Яко Вертоград во цветении - Страница 2
В те времена, когда в тамошних прериях еще прыгали динозавры, пробила себе путь среди черных скал быстрая Тас-Кара-Су. В переводе с казахского: каменная черная река. Ущелье неглубокое, но стены местами отвесные, не везде выберешься наверх. Тас-Кара-Су дли заядлого рыболова — мечта, в слезах, поверьте на слово: за день можно надергать штук полтораста форелей… К чему клоню? К тому, что прошлым летом облюбовали мы с приятелем одно местечко в среднем течении Чернокаменной и прокантовались там с июня аж по конец сентября. Полагаете, ради форепи? Э, нет, другим светом светилась наша рыбешка, не серебряным, а пожелтей, позвончей, позабористей! Промывали мы песок золотоносный, тайком, конечно, мыли, со всеми предосторожностями, маскируясь под рыболовов и художников, хотя опасаться было некого, лишь единожды за все лето, уже в конце августа, переночевали неподалеку бродячие туристы, три крепыша бородача и с ними девица разбитная, все гитару нещадно терзала у костра…
Расположились мы удобно, под навесом скалы, в палатке, машину мою укрыли тентом. С питанием проблем не было, баранины наелись всласть, добывали мясо у чабанов. Пройдешь часа три пешочком вдоль бережка в сторону гор — глядь, забелели среди деревьев три юрты, владенья старика Шамкена и сына его Ануара. Мы легко вошли в доверие к Шамкену: снабжали батарейками к радиоприемнику, копченой форелью, а главное, водочкой, ее мы привозили из Чилика, за что и получали свежую баранину от Шамкена и косые взгляды от его супруги.
Казахи народ предельно честный, искренний, стеснительный, не торговый. Вы хоть раз видели торгаша-казаха на московских рынках? То-то и оно. Предельно честные — и сломленные внутренне, как и мы, русаки. В двадцатые годы, да и в тридцатые тоже, добрую половину казахов уморили голодом, раскулачили, перестреляли. Самые догадливые отночевали в Китай, тем и спаслись. До сих пор не могут бедолаги-казахи прийти в себя от таких потрясений. В общем, взгляды косые старухи Шамкевовой тоже понять можно…
Теперь поинтересуйтесь: как же это я, сын почтенных родителей, выпускник МГИМО, спец по африканским культурам, знающий четыре языка, оказался вдруг на задворках империи российской, дабы, укрываясь как тать, мыть песочек в самодельном лотке и складывать добычу в нору, специально выдолбленную ломиком в расщелине черной скалы?
Говорят, судьба играет человеком. Раньше над подобными банальностями я посмеивался, твердо усвоив: судьбу я выстраиваю сам. Плавание, теннис, сердечные отношения только с отпрысками сильных мира сего, вычисление невесты из роскошных квартир Кунцева, или, как мы выражались, Царского села, — так вел я линию судьбы. И представьте, преуспел во всем: и в МИД распределился в нужный отдел, и Африка светила годика через полтора, и невестушка, внучка самого Бурлаги, деньги выклянчила у деда на будущее наше кооперативное жилище с видом на Кремль. Но что еще важней, в теннис играл я не с кем-нибудь, а с Гранд-Игорьком, как звали его в институте, единственным сыном Щелкачева, а Щелкачев тогда был сани знаете кто. Все гаишники московские машине Гранд-Игорька честь отдавали, что-нибудь еще надо добавлять?
Я выстраивал сам свою судьбу до того безоблачного дня, пока не сел рядом со Щелкачевым-младшим в его «вольво» и мы не заторопились в Барвиху постучать на корте, взбодриться перед вечерним приемом в испанском посольстве. Газуем, как водится, по Тверскому — и надо же так: выныривает впереди из придорожных кустов проклятый пудель, перелетает дорогу, стервец, а вослед выстреливается полная дама в розовом хитоне — и… хрясть телесами об наш радиатор, не успел Гранд мой затормозить. Сползла с капота и рухнула на асфальт.
— Отвезем в больницу! — кричу я Гранду и порываюсь выскочить, помочь пострадавшей.
— Сиди! — осадил меня он, мигом дверцу рванул, несчастную толстуху на траву отволок, а сам показывает мне рукою: машину, мол, вправо к обочине подай, не то «пробка» весь бульвар к черту перекроет. Я, конечно, пересел к рулю,
отогнал «вольво» к тротуару — и тут плюхается справа на сиденье Гранд.
— Жива-здорова, — спокойно этак цедит, — очухалась, минут через пять сама встанет. Двигай в Барвиху, руки у меня трясутся, переволновался.
