Я вам не ведьма! (СИ) - Страница 50

…меня потащило обратно.

Кажется, книгой Бонни ухитрилась стереть кусок какого-то из полусотни коряво выписанных знаков.

— …его читать?

В тело меня прямо-таки втиснуло.

Вывод первый: когда у меня нет тела, я совсем не боюсь трупов. Но не удивлюсь, если дедушка-из-леса еще не раз приснится мне в кошмарах, потому что теперь меня замутило от одного воспоминания. Второй: Бонни зачем-то пошла в лес, искать Жешека, прихватив с собой книжку про некромантию, и настолько увлеклась, что даже умудрилась начертить вполне действующую пентаграмму, для чего требуются не самые простые для ее уровня владения математикой геометрические построения, и даже написать все необходимое на хашасса. Бонни — прирожденный некромант и большая молодец, и голова у нее, оказывается, светлая, когда дело касается интересующих ее вещей, и единственное, чего я не понимаю, так это с чего ей вообще в голову пришло призывать мою бабушку вместо того, чтобы спокойно вернуться в Академию и сообщить о теле деда Жешека, дабы дать бедняге упокоиться в земле.

Ну и третья мысль: возможно, она в опасности.

Если я что-то и усвоила после общения со своими почившими родственниками и их, как выяснилось, не менее мертвыми старыми знакомцами, так это то, что духи умерших жутко неприятные существа, если не уметь с ними обращаться. И даже если Бонни прирожденный некромант и вызубрила ту книжонку от корки до корки, ей все равно не стоило лезть туда одной. Если что-то случится, вряд ли ей поможет умение звать на помощь на языке белочек и зайчиков.

Я с грехом пополам встала, цепляясь за резную стенку беседки. Дух с трудом осваивался в теле, голова кружилась, в ушах стоял противный писк… но мне нужно было разыскать Щица — от меня одной в лесу мало толку, к тому же я понятия не имею, где находится та избушка.

И тут меня прошиб холодный пот.

Щиц у Онни!

И только господу ведомо, как на него могла повлиять моя отлучка из тела! Наша магия и так слиплась в один большой ком манной каши, не разберешь, где чья, и не воспользуешься толком, пока не посидишь в изолирующем котле — и то, подозреваю, я брала у Щица больше, чем он мог взять у меня; а тут меня рванули бесы знают куда.

Я представила, как моя личина сползает с Щица клочьями прямо у Онни на глазах, и меня прошиб холодный пот. Вот знала я, знала, что ничем хорошим это не кончится. А если у меня отберут фамильяра обратно в фонд Академии за ужасное поведение? Я же всю жизнь буду думать, что надо было тогда стукнуть этого упрямца по башке чем-нибудь потяжелее во имя его же блага и никуда не пускать!

А Бонни, Бонни! Ну кто так делает! Почему у моих друзей так мало здравого смысла?!

Я бы начала биться головой об стену беседки и рвать на себе волосы, если бы за несколько секунд до этого на сползла на пол совершенно без сил.

Ноги были как ватные. И руки. И шея. Я вся была как одна большая набитая ватой кукла. Да уж, ранула на помощь, как же.

Мне бы кто помог.

Удивительно, как я успела привыкнуть, что Щиц или Бонни вечно оказываются рядом. Я перестала надеяться только на себя, расслабилась, решила, что все обойдется — и вот чем все кончилось. Хрупкий карточный домик, который мы с таким трудом пытались построить, все-таки развалится, и развалим мы его собственными руками. Уязвленное самолюбие Бонни — что еще могло толкнуть ее на такой дурацкий поступок? Щицева самоуверенность… и моя новая привычка совать нос в дела тех, кто всего-то попросил держаться от этих дел подальше, сложились в убийственную комбинацию.

Думаю, подобного рода уныние — это был какой-то побочный эффект ритуала Бонни. Раньше мне не было свойственно накрывать поминальный стол при первых признаках бед, которых еще могло и не случиться. Но я была так обессилена, что не могла даже толком пораскинуть мозгами: смотрела, как маленький смелый муравей пересекает бесконечность дощатого пола беседки, пока одна единственная паническая мысль наворачивала в моей опустевшей черепушке круги, как встревоженная курица по двору.

