Я тебе не нужен (СИ) - Страница 15

…Павел поцеловал его, когда в лес вернулись перелетные птицы, а ночной воздух был сладким от распустившихся почек орхолы. Луна была такой большой и светила так ярко, что Май, завороженный ее серебристым сиянием, поднялся на самую вершину северной башни, чтобы полюбоваться окутанной матово сияющей дымкой долиной. Зрелище было настолько волшебным, что Май словно потерялся во времени. И не услышал тихих шагов. Только когда обняли его сильные, теплые руки, Май вскинулся и тут же обмяк, узнав Павла. До этой минуты дозорный часто прикасался к нему, но никогда – вот так откровенно и сильно. И сердце забилось от волнения. Май развернулся в его объятиях, вскинул голову, поймал взгляд затуманенных глаз Павла, а в следующую секунду к его губам прижались поцелуем. Жарким, требовательным, чуть-чуть болезненным. Май обнял Павла, ответил, и на этот раз тот отстраняться не стал. Только стиснул его сильнее.

Поцелуй закончился вместе с воздухом. Май отстранился, потупив глаза и слегка задыхаясь. Что скажет теперь Павел? Оттолкнет? Снова пожалеет о содеянном? Но вместо слов Павел взял в ладони его лицо, и на этот раз Май сам потянулся к нему. Они целовались долго, сильно. И Маю казалось, что у губ Павла сладкий привкус орхолы…

…Он вернулся к себе, когда скрылась уже луна и ночь наконец-то вступила в свои права. С опухшими и ноющими губами, полным сладкого томления телом. Сердце билось сильно, но ровно, и впервые Май улыбался, слушая его стук. Сознание еще пыталось докричаться до него, остановить, предупредить, но бесполезно. Маю было просто все равно. Он хотел получить все. Он купался в восхищении, любовании, улыбался еще немного робко в ответ, но всего этого было уже мало. Он хотел Павла. Хотел почувствовать себя нужным, любимым. Желанным. Хотел быть целым миром в чьих-то глазах. И когда Павел целовал его, ласкал его, гладя плечи и спину, Май беззвучно умолял: Еще-еще-еще… Даже если недолго продлится это счастье, он выпьет его до дна.

Сердце сжалось, когда Павел следующим вечером принес ему подарок. Серьги. Дорогие, красивые, из редкого белого металла, украшенные драгоценными камнями. Май смотрел на это чудо ювелирного мастерства и не знал, смеяться ему или плакать. Он никогда не прокалывал себе уши. И никогда не носил женских серег.

- Павел… - Май вскинул голову, почти поверженный мыслью о том, что дозорный просто смеется над ним, но, заглянув в сияющие серые глаза, осекся. Столько надежды было в них.

- Я сам выбирал их, - Павел почти нежно коснулся кончиков его пальцев. – Старик-ювелир сначала не хотел мне их продавать, но я его уговорил.

- Ты ездил за ними в город? – севшим голосом спросил Май, лихорадочно пытаясь найти объяснение, и невольно замирая. Ведь Павел мог и не знать, что мужчинам не принято носить серьги такой длины и из такого металла, считавшегося исключительно «женским». В конце концов, он – дозорный, а не придворный, который разбирается во всех тонкостях приличий. А то, что Май серег не носит – так под обросшими волосами ушей почти не видно, где там разглядеть, проколоты ли мочки.

- Да, - Павел кивнул, улыбаясь. – Я уехал рано утром, чтобы успеть вернуться. Они тебе нравятся?

- Очень, - Май был предельно искренен. Серьги ему действительно нравились. Вот только он никогда их не наденет. - Они красивые.

- И они подойдут к твоим глазам, - шепнул Павел уже в его губы. Май с радостью ответил на этот поцелуй, выкидывая из головы странные мысли, но сердце билось заполошно, слишком быстро. Впрочем, теплые руки Павла быстро уняли беспокойство. Правда, ненадолго…

