Ярослав Мудрый. Историческая дилогия - Страница 156

От издательства подчеркнем, что позднее, академик Ю. Давыдов напишет: «Валерий Замыслов — дерзновенный писатель. Он всегда берется за самые трудоемкие темы, на которые не поднимается рука известных русских романистов. Он будто ярким факелом, необычайным дарованием своего воображения, вырывает из глубокой тьмы самые забытые русской историей героические и трагические эпохи, реализованные в романах „Иван Болотников“, „Князь Василько“, „Княгиня Мария“, „Полководец Дмитрий“ (о сыне А. Невского), „Алена Арзамасская“. Не случайно Государственная комиссия, отбирая произведения на соискание Государственной премии, поставила романы Замыслова в один ряд с выдающимися мастерами прозы, как Леонид Леонов, Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Петр Проскурин… Попасть в „золотой“ список признанных художников Слова — большая честь для любого, даже известного писателя. Не случайна и высокая оценка творчества В. Замыслова знаменитым писателем Валентином Пикулем, который отметил: „В России немного талантливых исторических романистов. Валерий Замыслов — один из них“. А Международная академия психологических наук, рассмотрев психологию творчества российских писателей, остановила свой выбор на романах В. Замыслова, присвоив писателю звание Почетного академика МАПН и назвала его „яркой личностью и писателем мирового значения, обогатившим человечество не просто героями литературных произведений, а реальными людьми, живущими на реальной земле, обладающими конкретными переживаниями, эмоциями, чувствами, рассуждениями не просто здраво, но глубоко осмысленно, трезво и емко! Проза Замыслова легкая, певучая, лексически многообразная, всецело направленная на богатую узорчатую вязь народной речи, ритм ее подвижен, стремителен, сюжеты упруго закручены, динамичны и увлекательны. Но эта „легкость“ — свидетельство изящной формы. Это проза талантливого Мастера, глубоко чуждого холодно-бесстрастному изложению истории. Сложно себе представить, но Валерий Замыслов отобразил в своих книгах многотомный романный Свод Русской Истории IX–XVII веков. Взять, к примеру, один „Бунташный“ семнадцатый век. Наисложнейшее столетие! Но В. Замыслов в тяжелейший период его жизни полностью воссоздал в своих романах и этот век. Какой же титанический труд пришлось провести писателю! Просто уму не постижимо“».

Психология творчества, авторская индивидуальность, подчас только ему присущие особинки — озарения — диковинная вещь, они приоткрывают неведомую завесу в потаенный мир творчества. Жаль, что критики редко поощряют их своим вниманием, считая их блажью: мало ли как сходят с ума «чокнутые» творцы?! А напрасно… Вот, например, в первой книге о Болотникове есть глава «Поединок». Молодому крестьянскому сыну, только что оторванному от сохи, неискушенному в сечах, надо, во что бы то ни стало победить знаменитого татарского богатыря Ахмета, но и тому надо, во что бы то ни стало, одолеть русского воина. Ведь поединок наблюдают единоплеменники, от его исхода зависит психологический настрой каждого войска, которые должны вступить в бой.

— Над этой главой я бился очень долго, поясняет Валерий Замыслов. — Набросал около десяти вариантов, но чувствую, что сцена будет выглядеть неубедительно, уж слишком неравны силы «дуэлянтов». Недель пять не мог одолеть эту маленькую главу, прямо-таки измотала она меня, до галлюцинаций доходило. И вот как-то снится мне: я в дремучем лесу. Скит. Из него выходит седовласый старец-отшельник с крестом и вещает: «Послушай, отрок. Инако с поганым ордынцем бейся. Всю силу удара меча своего вкладывай не на его голову, а на его саблю». «Почему, старче?». «Аль не ведаешь? Русский уклад (так называлась в старину сталь, булат) крепче татарского. Перерубишь саблю — и ворог тебе не страшен. Добьешь мечом». К счастью я тотчас проснулся и кинулся к столу, чтобы записать слова старца. Он подсказал мне один из вариантов поединка. Я занялся изучением русского «уклада», поиски продолжались несколько месяцев. И вот находка! Действительно, в конце XVI века оружие, изготовленное из «уклада», было гораздо крепче татарского и османского. Вот тебе и старец отшельник! Именно по его совету я и выполнил сцену поединка. Были и другие сцены, увиденные во сне, особенно это касается ключевых глав произведений.

