Ядерная ночь. Эвакуация. - Страница 1

Торф в Тверской губернии копали издавна, но понемногу. Да и зачем шататься по болотам ради топлива в крае, почти целиком покрытом лесом? И лишь в начале двадцатого века к этому вопросу подошли основательно, и под Лихославлем, как и во многих других местах, открылись первые «серьёзные» предприятия.

Однако только Советская власть, тянувшая страну из жизни аграрной в жизнь индустриальную, озаботилась обеспечением этой самой только зарождающейся индустрии топливом.

В знаковом для многих тридцать седьмом была построена линия узкоколейной железной дороги Осиновая Гряда — станция Перегрузочная, расположенная в непосредственной близости от станции Крючково на железнодорожном перегоне Поварово-Лихославль, что входит в состав «столичной» магистрали Москва-Ленинград. Торф там перегружали в вагоны широкой колеи и везли на ТЭЦ в городе Калинине.

В шестидесятые, когда Гагарин уже слетал в космос, разработки расширили, протянув новые ветки к Васильковскому и Полустовскому торфомассивам.

Паровозы сменились тепловозами, торф стали использовать как удобрение, для чего у пересечения с автодорогой Медное-Лихославль организовали разъезд Перевалка, где практически дармовое удобрение перегружали на автомобили.

Но грянула пере, мать её, стройка, и кто-то в высоких кабинетах решил, что торф нам не нужен и пора сменить «болотную грязь» на «голубое топливо». Одновременно с началом «сухого закона» отгрузку прекратили, возили только для местных котельных, согревавших окрестные посёлки. Как горько шутили местные мужики: «Нажрались бы с горя, да Плешивый и это не велит!»

А уж как капитализм пришёл, так совсем ни мужики эти, ни горючее их никому не нужны стали. В том же году, когда русские танки расстреливали русский же парламент, узкоколейку закрыли. Ещё пару лет приезжали сюда сборщики металлолома, воровавшие рельсы, но потом и им это надоело… Так на смену «экономике, которая должна быть экономной» пришёл «эффективный менеджмент». А что вы хотели? Должны же у кого-то мечты сбываться!

Но сегодня утром всё немногочисленное (хотя жители окрестных деревень и не согласились с таким определением, как-никак полтыщи душ в Гряде по сю пору живёт) население посёлка было разбужено рёвом мощных моторов.

— Серега, мать твою, глянь! Танки прут! — крикнул соседу вышедший на покосившееся крыльцо местный житель, одетый в изрядно поношенный тренировочный костюм с горделивой надписью «Abibas» на спине.

— Дурак ты, Гриня, хоть умным прикидываешься! — живо откликнулся сосед. — Впереди «мотолыга» [1]чешет, за ней БАТ [2]идёт, а после — МДК-«третья», [3]— Сергей смачно сплюнул. — Сразу видно, что в «лысопогонниках» служил, ни хрена в технике не петришь!

— Ну да, не все ведь в стройбате лямку тянули, — громко, пытаясь перекричать рёв тяжёлой техники, ответил Григорий.

— Не в стройбате, серость ты непоцарапанная, а в двести семьдесят первом отдельном инженерно-сапёрном батальоне сто восьмой Невельской дважды Краснознамённой мотострелковой дивизии! — подбоченясь, ответил специалист по военно-инженерной технике.

— Ну да, снова начнёшь про свой героизм при оказании интернационального долга бухтеть… — эти слова Гриня произнёс вполголоса, так, чтобы собеседник их не расслышал — связываться с когда-то контуженным во время разминирования ефрейтором-«афганцем» ему явно не хотелось, тем более что в предыдущих стычках тот всегда выходил победителем. — Так за каким полосатым они сюда припёрлись?! — добавил он уже в полный голос.

— Не ссы, узнаем! — Ветеран локальных войн скрылся в доме, но минуту спустя появился, одетый в потёртый бушлат, под которым виднелась застиранная тельняшка, кепи-«афганку» и сапоги.

Он быстро пересёк двор и, распахнув калитку, вышел на улицу.

— Стой! А ну, стой! — «Афганец» замахал руками.

Идущий в колонне четвёртым траншеекопатель остановился:

— Чего тебе надо, нах? — Из распахнувшейся двери высунулся водитель.

