Яд в моём сердце (СИ) - Страница 79

— А ты куда? Мне нужна твоя помощь, — вкрадчиво произнесла она, и Олька, протестующее пискнув, неохотно притормозила.

Филипп распахнул перед Линой высокие двери гостиной, но сам остался стоять у порога.

— Наверное, ты захочешь побыть тут одна. Смелее, это не музей, тут всё можно потрогать и поиграть. Думаю, тебе будет интересно.

— А ты? — замялась Лина, но Фил промолчал. Улыбка исчезла с его лица, на лбу заблестели капельки пота, а взгляд затуманился и потух.

Тревожное предчувствие пробежалось по коже Лины ледяным холодком. Что случилось с этим дерзким мальчишкой, почему он выглядит таким … сломленным и больным? Может, стены этого дома так давят на него? Она с трудом удержалась от вопросов и, скинув оцепенение, вошла в гостиную.

Взору открылся просторный зал с белым роялем у окна. Чистый высокий потолок, синие шторы в пол, голубая акварель на стенах, напоминающая тонкий слой прозрачного льда. Под ним дремлют причудливой формы рыбы и будто оживают при каждом движении Лины. Глаза морских обитателей отливают холодным перламутром, чешуйки меняют цвет от белого до аквамаринового и нежно-изумрудного.

Дежавю. Снова ощущение дежавю. Будто она когда-то в другой жизни бывала тут, сидела в кожаном кресле с накинутой на плечи шалью, держала в руках томик каких-то стихов и читала строки…

Лина поёжилась, озираясь вокруг, — эта комната, лишённая тепла хозяйки, но всё ещё хранившая воспоминания о ней, казалась ей мрачной и совсем не жилой. Лина прошлась по залу, цепляясь взглядом за каждую деталь: белый резной комод с красивыми статуэтками на покрышке, рамочки с фото, кожаный диван, антикварный сервант с посудой и снова белый рояль, точно застывший дремлющий айсберг посреди ледяной пустыни.

Лина на минуту прикрыла глаза, раскинула руки и медленно закружилась, осязая пространство гостиной каждой клеточкой тела, душой, и оно всколыхнулось, рябью прошлось по коже, овеяв прохладным дыханием дома. Кажется, она уловила тональность тонких миров, и они благосклонно восприняли её появление.

Улыбнувшись, Лина осторожно прошлась по узорному, местами поскрипывающему паркету к роялю, откинула крышку и взяла октаву в высоком регистре. Звук оказался летящим и звонким. Она, осмелев, присела на банкетку и, легко пробежавшись по клавишам, наиграла простую мелодию, ту, что первой пришла на ум, и почувствовала пульсацию инструмента — будто окунула руки в живой родник, унеслась с его течением и сама стала частью этой воды. Великолепный, великолепный рояль!

Если бы не насыщенный музыкальный день, Лина с удовольствием сыграла бы серьёзную пьесу, но пальцы всё ещё ныли после недавнего выступления.

— Прикольно, — проскрипел над ухом резковатый голос Ольки, и Лина, вернувшись в реальность, обернулась к девчонке. Та стояла за спиной и неприязненно разглядывала её. — Типа это твоя концертная программа? — с издёвкой спросила она.

— Хорошая шутка. — Лина сняла с клавиатуры руки и размяла пальцы. Играть в присутствии Ольки не было никакого желания. — Нет, это импровизация, — терпеливо пояснила Лина.

— М-м-м. — Олька по-хозяйски сложила на груди руки, будто над чем-то размышляя. — Да ты не останавливайся, играй, раз Филя разрешил, меня-то он не допускает к инструменту, хотя я тоже когда-то в музыкалку ходила. Он вообще никого не допускает, но ты же у нас исключение.

— Правда? Я не знала, — насторожилась Лина. — А где Филипп?

— Переодевается, сказал, что скоро будет.

И Олька скрылась за дверью, оставив Лину наедине со своими сомнениями.

Поразмыслив над словами девчонки, Лина решила не трогать инструмент, не будить воспоминания домочадцев, ведь стоит только потревожить клавиши рояля, и он заплачет, расскажет всё, о чём молчал долгие годы одиночества.

Лина погладила тугую клавиатуру, едва касаясь подушечками пальцев, прикрыла крышку и направилась к старинному серванту.

