Я сражался в Красной Армии - Страница 5

День был построен так, чтобы люди не могли ни о чем подумать. В 6 с половиной утра — "подъем", в 7 с четвертью — завтрак, в 8 — начало занятий, в 12 — обед, затем час отдыха, снова занятия до 6 вечера, потом ужин, часы, так называемой, "самоподготовки" и в 10 с половиной часов вечера — отбой. И так каждый день.

Это расписание прерывалось какими-нибудь ночными походами и караульной службой в ближайших к школе районах города.

Так как среди нас были большей частью люди никогда не служившие в армии, то вполне понятно, что далеко не все из них смогли вынести этот, в достаточной степени, напряженный "рабочий день". Но отсева почти не было. Людей предпочитали держать в школьном госпитале, но не демобилизовывали, несмотря на их явную непригодность. С момента объявления войны медицинские комиссии почти никого не браковали, поэтому, в армию попадали элементы совершенно непригодные для несения строевой службы.

7 сентября начались налеты немецкой авиации на Ленинград.

В прекрасный осенний солнечный день, в послеобеденное время, немецкая авиация разбомбила, так наз. "Бадаевские склады", в которых были сосредоточены запасы продовольствия для города. Ленинград по милости советских головотяпов, остался без продовольствия. Одновременно, немецкие войска подошли к городу и стали вести бои вокруг него. Начались непрестанные, дневные и ночные, налеты немецкой авиации.

В городе стал чувствоваться недостаток продуктов питания. Еще немного и должен был начаться настоящий голод. Политзанятия, которые вел комиссар школы, стали превращаться в истерические речи по текущему моменту. Все больше и больше стало напоминаний о "великом русском народе", о его героизме, об отечественной войне 1812 года, о Минине и Пожарском, о Суворове, о Кутузове, о Великом князе Александре Невском, и даже об…. Иване Сусанине.

Выступления комиссара превращались в какие то рыдания без слез. Чувствовалась полнейшая растерянность и недоумение от той катастрофической картины, которая создалась на третьем месяце войны.

И это было понятно. Политические работники красной армии, как правило, все без исключения были членами партии. Служебное и общественное положение в армии и на гражданской работе определялись не их действительными знаниями, специализацией в какой-нибудь нормальной для всякого человека профессии, а исключительно наличием у них партийного билета. Подавляющее большинство из них, оставаясь по каким либо причинам без партийного билета, были годны лишь для роли чернорабочего. В лучшем случае, некоторые из них, имея какую то "допартийную" специальность, возвращались к прежнему ремеслу, становясь слесарями, токарями, сапожниками и т. д. Но многие из них, главным образом, молодежь, попадали, после обычной общегражданской школы, в специальные партийные школы, где становились профессиональными политработниками, не умея и не зная ничего, кроме агитации и пропаганды по заранее преподанным шаблонам. Для этих потеря партийного билета означала превращение в подметальщика улиц.

Можно понять этих людей, их состояние, когда основа их жизни советский строй, считавшийся ими непоколебимым, рушится у них на глазах, как карточный домик. Учитывая все это, можно вполне понять их тон и необычайную мягкость, внимательность и даже известную предупредительность перед слушателями.

"Задушевные беседы" учащались. Исторические рассказы, народные легенды и сказания из героического прошлого русского народа, все чаще и чаще стали заменять всем надоевшее "изучение" речи "товарища" Сталина, произнесенной им 3-го июля 1941 года и начинавшейся, вместо обычно шаблонного — "товарищи", необычайными для советского гражданина словами: "братья и сестры".

Стояла черная осенняя ночь. После ужина мы вышли во двор покурить. На юге и юго-западе стояло огромное зарево. Это шел бой за ближайшие предместья города. Практически противник был в его пределах. С запада слышалась беспрерывная орудийная стрельба. Это Кронштадтские форты и корабли балтийского флота вели огонь по наступающим немцам.

Когда-нибудь история раскроет секрет этих дней. Для меня лично, до сих пор остается непонятным, почему в эти дни немецкая армия не вошла в Ленинград. Город можно было взять голыми руками.

На фронте, проходившем в ряде мест по окраине города, дрались остатки уже значительно деморализованных войск, защищавших, или вернее, отступавших к Ленинграду. Сопротивление их не являлось ни в какой степени серьезным препятствием для германской армии. Новые подкрепления еще не приходили. Немецкие танки беспрепятственно совершили прогулку по южной части города, дошли до Нарвских ворот, вызвали страх у одной, и любопытство у другой части населения и не торопясь ушли обратно.

В городе происходило нечто невероятное. Из него панически бежали все те, кто принадлежал к правящей партийно-бюрократической верхушке, за исключением тех, кто не смел самовольно бежать, занимая те или иные ответственные посты. Но и эти, под благовидными предлогами, стремились "смыться" куда-нибудь подальше. Увозили семьи, старались вывезти кое какое имущество.

В домах сжигались домовые книги, со списками живущих. Жгли архивы и документы партийных и государственных учреждений. В частных квартирах выключались телефоны, ибо власть не доверяла своим гражданам, боясь, что телефоны будут использованы для помощи неприятелю. На улицах строились укрепления для уличных боев. Магазины превращались в точки сопротивления.

Организовывались специальные отряды из гражданского населения. Среди военных гарнизона и командования нашей школы шла тихая и незаметная работа. Стало известным, что начальнику школы, комиссару и ряду других лиц, из дома принесли штатские костюмы. Цель этого была не совсем ясна: или для того, чтобы не попасть в категорию военнопленных, что было бы неизбежным, при занятии города немецкой армией или для подпольной работы в занятом немцами Ленинграде.

Этой стороне дела уделялось много внимания. Если бы германская армия вошла в Ленинград, то помимо видимого противника, ей пришлось бы иметь дело с невидимым и коварным врагом. Густая сеть подпольных коммунистических организаций, снабженных всем необходимым, была раскинута по всему городу и ожидала вступления немецких войск.

-

Занятия продолжались своим чередом, но среди курсантов шло глухое брожение. Ходили упорные слухи, что школу бросят как ударный батальон на защиту города. Курсанты разделились на несколько групп. Незначительная часть коммунистов, активно ратовала за героическое сопротивление. Весьма значительная и наибольшая часть пассивно, не проявляя своего отношения к происходящему, терпеливо ждала…. чего неизвестно.

Наиболее интеллигентная группа, весьма скептически настроенная, абсолютно не желала мириться со своим положением баранов, посылаемых на убой. Мне хорошо было известно, что во второй и третьей группах курсантов было много лиц, которые дали своим родным задание, так или иначе, приготовить им в ближайших к школе районах города, штатское платье. И это было вполне понятно. Совершенно штатские люди, никогда не служившие в армии, не имевшие никакого к ней отношения, в достаточной степени критически настроенные к советской власти, не видели никаких оснований садиться за проволоку лагеря военнопленных и отвечать за бездарные действия военного командования и антинародной коммунистической власти.

Мне лично удалось повидать мою сестру (впоследствии погибшую во время блокады города) и я ей дал соответствующие инструкции. Через несколько дней она дала мне знать, что в трех кварталах от школы, у наших хороших знакомых, мне приготовлена гражданская одежда и, что в случае чего, они ждут меня.

Эти настроения не чужды были и нашим командирам. Когда в частной беседе нескольких курсантов с командиром нашей роты, был задан вопрос о том, что же делать, если немцы войдут в город, он сердито ответил: