Япония: язык и общество - Страница 4

Ситуация в стране резко изменилась после поражения империалистической Японии во Второй мировой войне в 1945 г. Крах реакционной политической системы, режим американской оккупации, ликвидация феодальных пережитков, культурная переориентация — все это не могло не сказаться и на языковой ситуации. При этом влияние социальных изменений было двояким: с одной стороны, нарушалась стабильность старых норм, с другой — появились возможности для реформ литературного языка и письменности.

В первые послевоенные годы потеряли свою действенность многие культурные стереотипы, внедрявшиеся до 1945 г. правящими кругами Японии; до определенной степени к ним причислялись и старые языковые нормы. К этому добавились миграции населения в военное время, нарушившие былую диалектную обособленность, и резко возросшее влияние английского языка. Особенно явно изменилась старая система форм вежливости, где влияние общественных процессов на язык наиболее очевидно. Литература первого послевоенного десятилетия полна рассуждений о нарушении норм языка, о его «порче» и «разрушении», особенно свойственных представителям старшего поколения (см. обзор таких высказываний [Киндаити, 1959, с. 184–191]). Вновь появились предложения о радикальном преобразовании японского языка, вплоть до возрождения идей о полном отказе от него, что предлагал авторитетный писатель Сига Наоя. Прогрессивные деятели того времени, в частности писатель Такакура Тэру, призывали коренным образом изменить языковую норму, приблизив ее к «языку простого народа»: предлагалось упразднить или свести к минимуму иероглифику, исключить из языка формы вежливости, ставилась задача развить в японском языке отсутствующие в нем категории числа и лица (см. [Конрад, 1948; Абуков, 1959]).

Подобные предложения не имели реальной базы. Однако в условиях серьезных социальных изменений удалось провести ряд языковых реформ. Сразу после войны прекратилось использование бунго в его последней сфере — официальной документации. Это привело к почти полному выходу бунго из активного употребления. Осуществились и реформы письменности. Написания японской азбукой — каной — приблизились к литературному произношению, исторические написания, за небольшим исключением, были отменены. Предпринимались и меры по ограничению иероглифики. Вскоре после войны был составлен иероглифический минимум «тоё-кандзи» из 1850 иероглифов. Хотя он имел силу закона лишь для учебной литературы, выпускаемой министерством просвещения, его создание оказало несомненное влияние на употребление иероглифики. Упрощению подверглось и написание ряда иероглифов.

После войны в Японии остро встала задача нормирования языка. Было необходимо завершить установление языковых норм и привести уже существовавшие нормы в соответствие с реальностью. Эта деятельность рассматривалась как общегосударственная задача, к ее решению привлекались ведущие языковеды страны. В 1948 г. при министерстве просвещения был создан Государственный институт японского языка, ставший ведущим центром нормализаторской деятельности. В связи с повышением в японском обществе роли средств массовой информации, особенно радио, а затем телевидения, подобная деятельность начала активно осуществляться и информационными учреждениями, в первую очередь государственной радио- и телекомпанией NHK. В первые 10–15 лет после войны нормы литературного языка были разработаны там, где они отсутствовали (произношение и ударение), заново установлены там, где язык заметно изменился (формы вежливости), уточнены и скорректированы там, где они существовали и раньше.

К концу 50-х годов подобная деятельность в основном завершилась, в японской языковой политике произошел переход от этапа установления норм к этапу их поддержания и совершенствования (см. [Neustupny, 1978, с. 269–278]). Постепенно уменьшились, хотя и не исчезли совсем, жалобы на «порчу» и «разрушение» языка. Японский литературный язык вступил в фазу относительно стабильного существования, этот период продолжается и поныне. Далее мы рассмотрим особенности функционирования японского языка именно на этом этапе.

