Я вам не ведьма! (СИ) - Страница 52

— Так дело не пойдет, — наверное, он нахмурился; я мало что могла различить в таком состоянии, — ты же опухаешь! А ну не трогай!

И вторую.

«Так выведи меня отсюда!» — рявкнула бы я, если бы не набирала в тот момент воздуха для очередного «апчхи». А так вышло что-то сопливо-угрожающее, но невразумительное.

Вот тут-то я и осознала всю мощь гения настоящего колдуна. Настоящий колдун — он легких путей не ищет. У него на уме только извращенные узенькие тропки, которые нормальному человеку в голову бы не пришли бы никогда и ни за что. Вместо того, чтобы увести меня из комнаты, Щиц поднял меня на вытянутые руки пошел обходить комнату кругами.

Весь из себя такой лозоходец, а я — его чихающая и хрипящая лоза. Удушила бы!

Сил на сопротивление у меня просто не было; я даже не могла толком произнести приказа — и даже мысль, что Щиц не раб и не стоит мне пользоваться его положением фамильяра, мне больше не претила. Наверное, задохнулась или утопла в моих слезах, не знаю.

Над кроватью Бонни я начала хрипеть и задыхаться; Щиц плавно отступил назад, усадил меня на стул в другом конце комнаты и вдруг бросился к кровати.

Черную тень, попытавшуюся прошмыгнуть к двери, он поймал на полпути. Обошел меня по стеночке, вышел в коридор, осторожно закрыл дверь.

Мне полегчало. Я вдохнула. Это был огромный прогресс.

И выдохнула.

Почти без сипения.

Из коридора послышалось недовольное «мряа-а-а!» и звук смачного пинка. Щиц вернулся, а я наконец смогла раскрыть глаза достаточно широко, чтобы разглядеть несколько глубоких царапин на его руках; кошка, — скорее всего это была именно кошка, хоть я и с трудом могла различить ее очертания, когда ее выносили, — разодрала ему рукава, и края дыр пропитывались кровью.

Щиц будто и не замечал. Он держал в руке тот самый бутон из сна — уже порядком потрепанный, слегка погрызенный…

Курица.

Виднелись розовые лепестки.

Определенно, курица.

Я поежилась.

Я тоже курица.

Надо было всегда носить с собой. А я… расслабилась. Отвлеклась. Курица и есть.

— Это была кошка, — сказала я Щицу, принимая у него из рук бутон.

Я сунула его в карман, небрежно — больше не имело значения, помнется он или нет. Цветок уже определился. Он стал «курицей». Я это чувствовала. Щиц, наверное, знал, потому что смотрел встревоженно.

Медленно-медленно кивнул.

— Это был фамильяр Маркарет.

Это не был вопрос. Когда я только увидела этот бесов разодранный бутон, я уже знала, что это дело лап фамильяра Маркарет; только она могла сделать мне такую гадость.

И не важно на самом деле, случайно ли ее черная кошка залезла к нам в комнату, сунула лапы в забытый на столе пенал и вытащила бутон, с которым ей вдруг захотелось поиграться, или бабушка, земляейпухом, попросила Маркарет об услуге — и отплатила пособнице в меру своей щедрости. Неважно, что еще совсем недавно я никак не могла осознать… Да даже допустить такую мысль не могла! Что сон про бабушку и правда был опасен.

Тут я вдруг испугалась вдруг до дрожи в коленях, а потом… перестала бояться.

Будто лопнуло что-то.

Мне было, кого ненавидеть, поэтому испуг исчез, выжженный дотла. Я ненавидела яростно. Я ненавидела Марку. За все. Вообще за все. Даже за то, что папенька все никак не пришлет мне письма. И за то, что Элий путается у меня под ногами и давит мне на совесть; и даже за странные игры Онни в личное наставничество… Как и во всяком страстном чувстве, в этой ненависти не было места логике.

Может, это все было из-за зудящих рук или хлюпающего носа; когда у тебя заложен нос, вообще очень просто кого-то ненавидеть.

Я ведь очень старалась… разве я не старалась?

А-а-а-а-а!

Я почувствовала, как преумножаются мои силы; еще мгновение назад я с трудом сомкнула вокруг тонкого стебля пальцы, а теперь я могла бы голыми руками сворачивать шеи. Я вскочила, как пружина, я готова была рвать, метать, жечь — я почему-то знала, что могу сжечь тут все, что угодно; могу топнуть ногой, и развалится общежитие; могу свиснуть — и начнется ураган, могу…

Щиц сбил меня в прыжке нечеловеческом, зверином, уронил на пол, прижал запястья к доскам одной рукой, второй ухватил за подбородок и заставил смотреть прямо. Ему в лицо.

