Я встану справа - Страница 15

В задней комнате местной чайной, где он столовался, встретился ему маленький прокурор.

Поздоровался первым. Присел, даже предложил пива.

— Это ужасно получилось. Очень жалко. Хорошо, что областное начальство обвинение переквалифицировало как халатность. Но, по-моему, есть все-таки и состав для «убийства по неосторожности». Санкция обеих статей одинаковая — до трех лет, — но дело выглядит более существенным. Вы поймите, такая у нас работа. Я ведь ничего не имею лично против вас. Ведь мы с вами раньше были вполне в нормальных отношениях.

Куликов из областной оказался точным. Он вызвал Шарифова для допроса, как предупреждал, в пятницу.

На автобусной станции в городе Владимира Платоновича встретила мать. К ней специально заходил инспектор облздрава. Он посоветовал взять хорошего адвоката Петюшкина, который выступал в суде, когда инспектор разводился с женой. Мать хотела, чтобы Шарифов пошел к адвокату еще до разговора в прокуратуре.

Петюшкин был лысый черноглазый здоровяк с казацкими усами и круглым добродушным лицом. Он сказал, что к нему обратились рано, так как дело еще не передано в суд.

— Но все же, доктор, — адвокат протянул руку, — о вашем несчастье вообще-то у нас было слышно. И такого клиента защищать приятно. Клиенты ведь у нас разные. — Он не без кокетства ухмыльнулся из-под усов. — Сегодня я выступаю по курьезному делу. Если прокуроры не задержат вас слишком долго, спуститесь в том же здании на второй этаж, в облсуд. Там сегодня процесс. В этом зале вам придется побывать потом, к сожалению, не в качестве зрителя.

Куликова на месте не оказалось, он срочно выехал на происшествие. Шарифов спустился на второй этаж.

Там был полон не только огромный судебный зал, а и коридор, и даже лестничная площадка. Особенно много было старух в теплых платках или вдовьих накидках из черных кружев. Пройти в зал было невозможно, но вдруг кто-то подхватил Шарифова под локоть. Он повернул голову и увидел довольное лицо Петюшкина.

— А! Заинтриговался, доктор!

Милиционеры раздвинули толпящихся, и снизу по лестнице провели арестованных — худенького грустного мужчину и плечистого бородача с длинными волосами.

— Быстро за ними, — сказал адвокат. — Иначе доберемся без единой пуговицы. — Он кивнул на плечистого: — Мой клиент. Иерей Анисим Архангельский. Любите и жалуйте! — Петюшкин хохотнул.

Плохо одетая старушка, высунувшись из-за милиционера, прошипела худенькому арестованному:

— Подвел батюшек-то, анчихрист! Бес ты есть! Бес! Святых людей попутал!

Шарифов ничего не понимал. А Петюшкин увлекал его за собой. Арестованных провели на переднюю в зале скамью с высокой спинкой, громоздкую, как на вокзалах. Там уже сидели четыре тихих на вид старичка, тоже с длинными волосами и бородами. Тотчас кто-то сказал: «Встать!»

Поднялись обвиняемые, зрители, адвокаты, женщина-прокурор. Петюшкин замер в проходе, блестя лысиной. Судьи опустились в кресла с высокими спинками. Люди в зале тоже стали садиться. Петюшкин провел Шарифова к адвокатским местам, и юноша с университетским значком, адвокат-стажер, уступил ему полстула.

Председатель сказал:

— Судебное заседание продолжается.

Судили пятерых попов и инспектора финотдела.

Попы из разных приходов давали грустному инспектору тысячные взятки, а он снижал сумму подоходного налога. Шарифов попытался прикинуть, каковы же были доходы, собираемые с прихожан, если за снижение суммы налога давали такие взятки. Сразу сбился и бросил. Лучше потом спросить у Петюшкина.

В этот день процесс заканчивался. Подсудимым задавали дополнительные вопросы, и все подводные камни их взаимоотношений были оголены.

