Я украл чужую жизнь - Страница 1

Чёрный пакет раскрылся, и на стол с шумом посыпалось столовое серебро. Громыхая, вилки и ложки сыпались как из рога изобилия, образую небольшую кучку.

Я перехватил нижний угол пакета и поднял руку выше.

Следом вылетел медный поднос, рассекая верхушку горки, свалился на пол и звонко брякнул.

– Так, всё, хватит!

Нырнув по локоть в мешок, я достал чудом сохранившуюся сахарницу.

– Я сказал хватит! – взвизгнул работник ломбарда.

– Да вы только взгляните. Этот ангелочек на крышке сахарницы…

Лицо мужика побагровело, и без того тонкие губы превратились в сморщенный чернослив.

– Его щёчки, точь-в-точь ваши.

Крупный кулак обрушился на столешницу. Я прикрыл глаза, слыша, как ещё несколько вилок упало на пол. А затем повисла тишина. Неловкая. Густая.

– 5 тыщ и ни рубля больше.

Я приоткрыл один глаз, смотря, как мужик приглаживает свою засаленную чёлку.

– Идёт. – протягиваю руку. – Но сахарницу оставлю себе.

Кашлянув в кулак, он нырнул под стойку и через несколько секунд достал тугую, перетянутую резинками, пачку денег. Он медленно отсчитал наслюнявленными пальцами 10 пятисоток. Собрал. Хлопнул о край ладони. Пересчитал. Торгаш опёрся локтями о столешницу и, протянув мне деньги, оскалился. Я взялся за краешек.

– Чтобы больше тут не появлялся. – прорычал он и отпустил.

Встретились глазами и всё друг о друге поняли. Я поспешил на выход, по пути запихивая сложенные вдвое пятисотки.

Звякнул колокольчик. Осенний ветер задул в расстёгнутую ветровку. Вжав шею в плечи, залезаю во внутренний карман и достаю пачку сигарет. Пустую. Бросаю – мимо.

Через зарешечённое окно ломбарда, ехидно улыбаясь, торгаш зажимает в зубах сигаретку и, поднеся зажигалку к лицу, глубоко затягивается.

Ухожу. Перед глазами осталась его довольная одутловатая розовощёкая морда. Сплёвываю на землю.

Сахарница оттягивает карман и при каждом шаге побрякивает крышкой. Найти бы круглосуточный ларёк и домой.

Спальный район Новосибирска в полудрёме. Где-то на задворках лают собаки, окна панельных домов затаились в ожидании очередного будничного дня.

Не углядев трещину в асфальте, я запнулся и в последний момент, брякнув сахарницей и поймав равновесие, застыл.

Линия электропередач гудела, точь-в-точь цикады на городской лад. Тёмно-синее небо нагло прогоняла багряная полоска рассвета, и ничего не предвещало беды. Особенно поворот за угол.

Опершись о фонарный столб, глядя на меня, стоял мужчина. Я узнал Гришу сразу. Его выдали широченные плечи, спортивный костюм, шея размером с рульку и морда, как у обиженного жизнью ротвейлера.

– Побазарим?

Я не шевелюсь. Зная Гришу, мне не убежать. Один раз попробовал и через 20 секунд валялся лицом на земле.

Отталкивается от фонарного столба и идёт ко мне. Выйдя из залитого светом круга, я сглотнул. Заныла старая рана.

Его кроссовки тихо, как кошачьи лапки, переступали по асфальту.

– У меня ещё 2 дня. – не поднимая на него глаз, сказал я.

– Знаю. Решил проверить, помнишь ли ты.

Рассматриваю кроссовки 46 размера.

– Ты же не хочешь расстраивать Бориса Николаевича? Усложнять ему жизнь, м?

– Я отдам всё в срок. – голос дрогнул, стыдливо проплыв по пустой улице.

– Ну тогда всё хорошо, а то я уже запереживал… Кстати, тебе Борис Николаевич просил передать.

Поднимаю глаза, и тут же молниеносный удар в живот сгибает меня пополам. Из кармана на асфальт выскальзывает сахарница. Как она разбилась, я уже не слышал, в ушах писк.

Падаю на колени. Больно так, что не вздохнуть.

Гриша нагибается к уху и говорит:

– Не отдашь послезавтра – проломлю череп.

