Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Страница 27

– Наш святой отец обещал защищать только тех, кто сам не может защитить себя, – ответил Вителлоццо, снова принимая свое обычное грубое и упрямое выражение. – Кроме того, мы слышали о пленении разбойниками нашего дорогого друга Паоло, а не о его освобождении. Одним словом, мы хотели предоставить возможность и нашим болванам принять участие во всеобщем отпущении грехов. А уж как они нуждаются в нем, известно одному Богу!

– Но после того как я сообщил условия нашего Договора, а храбрый Вителлоццо принял их, его боевые силы только увеличат ваше войско, Цезарь, – сказал Орсини.

– Пусть так! – ответил герцог с вежливым поклоном, словно не замечая нерешительного выражения на лице Вителлоццо.

Великан что-то неразборчиво промычал и затем прибавил:

– Но, как мы слышали, вместе с вами посланник флорентийской сволочи, а у меня – изгнанный князь – Пьетро ди Медичи!

Это известие повергло Цезаря в некоторое смущение.

– Так что же? Прекрасно! – после краткого размышления сказал он. – Пьетро – такой же паломник, как вы, и направляется в Рим, и как такового отец всего христианского мира может приветствовать его, не оскорбляя ни людей, ни государства.

В это время к ним приблизился высокий, статный рыцарь в полном вооружении, но без шлема. За ним следовал единственный оруженосец с синим знаменем, вышитым золотыми шарами – гербом Медичи. Случайно в эту же секунду к герцогу присоединился и Макиавелли, так что изгнанный князь и посланник республики встали лицом к лицу. Последовала короткая пауза.

– Мессир Никколо Макиавелли? – мягко произнес Медичи, ученый и храбрый муж. Я рад видеть вас.

– Я – посланник Флорентийской республики, синьор, – серьезным тоном ответил Макиавелли. – Но я точно так же рад видеть вас здесь.

– Хо-хо-хо, мессир Никколо, как понравилось вашим согражданам мое последнее посещение Вальдарно? – с мрачным хохотом спросил Вителлоццо.

– Настолько понравилось, что они вскоре ответят на него, – отвечал посланник.

– Я думаю, все казни египетские не могли бы лучше хозяйничать в стране, – продолжал великан.

– Ну нет, вы уж слишком стараетесь из-за одного! Тень вашего убитого брата должна уже быть теперь удовлетворена! – сказал Цезарь, нарочно вызывая это воспоминание в его памяти.

– Бывают, герцог, люди, которые кровь родного брата ценят так же, как купцы свои товары, – мрачно ответил Вителлоццо. – Имя своего брата я уже вписал на каждой пяди флорентийской земли, и надеюсь еще яснее написать его во Флоренции!

– Успокойся, успокойся, Вителло! – прервал Медичи своего недипломатичного союзника.

– Я не премину поставить об этом республику в известность, – заметил Макиавелли.

– И вы можете еще в таком случае прибавить, – дрожа от гнева, снова громко завопил великан, но Медичи снова перебил его:

– Нет, мой добрый Никколо, поезжайте лучше рядом со мной, и мы будем говорить о таких вещах, которые могли бы положить конец этой ужасной распре.

– Да, благородный господин, но, как мы видим, пилюли позолочены, – кидая насмешливый взгляд на знамя, сказал Макиавелли, – однако, уверяю вас, что Флорентийская республика опять проглотит их!

– Господа, господа! – воскликнул Бембо, присоединяясь, наконец, к группе. – Когда же мы доберемся до Рима, если проболтаем здесь до захода солнца! Я думаю, не пойти ли вам всем вместе дальше, а будущее предоставить Господу нашему...

И так как всем было ясно, что дальнейшее не приведет к добру, все решили последовать его предложению. Цезарь, как будто не желая стеснять друзей своим присутствием, заявил, что поедет вперед в Рим в качестве их герольда, и, вернувшись к своему отряду, дал приказ трогаться в путь. Прошло несколько времени, прежде чем войско Вителлоццо последовало его примеру.

– Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь стану терпеть надменное высокомерие этого быка в полном вооружении? – сказал Цезарь, заметив мрачный взор Макиавелли. – А что касается Медичи, то я не забыл тот день, когда ездил во Флоренцию, хлопотать за жизнь одного из моих слуг, нечаянно убившего в ссоре флорентийского гражданина. Отец был тогда простым кардиналом, только еще мечтавшим о папской тиаре, а Пьетро Медичи был в полном блеске счастья! Честное слово, Никколо, я целый день ожидал у него в прихожей вместе с его лакеями, а к вечеру он велел передать мне, что занят и не может принять меня! Занят, черт возьми! Тогда я уехал, предоставив своего беднягу-слугу его милосердию, а он приказал колесовать его! Колесовать моего самого верного слугу!

При этом воспоминании о перенесенном оскорблении, которое, как было известно, Цезарь никогда не простит, Макиавелли немного успокоился.

Между тем, Рим со своими бесчисленными башнями и зубцами все яснее выступал в сверкающем воздухе. По равнине со всех сторон к городу то группами, то в одиночку тянулись благочестивые пилигримы всех сословий. Казалось, только узкая полоса Тибра отделяла Цезаря и его спутников от цели их путешествия.

– Рим! Рим, мой Никколо! – воскликнул Цезарь с воодушевлением, редко им выражаемом. – Вот она, развенчанная царица мира, которая возложит венец на главу рыцаря, когда тот вырвет его из подлых рук, сорвавших его с нее! Клянусь святым престолом, эти круглые стены со своими башнями кажутся мне громадной золотой короной, плавающей в воздухе!

– Не гробница ли это Нерона? – холодно спросил Макиавелли, указывая на одинокую развалину.

– Да, и крепость Франджипани! Разве ты не видишь их знамени с преломленным хлебом? Но что означает эта толпа на мосту?

– Как будто это – какая-то процессия, окруженная народом, – ответил Макиавелли. – Но вот идут путешественники, которые, несомненно, объяснят нам все.

На мулах к ним приближались два человека, причем на одном были шапочка и облачение епископа. За ними следовало несколько рыцарей, богатое вооружение которых блистало золотом на солнце.

– Честное слово, это – мой друг Датарий, епископ Мадены и царь финансистов! – воскликнул Цезарь. – А рядом высокопарный дурак, Иоанн Страсбургский, церемониймейстер его святейшества. Если бы врата царства небесного были открыты для всего человечества только полчаса, он стал бы терпеливо ждать, пока очередь по старшинству не дошла бы до него.

Тем временем оба путника были так близко, что их можно было рассмотреть. Датарию было лет под шестьдесят. Он был небольшого роста, худощавый и сутуловатый, и удивительно походил лицом на лису. Другой был очень тучен, причем его широкое, плоское и жирное лицо сияло самодовольством и глупостью, составляя удивительный контраст с острыми чертами епископа. Это был Иоганн Бурхард, папский придворный, дневник которого сохранился до наших дней, подтверждая своим свидетельством некоторые невероятные подробности нашей правдивой истории.

– Бурчардо! – воскликнул Датарий, хлестнув своего мула, – вон герцог!

– Не может быть! Без надлежащей свиты? – сказал церемониймейстер. – И впереди всего своего войска?

– Тем не менее, это так. Во всей Италии нет таких других глаз, которые сияли бы так же, как эти, – ответил Датарий, понукая мула.

– Вам неприлично торопиться, ваше преосвященство! – сказал Бурхард.

– Каждому человеку, по крайней мере, умному человеку, при таком счастливом случае прилично показать свое усердие, – ответил епископ, и остановился за шаг от того места, где стоял Цезарь с флорентийцем.

Последовала длинная процедура приветствий, и Датарий сообщил герцогу, что его святейшество повелел встретить его со всеми почестями, и что на Понте Молле его ожидает процессия.

– Его святейшество приказал также устроить большую иллюминацию и пышные торжества, которые ваша светлость, надеюсь, извинит, принимая во внимание, как мало времени было для их организации, – напыщенно проговорил страсбургский декан. – Кроме того, я должен проводить вашу светлость во дворец Колонна, который его святейшество подарил вам и назначил для вашего пребывания.

– Во дворец Колонна? Разве в Ватикане не нашлось места для простого солдата? – воскликнул Цезарь с мрачным взором.