Я знала — стоит мне лишь немножко напрячься, и он отлетит к стене, рухнет тряпичной куклой, и больше не поднимется; но вся та бушующая ненависть, которая переполняла меня, вдруг с испарилась, как утренний туман, когда я осознала — еще немного силы, если я возьму еще немного… эти резкие морщины, которых совсем недавно еще не было, они станут еще глубже.

Еще немного — и поседеют темно-русые пряди.

Еще немного — и я высосу Щица, как паучиха.

И я… успокоилась.

Выдохнула.

— Можешь отпускать, — тихо сказала я.

— А чем это вы тут занимаетесь? — поинтересовалась Бонни от двери.

Ехидно так.

Будто уже составила собственное мнение.

И куда она, спрашивается, выходила?

— Магией… балуемся, — буркнула я, рывком перейдя в сидячее положение.

Пол был… грязный. Знала бы, что так выйдет, подмела бы.

Надо же… подол запачкала… И в крови измазалась… не своей — Щица.

Я подняла глаза на его лицо… он выглядел уставшим. Просто уставшим.

Я расплакалась.

Просто расплакалась.

Щиц протянул мне платок. Не самый чистый на свете платок: похоже, дай Щицу волю, и он умудрится заляпать своей дурацкой кровью даже небо и Господа, не то что маленький кусочек ткани.

Я отвлеклась на платок, а потом на Щицевы руки. Царапины все так же кровоточили, хотя на Щице обычно все заживало, как на собаке.

Бонни присела рядом нами. От нее пахло дымом и чем-то таким сладковато-терпким, может, благовоние какое-нибудь? И в волосы она собрала целый куст всяких мелких веточек, листочков и жучков: так торопилась после ритуала обратно, что забыла их собрать и продиралась сквозь лес с распущенными?

На плечо ей вспорхнула Каркара — будто обычная ворона, принявшая новую прическу Бонни за уютное место для гнезда. Она выщипнула из волос хозяйки какого-то паучка и скосила на меня белесый глаз.

Я хихикнула: тот еще видок! Сидят трое очень взъерошенных людей на полу… магией балуются…

Щиц обеспокоенно почесал в затылке. На лице его промелькнул испуг того же рода, что отражался в глазах у моего папеньки, когда мне вздумывалось вдруг устроить четырехчасовую истерику; не хватало только папенькиного жеста отчаяния… да только откуда у Щица деньги мне на новое платье?

Щиц порылся в карманах и достал… конфету. Сестру-близняшку моей утренней конфеты. Интересно, кто же их так любит — Щиц или Салатонне?

Такую же измятую.

Сунул мне в руку… кулак я сжала сама.

Да уж, яблонько от яблоньки… хотя тут, наверное, больше подойдет «отец не тот, кто родил, а кто вырастил»?

— Просто слишком много… магии. Не волнуйтесь, я уже успокоилась, — сказала я, — Бонни, ты, видимо, вышла, и сюда прошмыгнула кошка, и она… в общем, вот.

Я предъявила ей растерзанный цветок из сна.

Бонни побледнела.

— Что?! — Рявкнула она, вскочив на ноги.

Замерла вдруг.

— Кошка? Маркарет?

— Э-э-э…

— Сейчас я ее! — Бонни рванула было вершить правосудие, но на сей раз Щиц перехватил уже ее за первое, что попало ему под руку, за волосы, — ай!

— Да послушайте же вы, горячие головы, — тихо сказал он, — я не уверен, что это кошка Маркарет, у той же шерсть такая… иссиня-черная? Ну, а эта была… буроватая?

От двери послышались редкие хлопки.

— Да у нас тут не иначе как королевский модельер, — язвительно заметила Маркарет.

Тут я подумала, не встать ли мне с пола, раз уж все стоят, но поняла, что ноги не очень слушаются, так что притворилась гордой принцессой, которой все равно, где сидеть. К счастью, Щиц опомнился и сообразил помочь мне перебраться на кровать.

Маркарет тем временем закрыла дверь и подошла бы ко мне, если бы путь ей мягко не заступила очень злобная Бонни.