С асфальта на меня смотрит расколотый надвое фарфоровый ангел. Что-то в нём напоминало меня. Разбитого, падшего и потерявшего всякую надежду.

Закрыв калитку на щеколду, я осмотрелся.

Дачный кооператив «Ветеран», спрятанный в низине и укрытый от городской суеты, доживал последние тёплые деньки. Шашлыки, запах костров, музыка из хриплых динамиков. Узкая тропа от калитки к домику завалена пожелтевшими листьями. Со стороны может показаться, что крохотный домик заброшен. Когда-то выкрашенное в бордовый цвет крыльцо выцвело, став тёмно-коричневым, краска шелушится, и когда дует ветер, можно услышать «ШШШ». В такие моменты становится спокойно. Избушка будто разговаривает, а я слушаю её, не перебивая.

В дождливую погоду и шиферная крыша может вступить в разговор. Помню, как в последнюю неделю августа ливень не переставая барабанил «БАМ… БАМ… БАМ». Ни спрятаться, ни скрыться, света нет, и, закутавшись в халат, я через окно всматривался в серое непроглядное небо.

Шурша по тропинке и раскидывая листья, я подошёл к горшку с бегонией и, запустив руку под донышко, нащупал ключ.

С дверью пришлось повозиться – фундамент осел, и, чтобы её открыть, нужно давить всем весом и одновременно тянуть ручку вверх.

Внутри домика холоднее, чем снаружи. Закрыв за собой дверь, я включил единственную лампочку. Муха, словно ожидая сигнала, взлетела и, жужжа, стала биться в стекло.

Ценных вещей здесь не осталось. Справа гудел старый холодильник «Саратов», рядом стояла газовая плита с двумя конфорками. Возле окна стол, накрытый клеёнкой с узором подсолнухов. Табурет, умывальник, у стены диван с торчащими из обшивки пружинами, на стене ковёр и единственная дверь в спальню.

Скинув обувь, я уселся на диван. То, что меня найдут – без сомнений.

Я бросил взгляд на хлипкую дверь… Муха продолжала биться о лампу.

Влезая в долги, я был уверен, что у меня получится. Казалось, это тот единственный шанс, который упускать будет глупо. Банки деньги не давали – моя кредитная история безобразна. Да и мой лучший друг, Ванька, занимать отказался, и я решил рискнуть. Взять полтора миллиона под залог старого Лэнд Крузера казалось вполне верным решением. Если бы не мелкий текст, который в переводе на человеческий означал – «НЕ ОТДАШЬ – КОСТИ ПЕРЕЛОМАЕМ».

Так я же отдать планировал и, не читая, поставил подпись в правом нижнем углу. Деньги получил в чёрном пакете, купюры были новые, в руках хрустели. И когда я передал их своему школьному товарищу, который обещал меня сделать младшим партнёром семейного бизнеса, тот на следующий день пропал, как пропадают бабочки во время заморозков. Длинные гудки, длинная череда попыток выйти из запоя и длинная предлинная заноза в заднице.

Борис Николаевич в своём дорого обставленном кабинете отложил на край стола бордовое собрание сочинений Маяковского и по-деловому дал мне пол месяца, чтобы решить «свои» финансовые проблемы, а затем познакомил с Гришей. Гриша был страшен и днём, и ночью. Говорил мало, бил больно.

Однажды я видел его в приподнятом состоянии духа. Сказал, что вытащили камни из почек.

А сейчас, сидя на старом пыльном диване в укрытии, доставшимся мне от дедушки, я понимал, что жизнь у меня, как у той самой бабочки, может вот-вот так же внезапно оборваться. А камни в почках кажутся такой ерундой.

Я подумал, что бы на этот счёт сказал Маяковский, закрыл лицо руками и услышал странный шум на чердаке.

Подняв глаза к потолку, я замер. Шум наверху напоминал поскрёбывание.

Встав на табуретку, я прислушался. Звук то возникал, то снова пропадал. Я почесал затылок, не глядя сунул ноги в шлёпанцы и вышел на улицу.

Чердак для меня всегда был «терра инкогнита», я старался на него не смотреть, а если случайно и смотрел, то тут же отводил глаза. Всё из-за одной истории.