ЯДЕРНЫЙ ЗАГАР - Страница 10

Белый лавсановый чепец, очень новый по сравнению с комбинезоном и не потерявший еще своей угловатой формы, был велик ему и глубоко налез на уши, почти полностью прикрыв морщинистый, в коричневых пятнах лоб.

Черные, с сильной проседью пряди волос сильно выступали из-под чепца, особенно сзади, над воротником.

– В открытый космос идешь, Дима! – крикнул дозиметрист Цариков, и глаза его, какие-то странно открытые и налитые светлой кровью, удивленно и вместе с тем с уважением глядели на Диму. – Одумайся! Звезду ведь голыми руками хватать идешь!..

Но Дима уже не слышал его. Он шептал что-то, неслышное сквозь бычачий вой ревунов, словно прицеливался на кусок искореженного ржавого металла, нашпигованного высокорадиоактивным ядерным топливом, испускающим губительные нейтроны и столь же губительные жесткие гамма-лучи.

Цариков-то был прав. В центральном зале и впрямь в этот миг был открытый космос. Густо ионизированный излучениями и насыщенный аэрозолями воздух ощущался очень сухим, каким-то чересчур прозрачным и вместе с тем будто мерцающим и струящимся. Да и воздухом ли был этот непривычный и губительный для человека ионизированный газ?

– Не сбивай с панталыку! – рявкнул Фомич, гневно сверкая на дозика налитыми кровью белками. – А то сам иди! Умник выискался!..

Цариков испуганно отпрянул, а Дима, словно ждавший окрика как приказа, нырнул в открытое космическое пространство центрального зала.

Неожиданно для Фомича Дима пошел не прыжками, не бегом, а быстрым деловым шагом, даже несколько небрежно, точно спешил куда-то далеко по срочному делу.

Свинцовой тяжести доспехов он не ощущал, весь казался себе настолько легким, словно легче воздуха. Будто и вправду обрел вдруг невесомость в открытом космосе.

Он шел, испытывая все нарастающее чувство непонятной веселости. Начиналось то самое «нейтронное похмелье», вызванное интенсивными излучениями, которое много позже вспоминалось с бравадною усмешкой и тайной гордостью, мол, «смертельно, а весело…».

Дима деловито и спокойно схватил клещами обломок топливной сборки, несколько раз изрядно дернув его, высвобождая от зацепа за тонкую нержавеющую трубку, поднял перед собой на вытянутые руки и, осторожно ступая, прошел к бассейну выдержки и вместе с клещами бросил кусок «звезды» в воду.

Все время, пока он делал это, ему казалось, что стояла страшная тишина. И только тогда, когда он увидел брызги воды и услышал чавкающий звук упавших з воду предметов, глухота как бы отошла, оглушительный гром ревунов с гнусавым потрескиванием навалился на него, он вздрогнул и побежал, в несколько прыжков достигнув двери.

– Сорок пять секунд! – сказал Фомич, смущенно поглядывая на Диму. Потом будто опомнился, быстро подошел, обнял товарища: – Ну, Димыч, спасибо! Удружил!

Дима виновато моргал глазами:

– Будет, Фомич! Это нам запросто! Как два пальца…

– Сто рентген! – выкрикнул Цариков, нервно прохаживаясь вдоль стены. – Вы с ума сошли! Неужели для вас деньги дороже жизни?! – Он в упор смотрел на Фомича, и во взгляде, и во всем облике его вновь засквозило то самое ненавистное Фомичу барское какое-то превосходство, может быть, даже в том, что вот они, ремонтники, своею охотою взявшие на себя грязное ядерное дело, на сто рентген ближе к смерти, чем он, Цариков.

Бульдожьи щеки Фомича отвисли еще больше, складки углубились, лицо посерело. Он смотрел на Царикова набычившись, кровяными глазами.

– Ты мне поговори! Трухлявая твоя душа! Ты мне поговори! Что нами движет – тебе не понять! Не дорос!

– Мое дело – не допускать переоблучения! – сказал Цариков с достоинством.

– Путаешь божий дар с яичницей! – сказал Фомич уже вяло и махнул рукой. Но вдруг взревел: – АЭС должна работать! Понял, дурила?!

Цариков снова скис и растерянно заморгал глазами.

– Димыч? Тама больше кусков топлива нема? – спросил Пробкин.

– Нема, Фомич!.. Труха на «Елену» просыпалась. От нее и гудить!

– Меряй! – крикнул Пробкин Царикову.

– Триста рентген! – доложил тот и отошел от проема.