…Светило яркое солнце, и воздух был таким теплым, что Май наконец решился погулять с сыном на свежем воздухе. Выслушав рекомендации Грасса, он накормил малыша, тщательно укутал уже сонно сопящий комочек и, прижав его бережно к груди, вышел из крепости. Это было немного непривычно – видеть, как меняются суровые лица дозорных при одном только взгляде на него. Как уходит тень озабоченности, смягчаются черты, а губы словно сами улыбаются. Но такое внимание Маю нравилось, и он искренне улыбался, отвечая на приветствия, а то и останавливаясь, чтобы немного поболтать. Особенно жадный интерес проявляли встречные омеги, которых в крепости было немного, да и те перешагнули свой средний возраст, но Май всегда с удовольствием выслушивал их советы. И когда он наконец оказался за пределами крепостной стены, солнце уже стояло высоко и по-настоящему припекало, и Май, пряча сына от прямых лучей и давая отдых телу, присел на широкий старый пень, словно специально оставленный для уставших путников и сторожем для еще тонких и гибких деревцев нарождающегося леса. Здесь было так хорошо и спокойно, но Маю, вдруг вспомнилось, как год назад он рыдал в свою старую подушку, вернувшись из деревни, куда ходил обменять добытые за зиму шкурки на одежду и нитки. Без шкурок и одежды, избитый и израненный, он мечтал только о том, чтобы умереть спокойно, безболезненно и тихо. Но прошел год, всего год. И он там, куда никогда не мечтал попасть и баюкает собственного сына. Своего ребенка, свое солнышко. Май светло улыбнулся и вдруг тихо-тихо запел, вспомнив колыбельную, которую ему пела когда-то на ночь мама. Простую, незатейливую песенку, от которой сжималось сердце. Он пел и пел, а потом, когда, словно вторя ему, запели птицы, умолк, вслушиваясь в их голоса.

За спиной хрустнула ветка, и увлекшийся Май испуганно вздрогнул, инстинктивным жестом прижимая ребенка к себе.

- Тш-ш-ш… Прости, я напугал тебя, - очень тихий голос был знаком, и Май расслабился.

- Павел…

Но тот словно и не услышал его.

- Все хорошо, я никому не дам тебя в обиду, - сократив расстояние между ними, он погладил шелковистые прядки, лежащие на спине и плечах Мая, склонился к нему, вдыхая запах. – Ты помнишь эту песню, да? Нашему сыну она нравится. Почему тебя так долго не было? – он говорил тихо, спокойно, но в голосе звучала такая тоска и мука, что Май застыл, не в силах остановить, прервать Павла, от слов которого стыла в жилах кровь. Нашему сыну?

- Я так скучал по тебе, любовь моя, - Павел подался вперед, обнял его, зарываясь лицом в волосы, нежно целуя шею. – Так скучал…

- Павел… - напряженным голосом произнес Май, поведя плечами. – Не надо. Ты меня с кем-то перепутал.

- Нет, не убегай снова. – Павел только стиснул его. – Анна, я не могу без тебя. Без тебя и нашего малыша.

- Нет! – Май вывернулся, выломался из его рук. Отшатнулся в сторону, развернулся к застывшему на своем месте дозорному. Губы тряслись от обиды и разочарования, пекло под веками. Кричать хотелось, выть, но от пепла ненависти, в который превращалось пламя в глазах Павла, словно сводило горло.

- Май… - неслышно выдохнул Павел и опустил глаза. Стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Уходи. Ты – не она. Поэтому уходи. Совсем уходи. – Он вскинул взгляд, и Май невольно отшатнулся. – Тебе больше не место здесь. УХОДИ!!!

От его крика проснулся Иллия, заплакал, и Май, которого плач сына заставил взять себя в руки, угрожающе зарычал, предупреждая Павла, и отступил на шаг, прижимая к себе плачущего малыша. А потом еще на один шаг и еще… А когда тень от деревьев скрыла его от взгляда все еще стоявшего на коленях Павла, развернулся и побежал к крепости, остановившись только, когда за спиной захлопнулась дверь его комнаты.

- Тш-ш-ш, все хорошо, маленький, все хорошо. – Ноги не держали, и Май обессилено опустился прямо на пол, укачивая сына. Прижался губами к крохотному лобику, глотая слезы, готовые брызнуть из глаз. – Я никому тебя не отдам, никто не сделает тебе больно, - он говорил и говорил, баюкая ребенка мягким голосом, а когда малыш успокоился и снова заснул, тяжело поднялся, уложил его в кроватку и буквально рухнул на пол рядом, цепляясь за ее край. Отпустил себя, позволив эмоциям взять верх, и тут же сжался, накрыв рот ладонью. Разочарование, обида, страх, горечь. И снова боль. Теперь стали понятны и серьги, и внезапный интерес, романтическое ухаживание и забота. Как только исчез шрам, Павел больше не видел в нем его, Мая. Для него он стал женщиной. Погибшей женой. И все это – для нее. Для НЕЕ!