Каждому писателю, воссоздающему портрет далекого времени, требуется своеобразное «переключение» в заветную эпоху. Это очень трудный, как правило, тяжело переживаемый и психологически, и чисто физически, процесс. У меня — свои «секреты», о которых, наконец-то, я решился рассказать читателям. Есть у меня строго установленный принцип: никогда не притрагиваюсь к рукописи, пока не «погружусь» в свою древнюю Русь. Как делаю? Сажусь в кресло, закрываю глаза и начинаю «уходить» из 20 века. Стараюсь от всего отрешиться. Проходят пять минут, десять, двадцать… и вот начинают мелькать картины Древней Руси. Пока я не ищу своей сцены, кою мне надо отчетливо увидеть. Вначале мне надо ощутить эпоху, окунуться в ее аромат, походить, потолкаться средь черного люда. Допустим, мне нужно описать сцену, в коей мои герои идут по Москве. Мне нужно обязательно перенестись в эту старую Москву. Иногда мне этого не удается: я слышу за окном, как оглушительно громыхает по асфальту мотоцикл, и он выталкивает меня из Древней Руси. Но я не отчаиваюсь. Затыкаю уши хлебными мякишами и вновь, закрыв глаза, погружаюсь… Мозг предельно напряжен. Мне надо (непременно надо!) увидеть старую Москву. И вот наконец-то, я в Белокаменной. Я отчетливо вижу старую Никольскую на Великом посаде, вижу монастырь Николы Старого с кельями и темницами для иноков, вижу Земский приказ с «городскими судилищами». За монастырями и торговыми рядами высятся нарядные хоромы князей и бояр. Улицы вымощены дубовыми бревнами. Я слышу громкие возгласы боярских холопов: «Гись! Гись!» Я вижу их дерзкие, озорные лица. А вот и тяжелая боярская колымага гулко постукивает по бревенчатой мостовой. Я вижу толпы народа: посадскую голь, стрельцов, нищих калик перехожих, юродивых. Я слышу их говор, вижу их лица, одежду. Я весь (весь без остатка) в старой Москве, я среди многолюдья, я непосредственный участник события, я живу той жизнью! И только после этого я подхожу к рукописи. (А сам весь в горячем поту. Даже рубашка прилипла к телу. Вот таким образом достается мне «погружение» в старинушку. Видимо, не зря труд писателей называют каторжным).

Над «Болотниковым» я работал, с некоторыми перерывами, 20 лет. А перерыв произошел в 1974 году. Великий сыр-бор разгорелся из-за ростовского озера «Неро». Оно мелкое, но хранит в себе свыше 250 миллионов тонн ценнейшего удобрения — сапропеля. Первый секретарь обкома Ф. Лощенков настойчиво предлагал поднять уровень озера за счет возведения гигантских польдерных дамб, на что требовалось и гигантское финансирование. Местные специалисты и многие ученые предлагали более естественный вариант — поставить земснаряды и по трубопроводам подавать сапропель на поля приозерной котловины, тем самым, очистив и углубив озеро. Бушевали страсти, ломались копья! И я, как человек не равнодушный, решил ввязаться в эту драку — написать роман. Взяв за основу мнение местных специалистов, решительно отверг «маниловские» установки «царя Федора» (так прозвали в народе первого секретаря). Роман писался с невероятным трудом. Областные партчиновники, узнав о готовящейся «антисоветской» книге, строго предупреждали: «Федор Иванович выверил свои расчеты на заседании Совмина. Коренным образом меняй тематику романа». Но я никогда не ходил на сделку со своей совестью, и прямо заявил: «Действия Лощенкова окончательно загубят Ростовскую приозерную котловину и само озеро». Когда роман «Белая роща» был написан, его пять лет мурыжили в цензурном комитете, неоднократно заставляли переделывать, следовать «правильной линии», отобразить некоторых отрицательных партработников положительными героями. Я «переделывал», не затрагивая основного сюжета, лишь углубляя характеры персонажей. В 1979 г., с грехом пополам, роман таки вышел. Директор издательства оказался порядочным и доброжелательным человеком, а новый цензор откровенно книгу прошляпил. И что тут началось! Меня и впрямь объявили «антисоветчиком». От «царя Федора» тотчас поступили два указания: разгромить «Белую рощу» в печати, а самого автора исключить из партии. Не выдержав травли, я серьезно заболел. Сердце у меня и до этого пошаливало. Инфаркт! Больничная койка. Но после выхода из больницы меня не оставили в покое. Местным партчиновникам надо было выполнить и второй «указ» Лощенкова. Но от «линчевания» меня спасла «Литературная Россия», выступив в мою защиту целой газетной полосой. Однако с этого периода даже мои исторические романы пробивались с большими трудностями, их придерживали по 5–6 лет.