Фомич снова растроганно обнял Диму:

– Друг ты мой! Сделал дело! – и прижался к его свинцовой груди. – Ну и буфера у тебя, как у паровоза!.. А ну, Карась, сними с Димыча свинчатку!

А Федя тем временем без какого-либо напоминания схватил вдруг брандспойт и, поливая перед собою мощной струей воды, словно строча из автомата, ринулся вперед, в глубину центрального зала.

Вася Карасев стал подталкивать мокрый и твердый, как бревно, пожарный шланг, помогая товарищу. Подойдя почти вплотную к сгоревшему технологическому каналу, Федя завел струю сквозь решетку труб, стараясь смыть из-под нее ядерную труху в сторону трапа под плитным настилом реактора.

Гул ревунов неожиданно стих. Остался только шуршащий и хлещущий шум воды. Федя закрыл кран.

В центральном зале наступила глубокая тишина, и сквозь будто заложенные ватой уши услышал он вдруг какие-то странные, как бы по-новому звучащие, дорогие ему голоса товарищей. Хрипловатый, со стреляющим покашливанием смех Фомича, гудящий басок Димы, тонкий голосок Васи Карасева.

Все они гурьбой шли ему навстречу, а дозик за их спинами встал в проеме двери в какой-то неуверенной, смущенной позе.

Гвардейцы ядерного ремонта смеялись, похлопывали друг друга по плечу, выкрикивая:

– Аи да мы!

– Я всегда говорил, – мягко и как-то вкрадчиво начал Фомич, – наша работа – самая главная!.. А что, мальчики?.. Куда ни кинь – хирурги мы!.. Вырезали атомному реактору аппендикс, промыли кишки, а?.. Пусть себе живет!.. Пусть живет!.. Энергия еще никому лишней не была… – Фомич вдруг замолчал.

Они уже вышли из центрального зала, шли по длинному коридору, пол которого был облицован желтым, покрякивающим под ногами пластикатом. Эйфорическое состояние, казалось, беспричинной веселости, вызванное облучением, переполняло их.

Дозиметрист задумчиво брел сзади, несколько поотстав, неся в руке радиометр на длинном ремне и почти волоча прибор по полу. Странное, какое-то смешанное чувство негодования, удивления и еще чего-то необъяснимого испытывал он.

– Теперь, Карасик, твой черед… – нежно сказал Фомич. – Внизу, под реактором, тоже космос… Надо резануть сваркой «гусак»… – И, обернувшись, крикнул: – Эй, Цариков-императриков, не отставай! Тебе тоже дело есть!

Цариков ускорил шаг.

Ложность его положения заключалась в том, что он должен был обеспечивать обслуживание бригады ремонтников, фактически только регистрируя дозы и докладывая радиационную обстановку. Все остальное было за пределами его прав. Добровольцы сами решили свою участь, и ему было приказано не мешать.

– Так что… ты уж, Карась, не подведи… Постарайся… – наставлял Пробкин. – На этом и кончим сегодня.

А сам подумал: «Сегодня – да… А завтра еще Булову помочь надо… Надо…»

– Знаю, знаю, Фомич, – сказал Вася Карасев, тоже очень ласково, согласительно, – все будет путем… Будь спок…

Фомич не стал уточнять, что в «гусак» во время извлечения разрушенной урановой топливной сборки осыпались обломки ядерного горючего. Оттого и «космос» там… Карась и сам все это знает. Что говорить…

– Нейтрон ее в печень! – возбужденно крикнул Дима, находясь еще под впечатлением проделанной работы. – Она, курва, зацепилась за трубку КЦТК (контроля целостности технологических каналов), так я ее, гаду, выдрал, как гнилой зуб из пасти, и…

Федя шел рядом вразвалку, огромный, сильный, будто сопровождал товарищей, и все усмехался чему-то своему. А еще и от хорошего чувства к Фомичу, к его какой-то открытой беззаветности в деле, несмотря на все кажущиеся увертки и хитрости. Он-то уж точно знал, что, если б ремонтники не захотели, не пошли бы… Это уж точно… И Фомич это знал… И теперь видно было – благодарен он им… И любит их… Вон то и дело стреляет любящим взглядом то на одного, то на другого. Шебуршится.

Федя снова усмехнулся чему-то своему. Асимметричное лицо его было добрым и чуть усталым.

С отметки плюс двадцать четыре четверо ремонтников и дозиметрист Цариков спустились по лестничным маршам, облицованным грязноватым на вид пластикатом, на отметку ноль.