Я внук твой - Страница 11
“Вы не воевали в Чечне? Нет? Жалко, я очень интересуюсь этим вопросом”.
“Вы совсем не должны переживать за то, что сделали ваши дедушки и бабушки, ваши папы и мамы, это делали не вы…”
“Где вы жили в Сибири? Это моя мечта – поехать в Сибирь. Я даже читала про этот регион, это – совершенно особенная страна. Просто я занимаюсь проблемами шаманизма. Вы когда-нибудь видели настоящего шамана? Мой интерес появился после пребывания в реанимации, после автокатастрофы…”
Достаю сигарету, чтобы показать, что хочу сделать небольшой перекур.
Наконец, она подходит ко мне, серьезная, без улыбки. Наверное, готовила фразу. Я здороваюсь первый.
– Хелло.
– Здравствуйте. Но я могу разговаривать по-русски. Я училась русскому языку. И я хотела спросить, как можно купить вашу книгу на русском языке, из которой вы читали сейчас?
– Я вам подарю. Пойдемте, я покурю, а заодно подпишу. Вы не курите?
– Нет. Но я, конечно, тоже пойду с вами. Это ничего.
В коридоре я, щурясь от дыма, открываю книжку, вынимаю ручку.
Присаживаюсь на корточки.
– Как вас зовут?
Муки наклоняется, протягивает руку, берет у меня из уголка рта сигарету. Держит ее сбоку, на отлете, около своего плеча. Она чуть выгнулась. Смотрит в глаза сверху вниз.
– Меня зовут Муки. Я знаю, это нехорошее слово по-русски, да?
– Нет, Муки – это отличное имя.
Она улыбается.
Я сижу три дня на вилле и редактирую бабушкины воспоминания.
…Отец у Ворошилова на подсобном хозяйстве устроился. В тридцать пятом, кажется, завербовался. Весной, наверное. Сперва ничего там не было, одна трава, ну а потом уже выстроили сарай какой-то, мастерскую ему. И вот он в этой мастерской работал. Жить где? В деревне Подушкино. Сняли каморочку, она вот такая вот, как раз поперек кровать устанавливалась.
Потом нас поселили в сад, огромный сад. А в саду будка, будка такая просторная, квадратная, знаешь, вот такая квадратная, железом покрыта, но фанерная, ни потолка нет, ничего, а только крыша железом покрыта. Летом – жарища, днем – жарища, а как ночь, так б-б-б-б…
Вообще-то очень хорошая была будка… дни очень хорошие были.
Ну а потом нам уже дали комнату на коровнике. А этот коровник был построен еще князем Вагавой. Потому что, вот где поселен был этот
Ворошилов… где дача его была – это было поместье Вагавы. А до Вагавы
– нехлюдовское было поместье.
И в этом коровнике, значит, тут моя подружка и еще Петровы жили, потом еще кто-то… семей, наверное, восемь нас было. А наша комнатка
– метров шестнадцать была.
Сначала жили вчетвером, потом Ленька решил жениться. Женился. Жену привел и стал поперек комнаты спать, а мы – тут мать с отцом, а тут я. Вот такой проход был между нами. А никуда не денешься.
И ящики у нас, и шкафы были. Это, вот знаешь, ящик и дверка небольшая, это вот как раньше в банях были… И нравилось нам, и мы не ворчали, что плохо. Нет, все было нормально. Что ж делать-то, такая уж жизнь была, мы не ворчали, и мы квартир не просили. Не то что вы.
Отец в мастерской столяром, а мы с матерью в деревне – жать, полоть. Осенью за каждый трудодень по триста грамм зерна. Зерном давали – рожью.
Вообще отношение хорошее было к нам. Вот, к примеру, Ворошилова взять… Бежит мимо на лыжах… Они на лыжах катались знаешь как!
Обязательно поздоровается, спросит, как, что, чего. Ну как можно обижаться? То, что у них там творилось, это нам уже неясно. А то, как к нам относились, – никто ничего не может сказать плохого.
Скорее всего, вот знаешь, бабы – они хуже. Хозяйки, они более требовательные…
Так же и Сталин – свободный простой человек. Не знаю, это наше мнение. А то, что, я говорю, в политике, это – конечно…
Сталин – простой, свободный человек, как и мой дед. Я снова шарахаюсь от индийского святого и беру телефонную трубку на кухне.
– Да, Бенуа, я узнал тебя.
