Яков. Воспоминания (СИ) - Страница 2

Преступника изловили, орудие убийства сыскали в кустах. Вот и все дело, остались сущие формальности. Коробейников был впечатлен пуще некуда, пытался даже высказать мне свое восхищение, явно незаслуживающее столь банального случая. Пришлось осадить его слегка, хотя при виде искреннего его восторга я с большим трудом сдерживал улыбку. Этот чистый, восторженный мальчик, пылающий энтузиазмом, положительно, рассеял мое недовольство. И даже то, что первое мое дело полностью подтвердило опасения мои о том, какие именно расследования ждут меня в Затонске, я все равно чувствовал, что настроение мое приподнятое. Во-первых, работа есть работа, какая бы она не была. А во-вторых я чувствовал, что мой помощник доставит мне немало веселых минут, да и будет благодарным учеником, однозначно.

И тем не менее, оставшись в одиночестве в кабинете поздно вечером, я вновь почувствовал досаду, хотя теперь она, пожалуй, была вызвана прямо противоположными причинами. За день я как-то слегка обжился. За работой и общением с милейшим Антоном Андреевичем я начал чувствовать себя вновь у дел, вовлеченным в реальность. Но вот Коробейников ушел домой, а я продолжил разбирать вещи. И вновь передо мной встали призраки Петербурга. Вещи, письма, даже книги помнили мою прежнюю жизнь, к которой не было возврата. Они были свидетелями моей глупости, моего безрассудства. И внезапно захотелось сделать что-то, что отрежет меня от Петербурга, от прошлого. От всего, что привело меня сюда. Я здесь теперь. Что ж, я это принял, но я не хочу вспоминать о том, что было. И о той, что была.

Фотография нашлась легко. Да что там, я точно знал, в какой книге она. Лишь книгу нужно было достать.

Нина. И на фотографии такая же, как в жизни — интригующая, играющая, неискренняя. Красивая. Лишь секунду помедлив, я поднес спичку к уголку фотокарточки. Огонь, охвативший ее, мог бы соперничать в красоте с той, что была на ней изображена. Глупый, нелепый в своей символичности жест. Фотография бывшей возлюбленной, сгорающая на фоне предписания о ссылке, в которую я был отправлен из-за нее же. Красиво. И глупо. Как глупо было все, с нею связанное. Что ж, красивый и глупый жест сделан. И фотографии больше нет. И ничто не связывает меня с Петербургом, с моим прошлым. Отныне моя жизнь и судьба — Затонск. Буду расследовать мелкие провинциальные делишки, буду учить Коробейникова. Буду жить, в конце концов. Раз уж Господь уберег меня от смерти, нужно жить. И хватит грустить о прошлом, хватит вспоминать Нину, Разумовского и все остальное, что с ними связано. Это все в прошлом, господин надворный советник, в прошлом. А в настоящем — работа. И она, несомненно, поможет мне жить дальше. Всегда помогала. Придет утро, и с ним придет новое дело. Пусть и о пропаже курей. Его ведь тоже нужно будет расследовать. И это поможет забыть. Главное — просто запретить себе воспоминания. Просто запретить. Не так уж сложно. У Вас, господин Штольман, с дисциплиной всегда был порядок. Вот и апеллируйте к ней. Не вспоминать. Жить дальше. Утро вечера мудренее.

— Красивая, — сказал Коробейников, накрывая лицо утопленницы простыней. — Говорят, это жена заводчика Кулешова.

Утро и вправду оказалось мудреным и принесло женский труп. В прямом смысле принесло, волнами Затони к берегу.

— Пять лет назад у нас тут тоже одна барышня утопилась. От чувств-с, — это городовой прокомментировал.

Они уже все решили. «Сама утопилась» — вот и весь вердикт местной полиции. И Коробейников в недоумении, зачем я хочу, чтобы он искал следы. Боже, благослови провинцию. Это мне, следаку столичному, везде убийства мерещатся. А у них тут все просто: «Утопилась. От чувств-с». Дело закрыто. Даже любопытно, сколько таких «самоубийств» и не расследовалось вовсе. Ну, понятно, что ж тут непонятного! Если не топором по голове, стало быть «сама, от чувств-с». Впрочем, не стоит срывать раздражение на подчиненных. Они не виноваты в том, что их чему-то не учили. Тем более, что и не возражают ведь, готовы выполнять мои приказы, даже если эти приказы и кажутся им странными.

