Я учился жить... (СИ) - Страница 15

Валяться на кровати было приятно, но Макара хватило совсем ненадолго. Он сел рядом с Глебом, устроился у него на груди и заглянул в глаза.

- Ну мы едем? А то весь день пропустим.

Глеб лениво потянулся, обреченно вздохнул и согласно угукнул.

Макар чмокнул его в плечо и спрыгнул с кровати. Глеб позволил себе понежиться еще пару секунд, прежде чем собраться с силами и отправиться в душ.

Идея, казавшаяся неплохой ранним утром в сопровождении чашечки кофе, приобретала угрожающие очертания, которые странным образом совпадали с недавно отремонтированной, но уже утратившей очарование свежести железнодорожной станцией. Людей было невероятно много - Глеб и забыл, что их столько может собираться в одном месте - суетящихся, гомонящих, стремящихся куда-то. Он давил в себе глухое пока раздражение, но чувствовал, что оно окажется сильней. Еще и запахи: немытого тела, несвежего сигаретного дыма, жирной еды. Макар, напротив, был бодр и резв и тянул его за собой, время от времени прикрикивая, чтобы тот шевелился.

Всю дорогу до неказистого поселка Макар развлекал Глеба рассказами о том, как они с парнями отрывались летом у бабушек. Глеб рассеянно кивал головой, глядя в окно на неухоженные поля, леса и полузаброшенные постройки; ему было непривычно, чудно, любопытно, интересно. Непонятное настроение только усиливалось, когда он шел по заросшей лесной дороге рядом с Макаром, и все явственней были в нем ликующие нотки. Глеб чувствовал, как подрагивали его щеки от желания улыбнуться широкой улыбкой, и он позволял себе расслабиться, отпустить корсет, в который сам себя и затянул когда-то давным давно. Небо странным образом казалось бесконечно-лазурным, солнце ослепительно нежным, зелень - ликующе-изумрудной. Макар делал передышки между своими рассказами и подстраивался под неторопливый и почти праздный шаг Глеба, с сосредоточенным видом оглядываясь, ища необычное в привычном.

Место, на которое Макар притащил Глеба, когда-то лет этак восемь назад было обжитым; о былой славе напоминали заросшие противными зелеными водорослями бутылки поодаль да проплешины – предположительно кострища.

- Раньше тут побольше людей бывало, - приглушенным голосом пояснил Макар, оглядываясь. – А потом кто съехал, кто спился. Ну знаешь, как это бывает. – Он дернул плечами, и Глебу показалось, что он усилием воли удержал себя от того, чтобы не поежиться.

- Бывает, - эхом отозвался Глеб и подошел поближе к воде. – Но озеро чистое.

- Ну еще бы! – фыркнул Макар. – Во-он там ключи бьют. А во-он там местная речка-вонючка, в которую вся дрянь смывается. Я тебе серьезно говорю, тут раки до сих пор должны водиться.

Глеб посмотрел на Макара, стоявшего рядом, тянувшегося к его носу, возмущенно сверкавшего глазами и сурово хмурившего брови. Он скользнул взглядом по окрестностям. Кроме оравших благим матом птиц живых сущностей поблизости не было. Он притянул Макара к себе и чмокнул в нос.

- Ну что ты тут руки распускаешь! – Макар отскочил назад и присел от негодования, сжимая кулаки и яростно блестя глазами. – Что я тебе, девчонка, что ли?!

Глеб не смог сдержать смешка.

- Ни в жисть! – он постарался произнести эту фразу как можно серьезней, но все испортила дурашливая улыбка, наползшая на рот – щедрый, выразительный рот.

Макар прищурился, подозрительно оглядел его и поддался очарованию легкого смешка. Улыбнувшись скупой улыбкой, склонив голову со взъерошенными волосами к плечу, он пробурчал что-то невразумительное, фыркнул, стянул майку, джинсы и рванул к воде. Глеб поежился, больше в шутку, чем действительно предполагая, что вода холодная. Он опустился на траву и закинул голову назад, уставившись в небо. Тень покрыла его лицо, глаза потемнели, улыбка сползла. Думать о том, изменяет ли он своей памяти, предает ли свое прошлое, он не хотел; ощущение легкости и беспечности было драгоценным и хрупким, и так не хотелось его терять. И мысль, скользкая, коварная мысль пробралась в его мозг: был ли он когда-либо таким беспечным, как сегодня утром?

- Ну чего ты Лазаря празднуешь?

Он вздрогнул и посмотрел на Макара, сидевшего перед ним на корточках, недовольно дувшего губы и встревоженно заглядывавшего ему в глаза. Глеб виновато улыбнулся и опустил голову. Поднимая ее, он снова держал себя в руках, загнав глубоко свои воспоминания.

- Ты сходи покупайся. Вода классная. Только прохладная, - бубнил Макар, ежась и устраиваясь на солнце.

- Смотри не сгори на солнце, - ласково сказал Глеб, с удовольствием оглядывая его.