Я многажды водил его машину, особенно когда укачивался он на приемах в дым, бывало, и лыка не вязал. Но тут смутился. Сижу за рулем, то на пострадавшую взгляд бросаю, то на Гранда.
— Двигай, трус несчастный, небось в джинсы наложил! — орет приятель.
Много всякого снести могу, но обвинения в трусости… Газанул, не задумываясь о последствиях. Ладно, думаю, обойдется, в разные попадали передряги.
На корте мы постучали, в бассейне поплескались, в посольстве нагрузились, как водится, ведь надо было снять стресс. Ночью же меня взяли, несмотря на то, что я им отцом Грандовым пригрозил. Обвинение: неумышленное убийство, отягощенное намеренным покиданием места происшествия. Именно убийство, ибо врал Игорек, что очухалась та, в розовом, она, оказывается, тут же, на бульваре, отдала Богу душу.
Прикиньте теперь, Борис Тимофеич: как бы действовали вы в том моем положении? Заявить, кто на самом деле сидел за рулем в момент удара? Но все шестнадцать свидетелей — и откуда взялась такая орава? — валят криминал на меня, И еще следователь нудит: подпиши да подпиши, не трухай, парень, статья, конешно, от пяти до семи, но тебе отвалят три, отсидишь меньше года, притом не на рудниках в Джезказгане, не на лесоповале в Потьме срок мотать, а в Днепропетровске. Как сыр в масле станешь кататься, лучше сразу сейчас и подпиши… Попереживал я, даже всплакнул однажды, но махнул рукою, подписал. И двинул, по этапу. Обидней всего было, что Гранд ни разу, паскуда, в тюрьму не пришел, даже на суде отсутствовал, якобы из-за командировки в Австралию. Хотя справедливости ради оговорюсь: посылочки регулярно от него приходили, обычно с черною икрою и сервелатом, только не почтою прибывали, а с фельдъегерем, которому начальник тюрьмы честь отдавал первым.
Нет, не слукавил следователь: действительно, упекли меня не в зону, а устроили художником в клуб, плакаты писать да языки иностранные преподносить детишкам тюремного начальства. Осень-зима прокатились, а в конце весны грянула амнистия — вылетай на волю, голубок сизокрылый. И вылетел голубок, и в Москву сломя голову понесся, и пять тысяч у себя на сберкнижке обнаружил, неведомо кем переведенные (как понял, подарок от Гранда за рыцарское поведение). С карьерою же дипломатической вышла заковыка. Как ни бился, ни колотился — в МИД на пушечный выстрел не подпускают без партбилета, его еще до суда отобрали, за кордон пожизненно ходу нет. С отчаянья даже Бурлагам позвонил, хотя невестушка моя тоже еще до суда от убийцы отреклась. Домработница звонку моему обрадовалась, раньше я ей частенько дарил детективы, но новости сообщила неутешительные: Инесса моя ненаглядная замуж выскочила и упорхнула в Люксембург, налоги там мизерные; а хозяин дома опять в Нью-Йорке, отдыхает там с женой.
Стало быть, от ворот поворот. Куда пойти, куда податься? Переводы? Частные уроки? Отец в панике, его из-за меня на пенсию выперли раньше положенного срока, мать еле дышит после инфаркта. Полные кранты, как выражаются зэки… Вы, Борис Тимофеевич, при всем прихотливом вашем воображении вряд ли поймете состояние отлично тренированного джентльмена, который еще вчера блистал на дачах в Барвихе, куда жюльены, консоме и спинку косули в винном соусе привозят фельдъегеря в судках запечатанных, где молчаливые рабыни-служанки подогревают перед сном простынки своим госпожам министершам, — и который, обратись из джентльмена в преступника, отрезал себя от всех прекрасных и невообразимых для. простонародья блат. Вернее, его отрезали, и на поверхности среза он прочитал проступившие кровавые письмена: «Судьба играет человеком»… Можно, еще одну пленку с песнями Марии включу, не возражаете?
Премии Грандовой хватило нашему поверженному джентельмену на год, потом пришлось раскидывать мозгами: чем в жизни пробавляться? Прежние друзья-подруги по МГИМО — все растворились, растаяли как дым. Куда ни сунешься на работу приличную — везде от ворот поворот. Пришлось даже уроками тенниса пробавляться в Лужниках: по червонцу в час капало мне от начинашек, жаждущих приобщиться к увлечениям «золотой» молодежи. Правда, четверть дохода «отстегивал» лужниковским боссам, сами знаете, везде мафия, но на жизнь хватало, хотя ясно, как дважды два: не жизнь то была, а прозябание. Как ни крути, но «Нива», подаренная мне отцом по окончании института, — это один уровень, а «Вольво» — другой…