Раздал всем задания, оглянулся. И заметил на берегу барышню на велосипеде. Судя по докладу городовых, ту самую, что обнаружила тело. И, судя по моим воспоминаниям, ту самую, что едва не сбила меня с ног в мой первый день в Затонске. Да, именно она, я не ошибся. Да и не могло быть в провинциальном Затонске так уж много барышень, увлекающихся велоспортом.

Что ж, побеседуем со свидетельницей.

— Барышня!

Она остановилась, ожидая меня. Спортивный костюм по последней моде — должно быть, шокирующий весь Затонск, — соломенная шляпка, как у гимназистки, небрежно съехавшая на один глаз. Видно, что просто съехавшая, а не кокетливо сдвинутая. Встревоженное лицо.

— Прошу прощения, это ведь Вы нашли тело? Мне сказали, барышня на колесиках…

— Да, я! — твердо, тревожно, самую чуточку с вызовом.

Испугана, но изо всех сил старается этого не показать. Смелая девушка. Другая при подобных обстоятельствах уже в обмороке валялась бы, а эта ничего, держится.

— Следователь Штольман Яков Платонович.

Представляюсь нарочито спокойным голосом, чтобы не испугать сильнее.

— Миронова Анна Викторовна!

Тон задиристый слегка. Такую испугаешь, пожалуй!

— Вы знали утопленницу?

— Да. Мы были знакомы.

А вот тут вся задиристость пропала. И проявилась искренняя печаль. И глубокая, однако.

— Когда виделись в последний раз?

Вопрос наудачу, но уж больно печаль явная.

— Вчера вечером, — какая неожиданность! Похоже, барышня-велосипедистка гораздо более ценный свидетель, чем могло бы показаться с первого взгляда! — Мы были у Кулешовых.

— Что там делали?

— Ничего особенного. Просто званый вечер.

— А не заметили ничего необычного в ее поведении?

Обычный вопрос к свидетелю. Вот только ответила она слишком быстро:

— Нет. Ничего такого.

Слишком быстро и слишком твердо. Ох, что-то вы хотите скрыть, Анна Викторовна Миронова! Что ж, посмотрим, как у вас это получится.

— Когда разошлись?

— В половине десятого.

А это сказано куда спокойнее. Стало быть, что-то произошло именно во время самого вечера. Ладно, выясню позже, время есть. Не стоит пока давить на свидетельницу.

— Благодарю Вас.

Она повернулась к своему велосипеду, собралась уезжать.

Я и по сей день не знаю, что заставило меня продолжить разговор. Может, просто мне не хотелось, чтобы она уезжала такая расстроенная. Я окликнул ее, хоть это уж точно не было связано с расследованием:

— А я видел Вас в городе, на велосипеде.

Обернулась. Ответила:

— А я Вас тоже видела.

И вдруг побледнела, пошатнулась, я едва успел поймать. Да что я творю, в самом деле? Обнаружить труп, тем более своей знакомой, испытание и для крепких мужских нервов. А тут барышня, ребенок почти!

— Вам нехорошо?

— Нет, нет. Все в порядке.

Самообладание у нее, надо сказать, отменное. Хотя, скорее, воспитание, а не самообладание. И тем не менее, делать тут ей больше нечего:

— Я не буду Вас больше задерживать. Если мне нужно задать несколько вопросов, я Вас найду.

— А мой отец адвокат, Миронов. Если Вам нужно, всякий Вам укажет на наш дом.

Ишь, ты! Уже полностью взяла себя в руки! И в этом «мой отец — адвокат» уже звучит отчетливый вызов. Нет, Штольман, тут не в воспитании дело. Это характер. И помоги Бог тому, кому она достанется, вместе с таким-то характером. И тем не менее, характер характером, а минуту назад барышня чуть в обморок не упала.

— Может, Вас проводить?

— Что?! — обернулась она резко, с явным неудовольствием.

Ого, какая реакция! Будто на руках донести предложил. Вот ребенок ведь! Даже не знает еще, на что стоит обижаться! Ладно, исправим ситуацию:

— Или могу городового с Вами отправить.

— Нет, не надо. Спасибо.

— А Вы точно доедете на этой штуке?

Блеснула улыбкой в ответ. И уехала. На этой штуке. Вполне твердо уехала, надо сказать. Да, характер у барышни что надо.