- Чего это я должен сгореть? – недовольно покосился на него Макар.

- У тебя кожа светлая, - лениво пояснил Глеб, присматриваясь к озеру. Затем он стянул майку. Макар пристально, алчными глазами следил за ним, оглядывая, оценивая, опечатывая каждый мускул, каждую связку, каждую клеточку тела. Глеб подмигнул ему, стянул чиносы и пошел к воде. Макар за его спиной выразительно округлил глаза и сделал многозначительное движение губами, очень одобрительно оценивая увиденное. А мужик был очень даже ничего, даже все-все-все. Макар вспоминал своих тощих и мосластых одногодков, да и себя самого, неказистых, внезапно выросших, но не обросших мясом, совершенно не наученных уходу за собой, уверенных, что гигиена сводится к периодическому бритью и спорадическим банным процедурам, вспоминал мужиков, на которых глядя, он рос в своем районе, которые вырастали из таких вот невежд – кто-то так и оставался тощим и мосластым, кто-то превращался в грушеподобное нечто с узкими безвольными плечами, необъятной талией и женскими бедрами. Некоторые мешались на почве бодибилдинга, и это было где-то комично, где-то безобразно. Мужики, которые хоть немного были привлекательными, оказывались до такой степени обласканными женским вниманием, что превращались в законченных нарциссов, и это было еще неприятней. А тут шикарный мужик, высокий, не крепкий, а стройный, прямо не верится, что такие реально бывают, одевается как Ален Делон, холеный, и одинокий. Макар по-хозяйски оценил спину с некрупными, но рельефными мышцами, упругие ягодицы, ровные мускулистые ноги, и устроился поудобней, алчно глядя, как Глеб ныряет, а затем ровными экономными движениями удаляется от берега. Вроде и ночью он не звезды считал да соловьев слушал, и утром кофеек темпераментным оказался, а ты смотри – либидо как резвится, реагируя на шоу, которое ему забесплатно устроил Глеб. Макар самодовольно ухмыльнулся и решил составить Глебу компанию. И не откладывая дело в долгий ящик, он вскочил и понесся к воде.

Макар плескался с энтузиазмом пятимесячного щенка. Глеб, сидевший на берегу, неторопливо потягивавший пиво, с одобрительной усмешкой глядел, как тот плюхается в воде, забирается по-обезьяньи на полуразваленную вышку, прыгает с нее в воду и снова забирается в нее. Нанырявшись, набарахтавшись, он выскакивал на берег, отряхивался и усаживался рядом с Глебом. Жуя бутерброд, он рассказывал Глебу о своей работе и учебе, возмущался идиотизмом однокурсников и хамством посетителей, негодовал по поводу решений начальства, теребил Глеба, жаждая узнать его мнение, не соглашался с ним, фыркал и прикладывался к своей бутылке в знак молчаливого протеста. Затем он сбегал к воде, чтобы побарахтаться еще немного и, вернувшись, недовольно буркнуть, что Глеб в чем-то прав. На снисходительное: «Ну разумеется», - он предсказуемо реагировал, ощетиниваясь и обвиняя его в самодовольстве, чем вызывал веселье Глеба, набрасывался на него, опрокидывал на спину , оседлывал и требовал признать себя победителем. Глеб охотно подчинялся, скользя ладонями по его спине, и широко улыбался в ответ на недовольно-возбужденные звуки, которые Макар издавал. Тот сбегал, пристыженный, чтобы вернуться и с кротким видом сесть рядом.

День незаметно превратился в вечер, Глеб как самый взрослый и самый ответственный прикрикнул на Макара, и они пошли обратно к станции, неторопливо, наслаждаясь прохладой в тени деревьев, ароматным воздухом и ощущением утомленности и удовлетворенности. Глеб тихо улыбался своими мыслям. Макар грустно думал, что ему осталось еще до фига экзаменов, а кому сейчас легко? Глеб скользил глазами по деревьям, глядел на небо, изучал дорогу перед собой. Солнце пробивалось сквозь листву, но уже лениво, нехотя, нетерпеливо дожидаясь, когда оно с полным правом исчезнет за горизонтом. Тени углублялись, насыщались, вытягивались, делая очертания предметов менее четкими и более загадочными. До дороги, по которой они брели к станции, долетали только отдельные звуки, и Глебу казалось, что во всем мире практически нет никого и ничего, что имело бы значение, только эти тени и он. И с его позиции бессмысленна вся суета, которой он озадачивался уже который год. И только отдельные отрезки в прошлом, которые выделялись благодаря людям, и только благодаря им имели значение. Например, та тихая ярость, с которой он противостоял неприязни Тополева – очень деятельной неприязни. И та тихая ярость, с которой он искал одобрения Тополева, снова и снова. То тихое удовлетворение, с которым он принимал недружелюбно-уважительные взгляды, которые затем сменялись дружелюбно-уважительными. Гневное смирение, с которым он принимал презрение родителей. И щемящее душу, самое ее ядро упоение, с которым он принимал поклонение…