Яйцо глака. Антология - Страница 5

— Хикхоф! — воскликнул я. — Если бы этот Нагль был чуточку поточнее, я бы выкрал твой пепел, собрал тебя из него снова и выкинул бы пинком под зад прямиком в Тихий океан. У меня все было своим — и аппендикс, и гланды, и крайняя плоть. Посмотри, что из-за тебя со мной произошло!

Они вкатили мне успокоительное.

Вскоре я узнал, что когда меня привезли в больницу, то захватили и яйцо. Его положили в чуланчик рядом с палатой. Но пострадал ли глак от этого приключения, я не ведал.

— Бедный глак, — произнес я шепотом. — А что, если ты теперь родишься кривоногим или одноглазым? А вдруг ты тронулся? Постарайся преодолеть это несчастье. Пусть весь мир знает, как достойно ты умеешь переносить невзгоды. Победители всегда хвастаются шрамами. Будь победителем, глак.

Хикхофу понравилось бы в больнице. Он бы наслаждался ее звуками.

Стоны и плач, писк и вопли младенцев, которые вечно чем-то недовольны и чего-то требуют. Звуки динамика, вызывающего доктора такого-то и доктора сякого-то, звон подносов, голоса телевизора, шепот посетителей, шуршание шин инвалидных колясок. Ах, как бы Хикхоф наслаждался этой симфонией, ибо он слышал в этих звуках симфонию белых стен! Для меня же никакой симфонии в этом не было.

Я с радостью покинул больницу, став на унцию или две легче. С новым энтузиазмом я понес прочь мою коробку. Пули Нагля придали мне заинтересованности. Теперь я уже не чужой в этой истории, я вложил в нее кусочек своей плоти.

Придется подождать шесть недель, прежде чем вылупится птенец. Если он, конечно, вылупится.

Затем следует достичь Лабрадора, хотя денег для этого у меня нет.

Нельзя забывать о Нагле, который наверняка будет за нами гнаться.

Поэтому первым делом мне следовало отыскать укромное место, в стороне от исхоженных дорог. Там человек и яйцо проведут полтора месяца.

Я просматривал страницы газет с объявлениями и неожиданно натолкнулся на слова, которые относились прямо ко мне:

«Г.Н., Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ В УТИКЕ. ВСЕ ПРОЩЕНО И ЗАБЫТО. МОЖЕМ МЫ ПОГОВОРИТЬ? ПРЕДЛАГАЮ ДОСТИЧЬ СОГЛАСИЯ. НЕЛЕПО ПРОДОЛЖАТЬ ВРАЖДУ И СТАВИТЬ ПОД УГРОЗУ ПРОЕКТ Г. ВРЕМЯ НЕ ЖДЕТ».

Время не ждало.

Значит, Наглю удалось меня выследить. Он неглуп и способен к компромиссам. Если бы не взлом моей квартиры и не попытка меня пристрелить, я бы сразу ему ответил. А так?.. Впрочем, Нагль — сын своего отца, а Хикхоф даже родственником ему не приходится.

Но травма от пули еще давала о себе знать. Я не был намерен вести переговоры.

В другом объявлении говорилось о комнате в приятном, чистом и хорошо отапливаемом доме, с отличным видом из окна, на тихой зеленой улице возле остановки городского транспорта и церквями всех конфессий по соседству.

Я позвонил туда, и мне сказали, что комната еще не сдана.

Дом мне понравился. В широком палисаднике стоял снеговик, а рядом росла туя.

Я позвонил в дверь, не переставая думать о коробке, которую прижимал к груди. Я убеждал себя, что это не коробка, а мой собственный живот, потому что я жду младенца.

Но миссис Фонкль, которой принадлежал дом, не обратила на коробку никакого внимания.

Я сообщил ей, что служу ученым, но не принадлежу к той их категории, которые изготавливают атомные бомбы. Ни в коем случае. Я надежный, безопасный, благопристойный, воспитанный человек, которому нужны лишь крохи этой жизни. В тишине я намерен вывести новую породу кур, таких крупных, что продовольственная проблема для человечества будет успешно решена.

— Насколько крупными будут ваши куры? — уточнила миссис Фонкль.

Я развел руки в стороны. Получилось примерно три фута.

— Ну и курочки! — Тут она расхохоталась и пригласила меня к ужину.

