это, хотя, честно говоря, любопытно, что вас так задело.

– Да так, – ответил я уклончиво. Какого черта цепляться к словам? Ясно же, президент, да еще такой, слушает только самого себя.

Он развел руками:

– Если не трудно, просветите. На будущее. Вдруг еще кто-то обидится. На днях у меня намечается встреча с послом из Испании…

В грубом голосе звучала ирония. Я вспыхнул, но заставил голос звучать так же ровно:

– Вы мужик, как вы сказали. Пусть так и будет. Но в тех краях, откуда я родом, мужиками называли тупое покорное быдло, грубое и ленивое.

Он широко улыбнулся:

– Да, но в революцию аристократов перевешали, перевешали… Было время. Я думал, их уже не осталось. Вы не из дворян, случаем? Сейчас всяк норовит назваться то дворянином, то графом, а кто понаглей – вовсе князем.

– Казацкому роду, – сказал я, – в отличие от дворянского, нет переводу. Много вы нас в самом деле вешали… и расстреливали, и распинали, и топили с приходом своей Советской власти, но казаки все равно будут. Гордые, не гнущие спины, настоящие… Так что уж простите, но я не мужик. И никогда им не стану.

Он слушал внимательно, лицо было недвижимое, затем примирительно улыбнулся:

– Эк вас задело… Это так говорится. Вы просто чувствительны к словам. Даже не как политик, те тоже чувствительны, но только к их нынешнему пониманию, а вы вовсе в корень… Кто ж теперь так смотрит? Тогда скажем проще: вы – мужчина, и я – мужчина. В том понимании, какое вкладывалось раньше, а не сейчас. Согласны?

Я не был согласен, как это я да буду согласен с военным, да еще генералом, но мгновенная обучаемость этого вояки с квадратной рожей ошеломила настолько, что единственное, на что хватило сил, что вяло промямлить:

– Почему так уверены, что я смогу работать в вашем совете?

– Вы созидатель, – пророкотал он уверенным голосом. – Но когда появляются первые ростки, вы, вместо того чтобы дожидаться плодов, оставляете это другим, а сами ломитесь дальше. Потому до сих пор концы с концами сводите едва-едва… Но никому не завидуете, потому ни язвы, ни нервных припадков. Я вам не предлагаю должность министра! Всего лишь советника. Члена команды, который будет высказывать свое мнение, критиковать, предлагать какие-то варианты. Одна ваша извилина стоит иного научно-исследовательского института, а у вас этих извилин наберется, наберется. Глупо с моей стороны упускать такого человека!

Я упрямо покачал головой:

– Я же сказал, я наработаю. Любую команду развалю. Да и не люблю военных, признаюсь откровенно… даже с удовольствием.

– А кто их любит, – фыркнул Кречет. – Только подростки да перезрелые дуры из дальних деревень. Но военных в команде не будет. Даже я без погон, как видите. А что о прошлом… кто из нас не бывал в армии?

– Я не бывал, – ответил я с удовольствием.

Цепкий взгляд Кречета пробежал по мне, даже вроде бы попытался застегнуть слишком вольно расстегнутую пуговицу.

– Мне показывали досье. И там была строчка, что вы пытались попасть в ряды, но медкомиссия забраковала.

– Было другое время, – отмахнулся я. – Все же почему я?.. Есть громкие фамилии из творческой интеллигенции, ну, такие, как Цукоров или Козельмович…

Кречет поморщился:

– Это нормальные люди средней порядочности. Для нормальной страны, где хотят жить тихо и мирно, хорошо кушать и беречь здоровье. А у нас страна такая, что… нет, нужны чуточку сумасшедшие.

Мне показалось, что ослышался.

– Простите… средней порядочности? Я думал, что порядочность либо есть, либо ее нет…

Кречет отмахнулся:

– Это у вас от революционного мышления. Либо свет, либо тьма, либо ночь, либо яркий день, кто не с нами, тот против нас… А между днем и ночью бывают сумерки, а люди не праведники или злодеи. Есть и полупорядочные, и слабопорядочные, и недопорядочные. Ваш Цукоров был хорош уже тем, что все же сказал правду. Но героя из него делать – идиотизм. Как будто до преклонного возраста так и не видел, что творится! Мы все видели, все понимали, любой слесарь или министр одинаковыми словами крыли Советскую власть на кухне, а он, овечка, не знал о расстрелах, тюрьмах, лагерях, несвободе?.. А узнал только тогда, когда обеспечил себе такую славу отца водородной бомбы… кстати, теперь-то все знают, что шпионы все атомные секреты перетаскали из Америки… когда на грудь не помещались медали лауреатов всех Ленинских, Сталинских, Государственных премий, когда на счету были такие астрономические суммы, что можно было не страшиться потерять работу!

Я сказал, морщась:

– Но все-таки сказал. А другие так и молотили языками на кухне.

– Я и говорю, порядочный, – согласился Кречет. – Но не герой. Мог же сказать и раньше? Когда еще страшно было потерять работу?.. Как теряли другие, оставшиеся неизвестными?.. Э-э-э, он был политик, еще какой политик! Знал, в какой момент можно встать и сказать гордо: «Протестую!» Так и эти среднепорядочные, которым уже достаточно тех жалких реформ. Ну, свободного выезда за рубеж, который простому народу все равно не по карману, еще – получать валюту за выступления только в свой карман, не допуская государство…

– Что вполне справедливо, – ощетинился я.

– Кто спорит? Я говорю, что эти люди уже получили свои реформы. Других им не надо. Они ходят в церковь и ставят свечи, крестятся и бьют поклоны. А в мою команду нужны люди, которые хотят вырвать страну из этой грязи как можно быстрее!

Я сказал настороженно:

– Я страшусь таких людей. Они необходимы, но только не во главе целой страны. Когда эти честные и горячие люди брали власть, одержимые идеей облагодетельствовать всех разом и сразу, то получалась либо кровавая Французская революция, либо Советская, либо движение Савонаролы, луддитов, тайпинов…

Кречет сказал успокаивающе:

– Погодите, погодите. Разве я сказал, что будем страну трясти? Вот потому-то я и хочу в команде таких людей, которые не позволят пуститься во все тяжкие.

– А я смогу не позволить?

– Скажу честно, права вето у вас не будет. Но прислушиваться к вашим советам будут все. Начиная с меня. Соглашайтесь, Виктор Александрович!

Неслышно отворилась дверь, вошел немолодой подтянутый человек с явно военной выправкой, но в гражданском. Бросил быстрый взгляд на меня, наклонился к Кречету, что-то шепнул. Тот хмыкнул, бросил коротко что-то вроде «Лупи», а когда тот уже направился к двери, вдруг хлопнул себя по лбу:

– Да, кстати… Что-то украинские националисты начали затихать… Подготовь пару миллионов долларов где-нибудь в западном банке. Нет, сейчас не переводи! Пусть работают на энтузиазме, сколько задора хватит… Хорошие парни. Искренние, честные. Надо их поддерживать в борьбе против проклятой Москвы, против гнусной России, что их угнетала и сейчас даже во сне видит, как бы снова покорить рiдну нэньку Украiну…

Тот сказал деловито:

– Там еще одна группа появилась. Злее! Каких только собак на нас не вешают.