За узорчатыми дверцами в ёмком пространстве уместилась целая коллекция изысканной посуды, от красоты которой захватывало дух, — расписные тарелки, вазочки, миниатюрный кофейный сервиз с позолоченными чашечками на плоском подносе и пузатый чайничек с вытянутым клювом. А на нижней полке притаились куклы-статуэтки из тончайшего фарфора. Лина распахнула створки шкафа и утонула в мире иллюзий и сказок. Повсюду рассеялись фигурки: дамы в летящих пышных платьях и кавалеры в расшитых золотом сюртуках, танцующие пары и просто притаившиеся у стены воркующие влюблённые. Настоящий бал фарфоровых кукол! Казалось, стоит только отвернуться, и они тотчас оживут: дама кокетливо обмахнётся веером, состроит глазки ухажёру и рассмеётся тонким голоском, кавалер склонится в галантном поклоне и пригласит её на менуэт. Как удивительно красиво, воздушно и легко! Наверняка над этим великолепием трудился не один фарфоровых дел мастер, вдыхал в фигурки жизнь, творил. Даже повзрослев, Лина верила в чудо. Она потянулась к одной из фигурок и, повернув её вверх ногами, стала рассматривать подошвы кукольных башмачков. А нет ли на них потёртостей и пыли?

Фантазии настолько захватили Лину, что она не сразу почувствовала на виске тёплое щекочущее дыхание и обернулась растерянно, столкнувшись с взволнованным взглядом Филиппа. Уголок его рта дрогнул в улыбке, но то была не усмешка, Лине показалось, что парень смутился, будто нечаянно подсмотрел что-то сокровенное и запретное.

— Мне померещилось или они сейчас танцевали? — заговорщически кивнул он на статуэтки.

Вспыхнув, Лина прижала ладонь к пылающей щеке и растворилась в его глазах. Они горели надеждой и восхищением, и ещё в них было что-то такое, отчего в душе у Лины расцвело ромашковое поле. Филипп протянул к ней руку и, почти невесомо погладив волосы, заправил за ухо выбившийся локон.

— Ты просто … необыкновенная, — растроганно произнёс он. — Я рад, что нашёл тебя и … больше не хочу терять. Никогда!

От этих слов, от его прикосновений сердце сладко защемило, а по телу пронеслись огненные молнии.

— Филипп, я… — начала было Лина, однако так и не успела закончить фразу, в зале послышался чей-то приглушённый стон, а за ним и звон бьющейся о пол посуды.

Лина и Фил одновременно обернулись.

— Ой, что же я наделала! — громко всхлипнула Олька. Присев на коленки посреди разноцветных осколков фарфора, она начала швырять в коробку останки любимого сервиза тёти Марины. — Я не понимаю, как так вышло, не понимаю, — бормотала она, шмыгая носом и избегая смотреть на Лину и Фила. — Я скажу папе, и он купит новый, в сто раз дороже и лучше.

Филипп с минуту наблюдал за метаниями бывшей подружки, затем раздражённо выдохнул и вышел из гостиной, обходя островки разбитой посуды.

Лина смотрела на Ольку с пониманием и жалостью. Кажется, девчонка стала случайным свидетелем их с Филиппом откровений. Как должно быть больно ей сейчас!

— Давай я помогу. — Лина опустилась на корточки и потянулась за осколками, но та, поранив пальцы до крови, отпихнула коробку и зло на неё воззрилась.

— Послушай, ты, сестрёнка, отвали от него! — чеканила она сквозь зубы. — Прикидываешься дурочкой, блин. Знаю я таких. Типа я такая вся не такая, а вы дерьмо! Не приближайся к нему, поняла? Он мой! Он всё равно будет мой!

— Это не смешно! — устало вздохнула Лина. — Оставь Филиппа в покое! Невозможно привязать к себе человека против его воли. Пойми, ты очень назойлива. Смирись уже и живи своей жизнью, переключись, займись каким-нибудь делом!

— Ой, вы что, с ним сговорились? Чем заняться-то, типа на пианинке поиграть? Вот так, да? Вот так?! — Олька подскочила к роялю и, с силой откинув крышку, забарабанила по клавишам.

— Да что ты творишь! Немедленно отойди от инструмента! Ты же испортишь его! — воскликнула Лина.

— Он всё равно будет мой, мой, мой! — Олька как одержимая долбила по клавишам, оставляя на них следы крови.

— Да уймись же ты! — Лина оттащила её от рояля и отступила к комоду, опасаясь за статуэтки тёти Марины. Мало ли что взбредёт в голову этой ненормальной. И куда подевался Филипп?!