Семейство Фонклей было разнообразно и разномастно. Сначала миссис Фонкль вышла замуж за человека-карандаша, лишенного пигментации. Он благополучно скончался, но оставил дочь, лет двадцати пяти, хорошенькую, угловатую, напористую и подвижную. Следующий муж миссис Фонкль был сантехником, мясистым, значительным существом. Дочка, рожденная от него, оказалась мягонькой, темненькой, наполненной пружинками, как мягкий диванчик. Ей только что исполнилось девятнадцать лет.

За ужином говорили о науке, которая развела атомные грибы, и о том, насколько прекрасней был мир раньше. Дочка от первого мужа, Мирна, сказала:

— Люди начинают осознавать, что война не решает никаких проблем.

— Поэтому-то все и дерутся, — заметила младшенькая по имени Цинтия.

— Войны можно остановить двумя способами, — вступил в разговор я. — Или обнаружить в небесах разумную жизнь, обладающую большим аппетитом к человечине, или надеяться на то, что нации, которые любят секс и бурно размножаются, не склонны к войнам и не любят маршировать строем.

— Скажите, а вы сами женаты? — спросила миссис Фонкль, накладывая мне горячее.

— У меня нет семьи, — ответил я. — Я женат на своей работе.

— Милая, не вмешивайся в чужую личную жизнь, — сказал муж номер два.

— В нашем доме не запирают дверей, — ответила миссис Фонкль, — поэтому я имею право задавать некоторые вопросы.

И на самом деле, в доме Фонклей дверей не запирали. Даже я, которому повсюду чудилась зловещая тень мистера Нагля, не смог себя заставить запираться.

Первая неделя прошла мирно. Нетрудно было заметить, как между мной и семейством устанавливались доверительные отношения. Мне еще никогда не приходилось быть столь близким к другим людям.

Я проводил дни, сочиняя стихи, а по ночам, проверив, хорошо ли яйцу, совершал прогулки по свежему воздуху. Маленького доктора Хикхофа я посадил на верх комода, и ему тоже было спокойно. Но нельзя же вечно жить без проблем.

Как-то вечером, обычным вечером, я поднялся к себе после ужина и, как обычно, проверил яйцо. Оно вздрагивало, дрожало и шевелилось. Сперва я подумал, что это землетрясение. Но вокруг все стояло на своих местах. Двигалось и дрожало только само яйцо.

Я подвинул коробку к батарее, и яйцо почти успокоилось.

И тогда я совершил то, к чему готовился с первого дня.

Я уселся на яйцо.

Положил яйцо на подушку, подушку — на стул, разделся до нижнего белья и мягко опустился на яйцо, приняв большую часть веса на руки, которыми уперся в край сиденья.

Дрожь, движения и пульсация немедленно прекратились.

Значит, в яйце сидит живой глак! И ему холодно.

Он требует того, что предназначено ему природой — животного тепла. Кто кинет в него за это камень?

«Погляди теперь на меня, — обратился я к Хикхофу. — Взрослый человек греет яйцо своей задницей. Посмотри, что ты со мной сделал! Неужели ради этого ты заботился обо мне, читал мне лекции и жаловался на феминизацию нашей страны? Кончилось все тем, что ты загнал меня в позу наседки. Ах ты, Хикхоф, ах ты аэростат, теперь можешь хохотать!»

Привыкнув к обычаям дома Фонклей, я, конечно же, оставил дверь открытой.

Облаченная лишь в тонкую пижамку, держа в руке махровое полотенце, в платочке, чтобы не растрепались кудряшки, без всякой косметики на скуластом личике, ко мне заглянула Мирна. Ей хотелось узнать, как я себя чувствую.

— С вами все в порядке?

— Со мной все в порядке, — ответил я. — Я не одет, но в этом лишь моя вина. Следовало прикрыть дверь.

— Не расстраивайтесь, — сказала Мирна и кинула мне махровое полотенце, чтобы прикрыть голые колени. — Я пришла, потому что из вашей комнаты доносились какие-то странные звуки.

— Я думал о курице, — объяснил я. — Я думал вслух.

Появление Мирны и мое смущение, видно, снизили температуру моего тела, потому что яйцо стало подавать мне сигналы. Ему хотелось жить. Мне же пришлось схватиться за края сиденья.

— Вы наверняка простудитесь, — сказала Мирна, обводя взглядом комнату.

— Нет, мне не холодно.

Яйцо подпрыгнуло подо мной, я взлетел в воздух и опустился так резко, что мог бы раздавить его всмятку, если бы в последний момент не задержал себя в воздухе.

— Я должна измерить ваш пульс, — сказала Мирна.