— Слышь, зема! Я сам на «бэтээмке» [4]служил, прям, как у тебя! — заголосил, пытаясь перекричать могучий движок, Сергей. — Ты скажи, боец, что стряслось-то?!

— Война. А мы на торфоразработки едем, будем топливо там копать! — Водитель не стал играть в секретность — всё одно через пару дней вся округа знать будет, причём в деталях и подробностях.

— Э, погодь-ка! Я с вами! — засуетился местный. — Я ж там работал, считай, каждый камень знаю. И с техникой на «ты»!

Рядом с ними, с трудом протиснувшись мимо перегородившей улицу инженерной машины, остановился «уазик».

— Радченко, хреном тебя по каске, чего встал?! — по тону, с каким это было сказано, стало понятно, что перед ними командир.

— Товарищ офицер! — ещё до того как водила ответил, Сергей набросился на новую «жертву». — Можно я с вами?! Я на торфе работал, Афган прошёл… «За отвагу» имею! Раз уж война-то!

Офицер окинул строгим взглядом фигуру Сергея, почесал подбородок…

— С какой техникой знаком?

— Да с любой, нах! Вот, на «бэтээмке» как раз и служил! — Ветеран постарался принять уставную стойку. — Ефрейтор Мочкин, тащ капитан!

— Майор я. Давай на машину, — офицер мотнул головой в сторону траншеекопателя. — Лясы потом точить будем, времени хрен да ни хрена!

— Есть, тащ майор! — обрадовался Мочкин и, козырнув, забрался на угловатое крыло БТМ. Потом, видимо вспомнив, обернулся к дому соседа: — Гриня! Гриня! Манатки собирай и на массив за нами давай! Мобилизация, нах! — заорал он бодрым, можно сказать, даже радостным голосом.

Проснулся я резко, с мыслью, что безбожно проспал на работу. Потянувшись к тумбочке, чтобы взять мобильник и посмотреть, который час, вспомнил, что ни на какую работу мне сейчас не надо, что отпуск. И тут же на память пришли события вчерашнего дня — война и наш рейд. Я резко сел на кровати, прислушиваясь к происходящему в доме и на участке. Одновременно на глаза мне попался «Калашников», который я ночью положил на полку над кроватью. Повыше, чтобы пытливый и непоседливый отпрыск добраться не смог.

С первого этажа доносились женские голоса, а со двора — детские. Окна, против обыкновения, были плотно закрыты, и разобрать слова не удалось. Встав на кровати-помосте, я снял оружие и подсумки с магазинами с полки и, спустившись с ложа в комнату, принялся одеваться.

«Перво-наперво надо сделать в прихожей тамбур… — мысли, после того как я вспомнил картины разрушенной и горящей Твери и россыпи стекол на полу в Зеленограде, были только об одном — радиационной безопасности. — Нет, лучше всё крыльцо полиэтиленом затянуть. И полог из него же двойной… Нет — тройной сделать! Душ под дегазационную камеру переоборудовать, и перенести его прямо ко входу в дом, а то до укрытия приходится почти три десятка метров шагать…»

— Проснулся, лапочка?! — Ирка заглянула в комнату. — Скажи, а можно это, — чмокнув меня в щёку, она бросила недовольный взгляд на автомат, — в комнате не держать? Я боюсь, Илюшка его случайно достанет…

— Нет, нельзя! — Резоны жены я отлично понимал, в отличие от её недавно появившейся нелюбви к оружию, хотя в пору нашего женихания она спокойно ездила со мной в тир, где с удовольствием «бахала» из чего-нибудь не слишком крупнокалиберного, вроде биатлонной винтовки или «марголина».

— Ну в шкафу в холле его храни, — заканючила Иришка.

— Война на дворе, лапушка! — как можно более жёстко сказал я, застегнул ремень и, подхватив «калаш», направился к выходу из комнаты, давая тем самым понять, что дискуссия прекращена в одностороннем порядке. Обычно любимая на такое поведение сильно обижалась, но тут стерпела и ничего не сказала. Видимо, всё-таки понимала, что в вопросах войны и выживания у бывшего офицера опыта всяко больше, чем у филолога.