Шарифов вдруг заметил, что, в отличие от старух в зале, попы относились к бывшему фининспектору очень спокойно. Он не признавался в совершенном, все отрицал и поэтому был для них неопасным. Зато они что было мочи старались свалить вину на плечистого подзащитного Петюшкина. Их злило, что коллега, передавая фининспектору взятки от них, часть денег клал в свой карман. Один из подсудимых просил суд поиметь в виду, что отец Архангельский «личность порочная вообще и во всех отношениях». С запозданием, посреди какой-то другой фразы своего недруга, Архангельский озорно крикнул со скамьи, что, мол, отец Никифор пил с ним вместе и не то чтоб с экономкой, с прихожанками живет.

Но председатель суда тотчас оборвал его:

— Не выкрикивайте, не нарушайте порядка.

Он сказал это тихо, привычным тоном приказа, и снова стал внимательно и строго слушать, что говорит допрашиваемый поп.

И Шарифову стало не по себе, потому что ему-то придется вскорости быть здесь уже не любопытствующим зрителем, а действующим лицом. И все, что будет говорить он сам и что будут говорить о нем, здесь станут сопоставлять и взвешивать. Для председательствующего все это — обычное. Поерзает на стуле с высокой спинкой, чтоб умоститься поудобнее, и скажет: «Судебное заседание начинается».

Публика… Те же — лысый Петюшкин, и прокурор, и юный адвокат-стажер с университетским значком, которому все удивительно интересно, все внове, как Мише, когда его ставят на операцию. А на скамье этой, словно перетащенной сюда с вокзала, будет он, Шарифов. Может, уже сегодня посадят вместе с высоченным попом, с ворами, которых судили позавчера или завтра будут судить… Да, именно его, оперировавшего и выходившего сотни людей, разных, плохих и хороших, под обстрелом и черт-те где, работавшего без сна… И все произошло, как раз когда только принялась как-то налаживаться, начинаться настоящая жизнь и владение ремеслом, своим делом, которому всю жизнь отдал.

Захотелось вскочить, закричать: «Не смейте! Вот они, вот их жизнь, и вот я, и моя жизнь, и мое дело, без которого я жить не смогу. Не здесь мое место! Не здесь!»

Но он не вскочил и не крикнул. В это время Петюшкин поднялся с места, задел его толстой рукой, которую еле выпростал из-под края стола в теснотище, и сказал!

— У меня вопрос к подсудимому Лаврентьеву.

И Шарифов стал смотреть и слушать.

Самый дряхлый, седенький попик, когда назвали его фамилию, поднялся и стал отвешивать поясные поклоны по очереди — суду, прокурору, адвокатам, конвоирам и публике. Откланявшись, он перекрестился на люстру и сложил на отвислом животе холеные ручки.

Женщина-прокурор отвела взгляд.

— Подсудимый! — Прокурор кашляла за своим столом. Произошло замешательство. Попик ел глазами начальство, как фельдфебель полковника. Петюшкин и сам споткнулся на полуслове. — Подсудимый! — Адвокат сердито дернул ус. — В судебном заседании вы показали, что передавали деньги бывшему фининспектору Вялых только через Архангельского. Так? Отвечайте суду.

Попик закивал головой.

— Вы говорили правду? — спросила женщина-прокурор.

— Правду. Видит бог, правду.

Петюшкин хмыкнул и сказал вкрадчиво:

— На предварительном следствии, Лаврентьев, вы показали, что с Вялых сами вступили в сговор, вначале сами передавали ему деньги, всего шесть тысяч, и только один раз через Архангельского тысячу двести рублей. Так? Отвечайте суду.

— Так, — сказал попик. В тусклых глазах, полуприкрытых веками, вдруг мелькнули зеленоватые огоньки. — Так было! — Он вдруг взорвался: — А когда через Архангельского, то он-то, отец Онисим, половину-то себе! И в писании, и в законах государства одно говорится: «Не укради!..»

И Шарифов подумал, что мир для этого старика разделен на два. На большой и чуждый и на свой — малый. В своем — он законник. В чужом — хоть трава не расти.

— И на предварительном следствии вы тоже говорили правду? — цепко спросила женщина-прокурор.

— Видит бог, — ответил Лаврентьев.

— Как же так? На следствии говорили одно, сейчас другое? — снова спросила она.

Старенький поп молчал. Пальчики замерли на подряснике.

— Говорите, Лаврентьев, — сказал председательствующий. — Где же правда?

Старик горестно глянул на женщину-прокурора.