— Хэй, девочка… — Салатонне присел рядом со мной на корточки, протянул руку и взял меня за подбородок.

Он изучал мое лицо мгновение или час — восприятие времени у меня тоже было ни к черту.

— Девочка… — растерянно повторил он, — ты чего?

Я сглотнула тягучую слюну.

— Тетеньку…

Он приложил холодные пальцы к моему лбу. Рука дрогнула: он уже не ожидал ответа.

— Позвать Акату?

— Не надо тетеньку…

Он даже знает ее настоящее имя… хотя его мог узнать любой желающий.

Испуганная курица в моей голове остановилась и заинтересованно склонила голову на бок. А чего это дяденька желает от моей тетеньки?

— Уф, и получасу не прошло, — покачал головой Салатонне, — это же надо. На что это ты так потратилась?

— Не… я. — Я с большим трудом сгребла мысли в кучку, из которой с еще большим трудом выуживала слова, — кьямяо гундын хорошо.

— Я не знаю шенского, — после недолгого раздумья сообщил Салатонне, — я могу для тебя что-нибудь сделать? Довести до комнаты? Позвать… — он замялся, — преподавателя?

— Ки… — наткнувшись на недоумевающий взгляд я поправилась, — то есть… это значит «нет». Я сама… справлюсь.

— Я не могу тебя так оставить… я бы поделился с тобой силами, но мне нельзя тут колдовать, — огорчился Салатонне, поднял меня с пола и аккуратно воодрузил на скамейку, с которой я недавно безуспешно попыталась встать, — может, твой фамильяр позовет на по…

Его лицо так забавно вытянулось.

— Я подожду, пока он придет, — сказала я. — Можете идти.

Салатонне покачал головой.

— Я лучше посижу тут. Мало ли, опять решу пройти кружным путем, но найду здесь уже твой хладный труп? Аката мне не простит.

— Верно… Лучшие годы жизни — в пустую, — улыбнулась я. — Вы ей… кто?

— Никто. Просто колдуны и ведьмы все хоть шапочно, да знакомы, — пожал плечами Салатонне, — нас не так много. Я старше твой тети на пару лет, мы учились бок о бок, иногда пересекались, знали друг друга в лицо, вот и все. А когда наши дети связались друг с другом, пришлось завести знакомство поближе.

Он так просто сказал «наши дети». Как долго он заботился о Щице после поспешного бегства его отца? Щиц не врал, когда рассказывал мне свою историю; циркач Салатонне же в последние годы болтался по стране, всплывая в газетных сводках то тут, то там, он не мог быть «отцом в Шене». И правда — всего лишь друг отца? Учитель?

Учитель, который говорит «мой ребенок», сам того не замечая? Насколько же ты к этому ребенку, который в распрямленном виде, наверное, головой в потолок упирается, привязан?

И почему появился только сейчас?

Я хотела спросить об этом, но понимала, что вряд ли могу рассчитывать на откровенность. К тому же это дела его и Щица, и я не видела особенной необходимости в них лезть. Удовлетворить любопытство? Про юную тетеньку мне было бы куда интереснее послушать.

— Тетенька, она… всегда была такой, да?

— Ну… — протянул Салатонне, — у меня не лучшая память, но я смутно припоминаю чей-то День Рождения, где она умудрилась получить корону Королевы Пива. Тогда в «Зеленых Бесах» еще не так разбавляли, и это можно было пить… Впрочем, тебе только предстоит это увлекательнейшее исследование.

Что может быть увлекательного в исследовании окрестных пивных? Я фыркнула.

— Трудновато поверить.

— Просто она оставила ее здесь. Вместе с преподаванием, — После долгих обшариваний карманов Салатонне извлек на свет измятую конфету и скептически ее оглядел, — как думаешь, она испортилась?

— Я бы не рискнула.

— Да? — он загрустил, — А я хотел отдать ее тебе. Ничто так не помогает, как сладкое. Вот, держи, — он вложил конфету мне в ладонь и сжал мои пальцы в кулак, — кто не рискует, тот не жует? Или вроде того, ну.

— Вы похожи. С Щицем. Немного.

— Да ладно? — Салатонне вытянул перед собой руки и с удивлением воззрился на перепачканные липкой конфетой ладони, — быть не может.

— Не… внешностью. Повадками, что ли.