С 1945 г. единственным официальным языком Японии стал современный японский литературный язык, история формирования которого излагалась выше. Это единственная форма существования японского языка, способная обслуживать все сферы общения. Система литературного языка противопоставлена, во-первых, некодифицированным формам существования японского языка — территориальным, социальным диалектам, просторечию; во-вторых, ограниченно функционирующему бунго; в-третьих, языкам национальных меньшинств — корейскому и почти исчезнувшему айнскому; в-четвертых, получившему определенное распространение английскому языку. В данной главе система литературного языка будет условно рассматриваться в своем единстве, хотя она имеет разного рода варианты: устные и письменные, разговорные и книжные, мужские и женские; об этих вариантах говорится в последующих главах.

В целом практически все население современной Японии в той или иной степени владеет литературным языком. Имеются два основных источника его распространения — школа и средства массовой информации.

«В настоящее время по распространенности среднего образования Япония стоит впереди всех остальных индустриально развитых капиталистических государств (практически грамотно все население страны[5])» [Березина, 1985, с. 14]. [Данные о проценте грамотных в Японии противоречивы: пишут о том, что еще в 1948 г. неграмотных, включая лиц, знающих только кану, было лишь 2,1 % населения [Иман, 1980, с. 32], что среди детей не поддается обучению грамоте 0,98 % [Ямада, 1984а, с. 87]; однако утверждается и то, что в Японии около 5 % неграмотных [Grootaers, Shibata, 1982, с. 329; Miller, 1982, с. 186].] Сейчас неполное среднее (девятилетнее) образование получают практически все, полное среднее (двенадцатилетнее) образование — 93,2 % мужчин и 95,4 % женщин, из числа кончающих девять классов, после этого продолжает обучение в университетах и колледжах 41,3 % мужчин и 33,3 % женщин (JFN. 1984. Октябрь. С. 4–5).

Другой канал воздействия литературного языка на японцев — средства массовой информации. По данным обследований, лишь 3,6 % опрошенных вообще не читают газет, в среднем современный японец в день тратит 44,1 минуты на чтение газет, 24,8 минуты — на чтение книг и 16,8 минуты на чтение журналов; это время сейчас несколько больше, чем раньше; у лиц с невысоким уровнем образования среднее время на чтение газет даже выше, чем у людей с высшим образованием (Симбун. 1984, № 1. С. 59). На большую привязанность японцев к чтению (в частности в транспорте) указывают и иностранные, особенно американские, наблюдатели, признающие, что средний японец в отличие от среднего американца еще не отвык читать длинные тексты (Daily Yomiuri. 04.07.1985). Отмечается и бум в основании новых журналов: с 1978 по 1983 г. появлялось по 165–235 журналов в год (Симбун. 1983. № И, с. 93–96). Особенно велико количество женских журналов, общий тираж которых достигает 90 млн. экз.; на японскую семью в среднем приходится 5,7 журнала в месяц, а женщины покупают и выписывают четыре журнала в месяц (Daily Yomiuri. 05.12.1984). Не надо переоценивать эти данные, поскольку значительная часть населения читает только газетные заголовки, подписи под картинками и комиксы. Тем не менее привычка японцев к чтению, несомненно, способствует знанию литературного языка.

Еще большее время японцы проводят за телевизором, который имеется у 99 % японских семей [Фирсов, 1985, с. 61]. По данным на 1983 г., среди опрошенных лишь 2,8 % не смотрят телевизор совсем. Среднее время просмотра передач в день — 144,9 минуты (для лиц старше 60 лет — 172,1 минуты) (Симбун. 1984. № 1. С. 60). Отмечают, впрочем, что пик интереса к телепередачам прошел около 1976 г. и среднее время, проводимое за телевизором, сейчас уже меньше (ХБ. 1983. № 9. С. 97). В среднем телезритель, живущий в Токио или его пригородах, за день воспринимает текст, соответствующий 5,5 газетным или 75 книжным страницам (ХБ. 1984. № 10. С. 20); надо учесть, что японский письменный текст из-за иероглифики компактнее соответствующего текста на европейских языках. Заметную роль в жизни японца играет и радио. Телевидение и радио сейчас имеют не меньшее значение в распространении литературного языка, чем школа; отмечается, что именно они прежде всего формируют литературное произношение [Хосоно, 1983, с. 37–38; Накамура, 1984, с. 5].