– Это приятно. Я хочу извиниться, что был занят, но были похороны мамы и другие дела. Я просто знаю, что трудно быть одному в чужой стране. Теперь я хотел бы тебя пригласить в редакцию моей газеты, и потом мы сможем погулять по городу.
– Прекрасно, я готов.
– Но я не хочу отрывать тебя от написания текстов. Только если ты действительно хочешь, тогда мы едем. Я могу быть в двенадцать у тебя.
В двенадцать Макс облаивает машину Бенуа, я выхожу с зонтиком, и мы едем в Брюссель.
– Так необычно, что у нас установились такие дружеские и откровенные отношения. Ты странный русский, если говорить честно.
– Почему странный? – я смотрю сквозь стекло на пряничные домики.
Идет дождь, и Бенуа включил дворники.
– Мы с тобой провели вместе уже три дня, но ты ничего не пытался мне продать. Ты рассказывал вместо этого интересную историю своей семьи, про смерть твоего отца, про своего деда и про замысел нового романа.
Это так замечательно. Я привык, что если ты имеешь дело с русскими, то, в конце концов, ты покупаешь дешевый товар, например, проигрыватель для машины. Ты думаешь, что заключил выгодную сделку, а через две недели это устройство ломается.
– Я не умею делать бизнес, Бенуа.
– А на что ты живешь?
– Я сдаю квартиру в центре Москвы, которая осталась от деда. Этого хватает, чтобы заниматься литературой.
– Да, так странно, что ты можешь высказывать либеральные взгляды, живя на деньги от наследства коммунистического предка. Это забавно.
Я сожалею, что не смог быть на твоем выступлении в Брюсселе, но я слушал твое интервью для радио. Мы сейчас заедем в офис фестиваля, ты можешь подождать в машине или подняться со мной. Я на минуту.
Просто они заказывали мне несколько портретов писателей. Ты пойдешь?
– Да.
Бенуа некоторое время едет молча, потом начинает смеяться.
– Твой дедушка меценат. Ты понимаешь “меценат”, в русском есть такое слово? Отлично. Этот дедушка помогает русскому писателю – он дает ему деньги от квартиры, а также является отличным литературным персонажем. Он заботится о своем внуке.
Потом мы останавливаемся около Центрального вокзала и входим в уже знакомую мне галерею Равенштайн, поднимаемся на лифте. Нас встречает госпожа Анна Гейб.
– Добрый день, Илья. Я рада, что вы нашли время зайти к нам. С
Мартиной вы уже знакомы. Так, кто еще у нас есть, кого вы не знаете?
– Она берет меня под руку и ведет по коридору. – В этой комнате у нас очень красивая девушка, для паблик релейшенз, она даже изучала русский язык.
Я заглядываю в комнату, Муки поднимает на меня глаза и улыбается.
– Мы тоже уже знакомы, Анна, спасибо.
– Нет, эти русские писатели, они всегда знакомы с самыми красивыми женщинами. Ладно, я вас оставляю, но заходите в мой кабинет, мы всегда сможем поболтать и попить чай с вами.
И вот Муки встает из-за стола и идет ко мне. Бенуа, ты просто молодчина. Мужичара. Как ты знал, куда меня привезти?
– Привет. Я рада увидеть тебя.
– И я рад. Это Бенуа, он прекрасный фотограф. Это Муки.
– Да, я видела ваше фото Ильи в газете. Кто-то повесил это фото на дверях нашего офиса и нарисовал сердечко на нем.
– Это был не я, ха-ха. Хотя я был бы не против. Я его почти что люблю. Он говорит странные вещи. Он действительно странный – совсем не русский. Вы можете пока поболтать, я подойду через пять минут.
И вот мы стояли – она прислонилась к косяку двери, обхватив локти ладонями, я перед ней – и улыбались. Мы говорили по-русски, и никто нас не понимал.
– Завтра и потом я буду работать в центре для информации, здесь внизу. Ты можешь прийти в любой день, можно вместе кушать, обедать.
К моей соседке, к Маргерит, приехал муж на денек. Мы сели обедать втроем.
– Томас занимается фотографией, он хотел тоже посмотреть твои снимки из Сибири, я ему рассказывала о них. Не мог бы ты принести их снова?
– Конечно.
Сосредоточенный седой Томас в вязаном свитере перебирает мои пейзажи и портреты, подносит иногда близко к глазам, потом рассматривает с расстояния вытянутой руки. Посапывает и трет переносицу, в ушах видны ватные шарики.